Вершалинский рай - Алексей Карпюк

— Ничего, Илья, я это быстро сделаю, болеть очень не будет, не бойся!..

Казалось, взбаламутил, взбудоражил села, намутил воды, вызвал такие страсти, довел многих до страшного разорения, виноват кругом и идет, как Христос, на Голгофу по дремучей своей темноте и самодурству, — казалось, Альяш должен был упасть в ноги людям, каяться и молить о прощении. Но он молчал.

— Ты смотри — как немой! Корова язык отжевала?! — удивился тот, кого звали Николаем.

Альяш ничего не сказал и на это.

Возможно, старик и прав был, что молчал. Скажи он хоть слово поперек — и эти обозленные, обманутые люди придушили бы его еще до того, как распять на бревне.

Нет пророка в своем отечестве, басням Альяша одно сельчане не верили. Плевались, глядя на богомольцев, на крестные ходы, проклинали вечную ярмарку в своем селе, но ничего против земляка не имели. По их мнению, Альяш был не виноват, что на свете столько живет дураков. Они даже не слишком винили его и в убийстве: пьяный Юзик начал первым, а старику просто повезло. Дело, в общем-то, житейское, бывает по-разному…

Альяшу, сказать по правде, втайне симпатизировали Сколько они повеселились, посмеялись над попами, архиереями и панами всякого сорта. Кто устроил этот веселый и долгий спектакль?! Кто давал мужикам возможность подзаработать? Деревня, как ни говори, прославилась, все девки оказались на виду, ни одна, слава богу, не засиделась! Конечно, Альяш человек неласковый, суровый, все эта церковь у него на уме, но что же сделаешь, если у человека такая страсть?! Иной без меры за женскими юбками бегает, другой в бутылку глядит, третий за любовными книжечками пропадает, — а чем это лучше?..

Короче говоря, в то утро односельчане в большинстве своем охотно выручили бы Альяша. Но деревня еще спала.

В самый критический момент Тэкля, обеспокоенная тем, что Альяш не идет на свой ранний завтрак, в поле понесла ему горшочки с едой и наткнулась на сбившихся в кучу и дрожащих от страха пастушков. Выгнав коров, они увидели самосуд, перепугались и не знали, что делать. Встретив женщину, мальчишки сообщили:

— Тетя, там какие-то люди дядьку вашего хотят на крест прибить!

— И крест уже вкапывают!

— Совсем новый!

— С передником!

— Молоток достали и гвозди, какими подковы прибивают лошадям!

— Где-е! — женщина выронила узелок.

— За вашей хатой!

— А ваш дядько молчит!

— Держат его крепко!..

— А страшно так!..

Тэкля бросилась к Степану Курзе. Окно его дома почему-то было распахнуто, и Тэкля, раздвинув занавеску, просунула голову между вазонами, осмотрелась.

Степан, уже одетый, сидел на табуретке, а его простоволосая Нинка на неприбранной кровати. Встревоженный солтыс нехотя надевал на шею казенную бляху с орлом и с обидой в голосе бубнил жене:

— Хватит с меня! Хлебнул я с телом Юзика тогда, пилили меня — зачем войту докладывал! Холера их знает, как этим панам угодить!

— Староста тюрьмой стращал, обзывал всячески! — поддакивала Нинка. — Я же помню!.. Правильно, на этот раз не лезь, разберутся сами! Приедет полиция, позовет, тогда и выйдешь!

— Подати не платят, на шарварок[38] никто не идет! Мост провалится или пастухи его разберут, собака взбесится, друг другу стекла побьют или поленом по башке стукнут — все солтыс виноват! И хотя бы деньги платили, холера, а то все бесплатно!.. Тьфу, собачья служба!..

До возбужденной Тэкли не доходил смысл их беседы.

— Степан, Нинка! — закричала она. — Это что же делается! Откройте скорее!..

Но Тэкле еще долго пришлось барабанить в дверь, пока в ней не появилась солтысиха в ночной рубашке.

— Ниночка, золотце, скорее зови своего Степана! — выпалила Тэкля, ворвавшись в сени. — Пусть живо собирает людей, там Альяша хотят… Ой!..

Но солтысиха загородила собой дорогу и сказала с притворным сожалением:

— Прихворнул немного мой Степан, пусть еще поспит часа два… Ты сбегаешь, может, к кому другому? Разве мало мужиков в деревне?

Через плечо хозяйки дома Тэкля вдруг заметила, как солтыс из кухни побежал в амбар. Только теперь она поняла, зачем Курзы открыли окно и о чем они говорили.

Женщина со злостью уставилась на Нинку.

— Что, твой муж умывает руки? — она проглотила комок, подступивший к горлу. — Так бы сразу и сказала!

— Что ты, Тэклечка, он никогда по утрам не моет рук, только вечером, после работы… Говорю тебе — занемог, голова у него, ей-богу!..

По выражению Тэклиного лица солтысиха вдруг поняла, что прикидываться нет смысла, и разразилась бранью:

— А ну вас с вашим Альяшом! У нас дети, надо о них думать! Степан уже один раз вмешался в ваши шахер-махеры, а потом расхлебывал два месяца! Сама слышала, как его Войтехович костил на чем свет стоит! А разве он кому плохо тогда сделал? По закону хотел!.. Пускай теперь староста едет сюда и сам разбирается! Пусть спасают один одного, раз уж так сдружились! Или ваш Фелюсь Станкевич пусть помогает, он нажился при Альяше — дай боже!.. И ты, приблуда, уходи отсюда, не пущу мужика, слышишь? Ни за что!..

Тэкля бросилась вон наверстывать упущенное время и побежала к Альяшову зятю. Ворвавшись в хату, взмолилась:

— Олесь, Олесь, вставай! Гляди, что богомольцы с твоим тестем сделать хотят!.. Скажи ты ему, Ольга, пусть встает, пусть будит мужиков и спасают старого твоего отца! Что было, то было, не вспоминайте!.. Простите вы старому дураку, будьте хоть вы-то умнее! Уж таким человеком уродился, что ты поделаешь! Все-таки родня, дед ваших детей!..

И, пока Александр одевался, Тэкля с Ольгой побежали по соседям.

Наконец крест был готов. Антонюк с гвоздями, его напарник с вилами и железным веночком терпеливо ждали, что скажет пророк перед своим распятием: ведь не басурмане же они какие, чтобы так, не выслушав, отправить человека на тот свет.

Старик был не без способностей, годы славы его кое-чему научили, и главное — тому, как следует говорить с людьми. Он спокойно, бесхитростным голосом неожиданно для бельчан сказал:

— На крест?.. Что ж, можно и на крест!.. Христос терпел за нас, явил пример, чтобы и мы ему следовали! Для каждого из нас великое счастье пройти тернистым путем сына божьего, быть распятым, как он.

Ни возмущения бельчанами, ни обиды, ни страха. Старик вздохнул, как бы сожалея, что ему это будет недоступно.

— Но я только что вернулся с поля, приехал коню дать корму! Вот видите, и руки у меня в земле! Окучивал картошку с росой, и нет сейчас во мне святости.

Он как бы размышлял вслух и одновременно призывал всех их в свидетели, приглашая совместно обсудить столь сложную проблему.

— Видать, с воскресеньем сейчас ничего не выйдет! — вздохнув, пожалел Альяш еще раз.

Бельчане озабоченно молчали.

— Дайте мне помолиться час-другой, вобрать в себя силу божью! А уж потом делайте что хотите, на все воля господня! Только я невиновен!..

Мужики долго смотрели на него, смотрели друг на друга, все вместе смотрели на Альяша.

А вдруг человек правду говорит?! Разве святым можно стать просто так — в любой момент захотел и уже стал?! Даже с землей на руках и в таком затрапезном одеянии?! Нет, тут тоже есть какой-то свой порядок!

Да и какой он, к дьяволу, офицер?! Выдумал какой-то дурак! Руки, как копыта, заскорузлые. Такая же посконная рубаха, как у них. Топорщится на старческих, торчащих, как у птицы, ключицах. Сгорбленная, хорошо знакомая фигура. Разве он может быть из компании Жоржа Деляси? Тот весь в шелках и дорогих сукнах…

И ведь не удрал никуда! Так тебе и стал бы хитрый белогвардеец дожидаться их после всего, что случилось, да еще выехал бы, ваше благородие, в поле с сошкой! Ого, шалишь!..

Видимо, не обманщик, свой и, наверное, холера, все-таки святой! Вон как говорит уверенно! И ничего не боится, даже креста и гвоздей. Очень может быть, что невиновен.

Но, боже мой, сколько вот таких овечек видели они на своем веку! Всякие жулики, проходимцы, плуты — как они умеют представляться! «Каждый свенты имеет свои выкренты», — как говорят поляки!

Проверить, во всяком случае, не мешает. Но основательно, без суеты и спешки, чтоб потом люди против них ничего не имели! Чтобы детям можно было глядеть честно в глаза! У бога дней хватает, можно обождать. Пусть молится.

Тесный круг мужиков разорвался. Альяшу дали войти в свою старенькую хатенку. Понаблюдав некоторое время через окно, как он, упав на колени, молится и бьет поклоны, успокоенные сектанты выставили охрану, повалились на траву и, утомленные стокилометровой дорогой, с сознанием хорошо исполненного долга заснули глубоким сном праведников.

Подкрадываясь к старому Альяшову домику, грибовщинские мужики ничего особенного не услышали и пошли смелее. Во дворе храпели бельчане. Переступая через них, грибовщинцы наткнулись на стражу и строго спросили: