Советские космонавты - Михаил Ребров

«А смогу ли я вот так, как они», — думал Леонид.

Быть может, это будет повтором, но начать рассказ о нем хочется утверждением: профессия космонавта определяется не числом стартов, не количеством недель и дней, проведенных на орбите. Это вся жизнь. Вся!

Один из тех, кто пришел в первый космический отряд (его называют Гагаринским), но так и не удержался в нем, оправдывался: «Мы ведь больше зависим от обстоятельств, чем от собственных желаний». Поддержки эта «философия» не нашла. Профессия, которой чуть больше двадцати лет, потребовала от человека величайшей целеустремленности, строжайшей дисциплины, умения подчинять свои желания и прихоти долгу. Человек настроения, не умеющий владеть собственными чувствами, для космической работы не пригоден. Воля и самоотверженность, навыки и знания — вот перечень критериев, хотя и далеко не полный. Нет, я вовсе не хочу сгущать краски, и если начал с общеизвестного, то только потому, что летчики-космонавты, наши современники, проходят теми же путями познания профессии, отношения к ней, понимания своей ответственности, что и все мы.

Как-то Леонида спросили: «Какая у тебя должность?» Он ответил:

— Самая необычная.

В самом деле, должность у него была необычная! Только должность ли это? Военный летчик 1-го класса... Летчик-испытатель 3-го класса... Нет, не должность — призвание. Высокое призванно. Хотя формально, конечно же, должность: оп служил в авиационном полку, летал, охранял небо Отчизны.

Впрочем, «призвание» — понятие более емкое, чем может показаться на первый взгляд. Ведь призвание — это не только твоя личная тяга к любимому делу, умение быть первым среди равных, но и когда дело тянется к тебе, уступая и подчиняясь. Вот пример.

...Леонид Кизим взглянул на часы. До окончания «полета», который проходил не очень спокойно, оставалось чуть больше часа. Экипаж подустал, но виду никто не показывал. Решил отшутиться и Кизим:

— Будем ждать, что они там еще придумают...

Резкий, холодящий душу звук сирены, тревожное мигание светового табло «Авария на борту» не дали закончить мысль. Экипаж принимал меры, экипаж искал то единственно правильное решение задачи, которое давало право на реальный полет.

Когда усталые, взмокшие от напряжения, они вылезли из космического тренажера, Леонид признался:

— Ситуация не из приятных, но лучше пережить се до...

Что еще сказать о нем, о человеке, который привычно чувствует себя в кабинах многих типов самолетов, имеет общий налет 1600 часов, попадал и в острокритические ситуации?..

Летал с упоением. Каждый полет — это открытие, это новое небо и новая работа. Это не просто минуты в воздухе, пусть их даже будет много. Это новое познание себя и самолета, казалось бы такого привычного и знакомого, во всем уже открытого и в чем-то еще загадочного. А потому, наверное, очень остро переживалась разлука с небом. Что у него кроме неба было? Всем в своей жизни был обязан ему. Признание, слава, налет — все было добыто там. «Буду летать, пока глаза видят землю, а в руках есть сила» — на этом он стал летчиком. Сила в руках была, и глаз имел завидную зоркость.

Небо... Сколько себя помнит — мечтал быть летчиком. В детстве о нем говорили: «Ленька, который любит высоту». То с крыши сарая его снимут, то с верхушки дерева, то еще куда-нибудь заберется. И всякий раз ему здорово попадало, а оп свое: «Даль оттуда видна».

Даль... Память свято храпит самые волнующие дни — приемная комиссия в Чернигове, первый самостоятельный вылет и, конечно же, декабрьский день 1967-го, когда впервые переступил порог Звездного.

— Писатель и летчик Экзюпери, человек мудрый и волевой, как-то сказал: «Самое важное, чтобы где-то существовало то, чем ты жил». — Леонид улыбается и добавляет: — Или что-то в этом роде. Наверное, есть только одна мудрость для всех, и не важно, кто ее высказал: «Дело всегда впереди».

Он тоже из мальчишек военного поколения. Пусть не прямо, через других, но война преподала ему свой главный урок — урок лишений. В суровом 41-м отец ушел рядовым на фронт. Леню своего увидел уже после победной весны 1945-го. Слезу уронил: «Свиделись, сыпок! Теперь начнем с тобой пашу мирную жизнь строить».

От отца — рабочего, коммуниста — Леонид унаследовал привычку взвешивать каждое слово, не быть «душевно ленивым». Денис Леонтьевич учил его ценить человеческую гордость, уважать старших, быть честным. А мать подарила ему открытое и доброе сердце.

Стать летчиком, как я уже сказал, Леонид мечтал с малых лет. Его программы были глобальными, они вбирали все известные, малоизвестные и вовсе не известные ему науки. Прямо-таки снежный ком любознательности.

Приемные экзамены называют лотереей. Не верно это. Экзамен — испытание, проверка не столько знаний, сколько твердости выбора, да и самого человека. Видел огорченные лица, полные растерянности, отчаяния, горькой обиды и боли. Но были и эдакие «шустрячки», которым непроходной балл — что легкий пустячок: «Пойду в гражданский институт, в педагогический или пищевой. Туда мальчишек берут льготно».

— Это же надо, — негодовал Леонид.

Не оглядываясь, не изводясь, не сожалея, взять да и сказать: «Ерунда, в другом месте прорвемся!» Какое же это, наверное, скучное дело — позволить себе вот так жить: не заботясь, что скажут люди, не задумываясь о последствиях, не примериваясь к обстоятельствам...

Небо дало ему счастье работы. Именно счастье. Ведь небо (космос прежде всего) накладывает на тех, кого оно приняло, совершенно особую печать, которая остается на всю жизнь. Печать одержимости и мужественности.

— Жизнь — что лестница из крутых ступенек, — говорит Леонид с задумчивой неторопливостью. — Вниз скатиться легко, а шагать вверх... Но мне везло: на каждой ступеньке жизни — и в школе, и в училище, и в нашем гвардейском авиационном полку, и здесь, в Звездном, — оказывались люди, готовые подставить плечо, чтобы помочь ступить на следующую ступеньку.

Человек он пытливый. Общей фразой, «круглым» словом его не удовлетворишь. Прутковское «зри в корень» — его своеобразное кредо, от которого, вероятно, и идут его обширные знания, разносторонность интересов, увлеченность. Да и суждения у него свои — строгие, придирчивые, но в сущности своей добрые.

Сейчас признается, что, когда слушал сообщения о первых стартах, вдруг подумалось, почему же так неравномерно распределяется меж людьми то, что зовется бременем славы? Одним она вроде бы достается легко — стоит только промелькнуть в телевизионной передаче, а другие, те, что изобретали, строили, добывали руду, лечили, готовили, несправедливо остались «за кадром». Потом понял, что и полет — не прогулка, что существует твердая традиция отмечать успехи технической и научной мысли. Каждый знает сегодня имена Главного конструктора и Главного теоретика, ученых, которые трудятся на космическом поприще, инструкторов, врачей.

Человеку свойственно стремление оставить свой след на земле. Расписаться на том, во что вложил он труд и мастерство. Правда, космическая техника эпохи уже сама по себе является памятником монолитности человеческого упорства, устремленности в будущее. Ведь история пишется не только чернилами, но и, по выражению одного из крупнейших советских гидростроителей Г. Графтио, «железом и бетоном».

Нет, такие мысли приходили к Леониду вовсе не потому, что судьба обошла его славою. Так бывает: на переднем ли крае науки, на передовой ли фронта рядом с громким и ярким подвигом существуют иной раз тоже подвиг, тоже героизм, тоже воля, только менее броские, заметные. Жизнь и труд тех многих, кто связан с космосом, можно сравнить, наверное, с биографией иного ученого: вроде и нет каких-то особо ярких страниц, все работа, а вся жизнь, выходит, — подвиг!

Трудно писать портрет человека. Суметь увидеть главное в его характере, понять суть его поступков, разглядеть их первооснову. Еще труднее написать портрет космического экипажа. Найти те черты, что определяют лицо единого, пусть маленького, но коллектива. Леонид Кизим соглашается, по тут же высказывает свой довод:

— Главное в нашей работе — понимание ее важности: каждым и всеми. Промах одного может свести на нет усилия всех. И это не просто преемственность в делах, а постоянно усиливающаяся страсть быть готовым помочь товарищу, попять его с полуслова, не сплоховать в том, за что ты отвечаешь сам. И еще очень важно видеть в товарищах не «механических работников», не производственную единицу, а человека, личность. В этом смысл понятия «экипаж».

Он был командиром космического экипажа, стартовавшего на «Союзе Т-3». Работа, которую выполнили они втроем, характеризуется скупыми словами: испытания и восстановительный ремонт. И то, и другое требовало высокого профессионализма. Впрочем, работа эта началась еще задолго до старта.

— Самое удивительное, — рассказывает Леонид, — что мы во время подготовки забываем про усталость. Она куда-то исчезает, пропадает. Днем мы работаем, как и всегда: тренажер, физкультура, гидробассейн, классы, документация... А ночью ты «летишь» и «проделываешь» все, что требуется там, на «Салюте». Утром — опять подготовка.