Анклав (СИ) - Ермошин Андрей Федорович

— Всё ожидаемо. Завалена так, что и десяток грейдеров сутки будут разгребать. Поедем по рельсам.

— Держим дистанцию, — предупредил Алекс.

Филипп энергично заработал рулём. В такт машине качнулся, придерживаясь за края люка, пулемётчик. Алекс махнул остальным и сам первым зашагал по колее.

Началось восхождение на пригорок: двумя цепочками, нога в ногу, люди ступали вдоль рельс. С приятным хрустом взбивали сапоги рыхлый снег, что оказался совсем не глубоким и еле покрывал шпалы. В то же время по мере подъёма увеличивались, становясь выше человеческого роста, снежные валы по бокам от путей.

Едва достигнув гребня, внедорожник Филиппа затормозил на верхней точке; все, кто был в салоне, за исключением разве что пулемётчика, высыпали наружу.

— Что такое? — окликнул их Алекс и ускорил шаг.

С ходу Филипп начал тараторить что-то. Но здесь, на вершине, всякая необходимость в объяснениях уже отпадала.

В грудь пахнул вихрь холодного воздуха; до того резким был этот порыв, что Алекс заслонился, словно от удара. Отведя ладонь, он несколько секунд следил за рукавом, грубая ткань которого дрожала, трепыхалась. Стремительными рывками налетал и вновь спадал ветер — такой сильный, какого никогда ещё не приходилось чувствовать коже.

Широко раскрыв веки, Алекс осознал себя перед необъятным, всеобъемлющим, безбрежным пространством.

От созерцания этого непостижимого простора сводило колени и кружилась, как на центрифуге, голова. Очень-очень далеко на юге — так далеко, что, казалось, на дорогу не хватит и дюжины жизней — купол неба смыкался с белизной заснеженной низменности; ровная, точно проведённая карандашом линия разделяла их.

И тогда что-то прозвенело, отозвалось в самых глубинах его памяти; у этой линии — призрачной, едва различимой — было имя. Ещё с раннего детства Алекс размышлял о том, как мог бы выглядеть горизонт. Строил догадки, рисовал в воображении образы — но с этого дня догадки оставались в прошлом. Теперь он видел горизонт прямо перед собой. Видел так же, как мог увидеть собственные пальцы, приклад карабина.

От холма уровень поверхности ниспадал и раскрывался величественный пейзаж: образуя пологое ущелье шириной в несколько километров, слева и справа вздымались горные отроги, будто гигантское животное из древних преданий положило лапы поперёк долины и обернулось камнем. Усеянные зелёными островками елей, громады скал постепенно сходили на нет, ниспадали навстречу обширной — до самого горизонта — равнине.

Так потрясён был Алекс этим безмолвным, торжественным могуществом, что не сразу заметил густой узор из тёмных пятен в лоне меж отрогами. Приглядевшись, он сначала удивился правильности, четкости ритмов узора, и только потом понял: это — нечто искусственное, рукотворное.

Здания. Многие и многие сотни построек — высоких и приземистых, массивных и едва приметных — полосами, окружностями и квадратами расчерчивали ущелье от края до края. Но сколько Алекс ни всматривался, не мог он различить в заснеженном лабиринте хотя бы намёка на жизнь. Ни движения, ни огонька; казалось, само безмолвие обитало в домах, что гнилыми зубами выступали над пустошью.

— Рельсы ведут туда, вниз, — оторвал Алекса от размышлений Филипп. — Что думаешь?

— Значит, спускаемся, — сказал тот.

Буря усиливалась с каждой минутой. Совсем недавно ветер лишь потрёпывал одежду, а теперь прямо-таки рассвирепел, будто норовя прогнать непрошеных гостей из своих владений. Вихри кружились, набирали скорость на оледенелой глади улицы, поднимались ввысь, чтобы тотчас обрушиться назад облаком снежной пыли. И если выстоять на ветру, мало-помалу продвигаться, хоть и не без усилий, дальше, удавалось, то от летящего в лицо снега не защищал ни капюшон, ни даже повязка поверх рта. Снег попадал в глаза, щипал, до жжения резал кожу.

В который раз Алекс, неосторожно поставив подошву, по колено застрял в непрочном насте. С кряхтением осел и стянул ботинок — оттуда посыпалась вязкая студёная масса.

Мимо ковыляли люди, с головы до ног покрытые инеем; они шатались под ударами бурана, придерживали перчатками края капюшонов и перевязи винтовок. Когда Алекс разобрался, наконец, с обувью, Филипп помог ему встать. Лицо его, затянутое ниже глаз маской, казалось совершенно красным.

— Ты точно уверен? Ещё не поздно! — Филипп силился перекричать свист ветра.

— Поздно! — крикнул Алекс в ответ. — Затемно нам в тоннель не вернуться. А в открытом поле замёрзнем скорее, чем здесь.

— Повсюду сплошные руины!

— Ты видел большие здания не хуже моего!

— Мы идём вечность! — не унимался Филипп. — Люди не выдержат!

— Вот именно! Значит, обратного пути не выдержат и подавно. Если печёшься о них, помоги отстающим! — Алекс повернулся лицом к метели и вновь зашагал, боязливо прощупывая наст подошвами; шёл, как чудилось ему, тем энергичней, чем быстрее иссякали резервы организма.

Ветер завывал во впадинах окон невысоких — в полтора-два этажа — коробок из почерневшей, сточившейся кирпичной кладки. Скрипел ветвями хилых деревцев, что заменяли постройкам крыши. А на другой стороне улицы метель бесновалась средь покосившихся, насквозь проржавевших заводских корпусов и цехов. Лишённые потолка и большинства стен, остовы выступали полуистлевшими скелетами, теряли очертания в бледно-серой пелене, что извивалась и клокотала, стремительно неслась позади. Снова и снова, снова и снова ветер бил, рвал, швырял из стороны в сторону, доводя до полного исступления, когда ноги продолжали, казалось, лишь по инерции ступать вперёд, чтобы сгорбленное тело могло удерживать равновесие, не свалилось в снег.

Одно, во всяком случае, Филипп подметил точнее некуда: после того, как они приняли решение свернуть с железной дороги, утекло, по ощущениям, и вправду никак не меньше вечности; создавалось впечатление, что этой улице, что тянулась и тянулась параллельно путям, никогда не будет конца.

Сначала вынуждены были бросить головной грузовик. При объезде сугроба тот сполз с насыпи и застрял, перегородив путь остальному транспорту. Битый час потратили в попытках вытащить тяжело нагруженную машину лебёдками, но тщетно. Всё самое необходимое — провиант, патроны и тёплые вещи — взвалили на себя, а оба грузовика покинули вместе с зениткой, доставить которую так далеко через ухабы и заносы стоило немалых усилий. Когда с началом метели единственный оставшийся внедорожник под управлением Филиппа закопался по брюхо и заглох, едва съехав с расчищенной колеи, вызволить его даже не попытались. Вопросы прикрытия, запасов, организованного движения, разом померкли перед элементарной потребностью в тепле и в спасении от вездесущего ледяного ветра. Она слепо гнала и гнала вперёд, несмотря на совершенное истощение.

Меж тем по левую руку в череде развалин показался просвет: улицу пересекала ещё одна, гораздо более широкая. На перекрёстке Алекса уже поджидали те немногие, кто добрался сюда раньше.

— Гляди, там! — один из мужчин указал на просвет дулом винтовки.

Улица шла, насколько можно было судить при мизерной видимости, поперёк ущелья и слегка под уклоном. В пятидесяти метрах громоздился уродливым сплетением балок каркас то ли склада, то ли подстанции, разрубленный надвое упавшей дымовой трубой. А за её обломками, по обе стороны от неровного, точно битое стекло, наста, маячили строения куда выше всех тех, что попадались ранее.

— Может сгодиться, — заключил Алекс. — Посмотрим. Оставьте кого-нибудь здесь, направлять отстающих.

Но стоило приблизиться к первым из домов на достаточное расстояние, как стало очевидно, что укрыться там от разъярённой стихии — затея безнадёжная.

Лишь с торцов многоэтажки воспринимались целыми и прочными, однако за фасадами пряталась сплошное — во всю длину корпусов — полое пространство. Крыша, перекрытия, лестницы давным-давно рухнули, как неуклонно обваливались, покрывались сеткой трещин уже и наружные стены. Все входы и окна нижних этажей были засыпаны обломками, запорошены снегом; над ними же не сохранилось вообще ничего — лишь вьюга гуляла, взвихрялась в сквозной пустоте между провалами окон. Два следующих дома выглядели точно так же, а у здания из третьей пары и вовсе полностью осыпалась торцевая стена.