Альтер эво - Анастасия Александровна Иванова

мягко хватает одной рукой за волосы, сгребает их на затылке, заставляет ее запрокинуть голову, а другую руку просовывает за резинку штанов и глубже, пальцы нащупывают вырез белья, сдвигают его вбок, и Майя откидывается, выгибает спину, судорожно вцепляется в его бедра и издает протяжный, низкий, густой стон.

Чуть позже им приходится расцепиться, избавляясь от штанов и джинсов, и Майя, отстранившись, замечает несколько шрамов – трещины и выбоины на прекрасном мраморном теле, гнусный вандализм. Но тут же ее вновь захватывает поток – мощный, плотный, горячий, – и несет, и тянет, и выкручивает, и она бьется в нем, бьется, бьется – да, да, еще, до последнего вздоха.

Наверное, где-то десятый час в тайной комнате. Смотреть на часы в такой ситуации категорически не вежливо – не тогда, когда лежишь в одних трусах, и кто-то лениво поглаживает тебя по груди, по ребрам, по животу с рельефом шинного протектора. Майя украдкой косится вправо. Надо признать, у него протектор не хуже. Матерь божья, да они созданы друг для друга.

Давид пощипывает ее за сосок:

– Ты – самое красивое из всего, что я видел. Когда-либо. А у меня, как-никак, была история искусств – плюс я ведь еще чертову уйму дорогих стволов повидал.

Майя нежится в этой реплике, как кошка в пронизанной солнцем пыли дивана. Не слишком серьезно, градус изначального пафоса снижает шутка в конце, но верные слова все-таки сказаны. Идеальная фраза, думает она.

Слишком идеальная фраза, думает она.

В жизни – в настоящей жизни, в ее жизни – никто ей такого не сказал бы.

Сквозь полуприкрытые веки она в упор смотрит на Давида. Его улыбка слишком хороша для этого мира. Для Майиного мира.

Где внимание – там ци.

О нет, пожалуйста, только не доктор Эков снова, только не это сраное радио в ушах, думает Майя и упрямо переворачивается на живот, зарывается лицом в матрас.

Она не искала объяснения двум смертям Оскара и даймё. Не старалась понять. Были другие заботы.

Но объяснение уже несколько часов как само стучится к ней в черепную коробку, как ворона Марк в стекло балкона. И оно, конечно же, ненормальное – как ворона Марк на балконе, ага. Самая странная вещь с самого утра. Фрик-чемпион суток.

Фрик… Фриктаун? Как насчет него?

Нет-нет-нет-нет, не сейчас.

Теперь ей поглаживают лопатки. В комнатушке тепло – они с Давидом нагрели. Хорошо бы приоткрыть люк. Хорошо бы остаться здесь насовсем. Теплая ладонь спускается к мышцам-разгибателям спины, ласкает Майину поясницу.

– Эй. Что там у тебя? – Она по тону слышит улыбку. – Нечистая совесть? – Давид наклоняется ближе, бормочет ей в самое ухо, тонкие щетинки на задней стороне шеи вздыбливаются, и Майя тут же вспоминает, что он до сих пор обнажен. – Я все понимаю. Ты католик. Секс вне брака для тебя греховен. Особенно с применением ручной стимуляции. Особенно – стимуляции некоторых мест. Запретных грязных местечек.

Ладонь сходит ниже, и теперь ритмично, настойчиво оглаживает Майины полупопия. Пальцы скользят глубже, забираются в щель. Майя досадливо стонет.

Блин, не хочет она ни о чем этом думать – и дайте уже, наконец, пожить нормально, хоть пару часов, а?!

Примерно двенадцать часов в тайной комнате. Плюс-минус пара суток.

– Может, нам уже можно вылезать? – предполагает Майя, которая не на шутку проголодалась, да и затекло все страшно. – Середина ночи ведь. Снаружи наверняка никого.

– Снаружи наверняка оставили нескольких людей, и ты это знаешь, – укоризненно говорит Давид. – Но можем высунуться подышать. Если там нет какого-нибудь полнолуния, можем даже и осмотреться попробовать.

Они одеваются и по очереди забираются по лестнице. Давид налегает на люк, придерживает его для Майи, и она осторожно выбирается и сразу же ложится на крышу – и правда, мало ли что, осторожность никогда не лишняя.

Через три секунды смартфон в кармане Майиной флиски, поймав сеть, начинает принимать сообщения. Однообразная трель пронзает ночной воздух. Семь раз подряд.

Поймав выражение лица Давида, Майя съеживается, испуганной мокрицей ныряет обратно в люк, кое-как протискивается вниз по лестнице. Давид остается наверху и прислушивается. Вряд ли произошло что-то уж очень страшное. Да никто и не слышал ничего, сто процентов. Майя отваживается бросить взгляд на экран смарта.

Шесть непринятых. Одно сообщение. Все с одного номера.

Майя читает сообщение.

Через полминуты Давид слезает, аккуратно прикрывая люк за собой:

– Будем считать, пронесло. Но, знаешь, я бы очень тебя просил в следующий раз… В чем дело?

Майя поднимает на него глаза:

– Я ухожу. Сейчас.

Оцепенение слетает, она резко нагибается за рюкзаком, забрасывает его на плечо и пытается обойти Давида на пути к лестнице. Давид выставляет руку, удерживает ее, Майя пытается увернуться, ничего не получается, и она отпихивает его – уже исступленно, в полную силу. Так что Давиду приходится стиснуть ее, прижав руки к бокам, и держать так, пока ярость не утихнет, пока из глаз не брызнут слезы, пока Майя не ткнется мокрым носом ему в грудь, бессвязно бормоча, что это она виновата, это она выбрала такой вариант, траханый этот мир, что вся вина на ней.

Проходит пять минут, прежде чем Давид решает, что она больше не опасна для себя и окружающих, и ослабляет захват. Он осторожно вынимает у Майи из скрюченных пальцев смартфон и читает сообщение о том, что Степан повесился сегодня у себя в палате.

12

Он чувствует себя странно. Ему говорили, что на первых порах его будут вести, направлять, что с начинающими так и поступают. Но до сих пор он не замечал ничего подобного. Наверное, он ждал чего-то вроде руки на сиденье двухколесного велосипеда, той, что придерживает его сзади, пока ребенок учится сохранять равновесие. А за ним, возможно, просто наблюдают со стороны и в случае чего вмешаются.

Возможно, и не вмешаются, и эта мысль обдает его брызгами страха. А он давно уже не испытывал страха.

Здесь не жарко и не холодно. Движения воздуха нет. Тактильных ощущений почти нет. Он даже не уверен, что стоит на чем-то – вероятно, скорее, висит, точно его удерживает силовое поле.

Зал ожидания в сумасшедшем доме – предположим, вот на что это похоже. Или на операционный блок. С четырех сторон вокруг – что-то вроде белесой полупрозрачной ткани лимонного оттенка. По крайней мере, он автоматически подбирает к этому такую картинку, такое описание – ткань, занавес. Хотя уже понимает, что все здесь будет не тем, к чему подойдут его слова; все будет не тем, что он сможет правильно назвать.