Вершалинский рай - Алексей Карпюк

На колокольне часто менялись звонари. Мужики натягивали на ладони рукава серых, пропитанных по́том рубах, наматывали на них веревки и дергали их до тех пор, пока не приходила смена.

Все так же призывно, в тональности нижнего «до», гудел главный колокол:

«Приди-и!.. Приди-и!..»

Октавой выше, но торопливее, слаженным аккордом подголоски словно подтверждали:

«Мы тебя ждем-ждем!.. Мы тебя ждем-ждем!..»

И все так же шептали люди:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!..

Между колоколами и народом установился единый ритм. Чуть прозвучат колокола, Давидюк вскидывал кверху руки и напряженно кричал:

— Господи, приди!..

Охваченные таким же порывом, полные трепетного страха, люди, словно желая подтолкнуть нерасторопного, слишком занятого вселенскими делами бога оставить свои небесные заботы и сделать то, что ему положено делать, вслед за Давидюком повторяли:

— Господи, приди!..

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!.. Бронзовые исполины подтверждали, припечатывали категорическое требование людей и несли его в бездонную высь.

— Приди к нам, господи! — еще больше напрягал голос первоапостол.

— Приди к нам, господи! — точно рыдание, вырвалось из сотен грудей.

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..

— Приди к нам, господи!..

— Приди к нам!..

Бом!.. Тилим-тилим-тилим!..

Это были ритмичные могучие всплески коллективного психоза людей, доведенных до самой высокой степени экзальтации.

Пришло время завтрака. Проснулись дети. Услышав мощные звуки колоколов, малыши придумали дразнилку. Подскакивая на одной ноге, они начали выкрикивать в такт:

Полблина! Полблина!..Четверть блина! Четверть блина!Блин! Блин! Блин!..

Но вскоре они почувствовали голод и стали искать родителей. От ребятишек отмахивались, их сердито отгоняли, даже давали затрещины — ничего не помогало, дети подняли крик.

Кто-то предложил собрать их всех и под наблюдением кормящих матерей и беременных женщин отправить с торбами еды на болото собирать цветы. Заветного момента надо было ждать, возможно, еще много часов, поэтому все согласились с этим предложением, и матери стали давать последние инструкции детям:

— Манечка, когда загремит и засверкает, сейчас же беги сюда, доченька! А если и потеряешься, не плачь! Подойдешь к ангелу и скажешь: «Хочу к своей мамке», — он и приведет. Только проси вежливо, а то ведь я тебя знаю…

— И ты, Миколка, будь вежливым, это тебе не на селе!.. Если будет о чем спрашивать господь, скажи ему, чей ты сынок, в ноги поклонись и руку поцелуй! Он будет такой старенький, бородатый, как наш дед Никодим. Ты не бойся, он добрый! А с чертом не разговаривай! Черта ты тоже узнаешь сразу — он с рогами, с хвостом, а на ногах конские копыта! Как увидишь его, перекрестись — он мигом отстанет!..

В семейный инструктаж вмешалась Пилипиха:

— В ангелы, детки, захотят вас взять — соглашайтесь! И вам файно будет, и тату с мамкой поможете!..

— Хе, и нам крылышки дадут, тетя? — деловито осведомился мальчик.

— А как же!

— Всем?

— Конечно! Святой Петр припас вам и белые, и желтенькие, и рябенькие!

— Насовсем?

— Насовсем!

— И с перьями?

— Конечно!

— И можно будет летать на них, звезды собирать?

— Можно, голубок, можно!

— Скорей бы.

— Эх, как хорошо!..

Прыгая от радости, заливаясь звонкими голосами, счастливая детвора помчалась вслед за провожатыми.

Прошло время обеда. Кто-то предложил за одну веревку браться двум мужикам и бить в колокола, как на пожар, — в обе стороны. Теперь колокола гремели уже чаще, а люди под командой другого крикуна так же требовали от бога сойти к ним на землю: измученный Давидюк мертвецки спал на хорах.

Так продолжалось еще час, два, пять часов. Так продолжалось, когда солнце стало клониться к западу…

Все в тине и зеленой ряске, с венками на головах, с ершами да кузнечиками в спичечных коробках вернулись с болота соскучившиеся по родителям дети. Они были голодны, но не забывали похвалиться трофеями и знаниями, приобретенными за день.

— А я умею узнавать, сколько лет божьей коровке: надо посчитать точечки на крылышках!

— А вот ребенок жабы!..

— Мам, а почему в небо не полетели? — удивлялись некоторые.

— Отстань, не лезь!..

Родителям было не до них.

С удивлением и нарастающей тревогой люди обнаружили, что ничего так и не случилось, напрасны были все ожидания. Постылый, ненавистный мир, с которым они без сожаления распрощались, не только не разваливался, но даже и не дрогнул.

Деревья, заборы, хаты стояли на месте, как стояли всегда. Вон грибовщинцы возвращаются с поля. Пастухи гонят коров — буренки важно несут переполненное вымя, пощелкивая присохшими к хвостам нашлепками помета. За стадом лениво тянется долго не оседавшее облако теплой пыли. На крайнем гумне готовится ко сну семейство аистов. Аистиха отставила длинный прутик ноги, наклонила голову и почесала клювом тоненькое коленце. Возвращаются с болота, где заготовляли торф, мужики, неся резаки на плечах. По дороге из Кринок поскрипывает немазаной осью телега. Из-под Нетупы на фоне красноватого неба выплыла большущая стая птиц и вмиг растаяла в вышине. С выгона мчался на молодом жеребце подросток. Он гнал вороного галопом, словно собирался взлететь прямо в небо. Вот уже и пыль за ним улеглась…

Ошеломленные люди постепенно приходили в себя, недоуменно озирались вокруг, будто спрашивая себя: что же с ними происходит, где они?!

Ломник объявил:

— Не-е, я сразу сказал, что конец света будет идти помаленьку! Поглядите, сколько на свете войн, несчастий! А вы так и поверили, что придет сразу: гром загремит, и земля расколется, как арбуз… В этих войнах люди друг друга измордуют и — конец!

— Дорогие братья и сестры, господь бог оказал нам великую милость! — прокричал сиплым голосом отдохнувший Давидюк. — В безмерной своей доброте счет существования земли он повел не со дня рождения Христа, а со дня его воскресения и позволил нам еще тридцать лет и три года носить по грешной земле крест голгофский, чтобы мы могли еще раз доказать нашу любовь к нему! Так возрадуемся же и возликуем! За то, что всевышний явил нам, грешным, новое знамение, встанем на колени и скажем: «Верую во единого бога-отца…»

Но главного апостола никто не слушал. Почувствовав неладное, Альяш и его апостолы выскользнули из толпы и сыпанули в поле.

Грибовщинские мужики потом видели, как разозленная Тэкля напала в кустах на своего невенчанного мужа:

— А-а, это все ты вы-ыдумал, холера! Набрехал?! Ты представляешь, старый черт, что натворил? Ты же подохнешь вскоре от них!..

И Тэкля бросилась на него с ногтями.

— Не виноват я, они все меня просили. Перестань, Тэкля! — слабо защищался старец.

— Ах, Тэклечка, золотце, не ну-ужно! Отцу Илье и без того тяжко! — разнимала их Химка. — Это же не он делал все, бог его руками творил! Спасем его, пока не поздно, потом отругаешь, сколько захочешь! А теперь уведем его отсюда, а то грех будет, если люди с ним что-нибудь сделают, великий грех!..

Пока Тэкля в кустах чинила самосуд над Альяшом, богомольцы начали роптать. Вначале реплики раздавались какие-то даже легкомысленные, кое-где слышались неуместные вопросы.

— Люди, ничего так и не будет?!

— А ты что хотела?!.

— А-а, недоволен, что с Гандей своей не встретишься?!.

— Ты еще меня поучал: «Гляди, Соня, детей, греметь станет и молния сверкать!..»

— И с этой выдрой, Полосей Концевой, ничего не случится?

— На холеру ясную тебе она сдалась, Лимтя! Ты лучше о себе подумай, что нам сейчас делать?! — слышалось тревожное возмущение в голосе мужа.

— Надо Альяша спросить, как нам сейчас быть?!.

— Пусть хоть наши деньги вернет, если уж так вышло!

— Может, Альяш их тебе сейчас вернет?

— Не имеет права не вернуть!

— Право нашел!.. Обманщик он! — вдруг поразил какой-то кобринец толпу страшным открытием. — У кого ты хочешь спрашивать право, у жулика?.. Никакой он не пророк, я ему не очень и верил!

— …Вашу мать, пророка себе нашли! Недаром Рогусь его высмеивал всегда!

Толпа, пораженная, как громом, некоторое время обалдело молчала. Говорили до сих пор только богомольцы, ничего не потерявшие. Но прорвало уже и остальных. Всех охватила паника: они остались без денег, без крыши над головой, с детьми на руках, без куска хлеба, беспомощные и в дураках.

— Бо-оже, забрали все гроши и бросили издыхать с голоду! Что теперь с нами будет, господи?! — закричали бабы. — Пропадем все!

— Я давно начал замечать за ним неладное, а тут еще какие-то молодые пройдохи стали крутиться…