Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920 - Жорж Садуль

Пацифизм Чаплина — доминанта фильма „На плечо!”. Сдержанность усиливается в показе окопов, показе душераздирающем, несмотря на мягкую, ироническую манеру. Чарли и его брат Сидней утопают в окопной грязи, ее липкое месиво засасывает их — так некогда в детстве их засасывала лондонская нищета.

„Говорили, что „На плечо!” — фильм дурного вкуса, — замечает Деллюк. — А потом забавлялись им.

Ах, ничего нет забавного в войне, какой видел ее Чаплин… Час смеха, если угодно. Вернее же — час истязания плетью.

В Париже во время войны с удовольствием читали юмористический (sic!) листок, который назывался „Закованная утка”,— над ним действительно смеялись до упаду. Ибо что может быть смешнее умных людей, которые кусают себе руки, потому что им не дают укусить кого следует! Псы, тоскуя, воют на луну. Чаплиновский фильм о войне воет на луну. Посмеемся… Посмеемся…”

Деллюк, который в другом месте сравнивает „На плечо!” с „Огнем” Барбюса, еще раз разгадал самое существенное. „Закованная утка” увидела свет сразу же после восстания 1917 года и являлась своего рода „предохранительным клапаном”, допущенным французским правительством, — в ней находили место иронические высказывания противников войны. В „блистательный период” первых месяцев своего существования „Утка” была рупором — весьма анархичным — врагов войны, пацифистов, которых в те времена ставили к позорному столбу… „На плечо!” — чисто гуманный и сентиментальный протест против войны, и его автор осмотрительно остерегается принять какое-нибудь решение. Но его критика сокрушает. Описание окопов заходит в своей „сдержанности”, быть может, так же далеко, как „Огонь” в своем пылком лиризме; гротеск в последних кадрах делает смешной войну, а вместе с ней и американские фильмы той эпохи. И в первую очередь фильмы Мэри Пикфорд и Гриффита.

Но тут Чаплин не пошел так далеко, как ему хотелось бы. В первоначальном варианте фильма Чаплин, переодетый немецким офицером, а Первиэнс — шофером, взяли в плен кайзера, Гинденбурга и кронпринца. Затем Чарли чествуют на большом банкете за то, что он положил конец войне. На банкете присутствовали Пуанкаре, английский король, а может быть, и Вильсон. И рядовой Чарли отрезает у них пуговицы, на память. У сановных гостей падают брюки… Когда дело доходит до того, чтобы унизить сановников, великих мира сего, военную знать, Чаплин хорошо примеривается и сталкивает оба лагеря лбами.

Цензура восстала против последней сцены, и Чаплин согласился на купюру. „На плечо!” был, таким образом, первым его фильмом, подвергшимся цензуре в Америке и в других странах. Американский вариант фильма „На плечо!” всегда был под запретом. В Германии — потому, что он, во-первых, оскорблял кайзера, во-вторых — Гинденбурга и, как утверждали глупцы, весь немецкий народ в целом. А на деле он разоблачал войну. Когда же во время второй мировой войны фильм снова был выпущен, США в свою очередь вырезали кадры — карикатуры на высокопоставленных особ…

Во что превратился бы фильм „На плечо!”, если бы Чаплин из предосторожности не сократил его с пяти частей до трех! Но вполне вероятно, что сжатость фильма усилила взрывную силу этого обвинительного слова, направленного против войны. Вряд ли и Америка приняла бы фильм, если бы перед тем Чаплин не исколесил за три месяца все Штаты, продавая облигации государственного займа[208].

После картины „Собачья жизнь”, полной горечи и печали, и едкого сатирического фильма „На плечо!” появляется „Солнечная сторона” (июнь 1919 г.).

„Воскресный день в деревне, — пишет Деллюк, — господь бог разрешает… буржуа нарядиться в праздничные сюртуки, пастору сделать все возможное, чтобы паства приняла всерьез этот бесполезный день, работникам избавиться на часок от мытья посуды, чистки ботинок, от скобления полов, от пинков в зад.

В поле — нимфы.

Попробуйте растянуться под деревом и уснуть. Они тут же вас разбудят. Они кажутся нагими под колышущейся шелковой вуалью… гирлянды искусственных роз украшают их нагие тела… Легко допустить, что они — настоящие нимфы, к тому же это ясно видно.

Что касается Чарли… Но вы ведь знаете „Послеполуденный отдых фавна”…

Однако надо возвращаться в деревню. Нужно признаться себе, что этот сон был сном. Надо, чтобы пришла ночь в эту слишком людную деревушку. Нужно, черт возьми, нужно, чтобы любовь покончила со всем”.

И этот сон и эта развязка занимают не много места в фильме, состоящем из трех частей. Но без интермедии и счастливого конца он был бы еще тягостнее, еще мрачнее, чем „Собачья жизнь”. Первая часть — пробуждение батрака, поднятого с постели хозяином-фермером, — производит такое же тягостное впечатление, как окопы в фильме „На плечо!” или контора по найму прислуги в „Собачьей жизни”. Не найти идиллии среди полей: там, как на каторге, трудится батрак, обслуживая богатого крестьянина-пуританина.

Один и тот же актер — Том Уилсон — играет полицейского в „Собачьей жизни” и толстого фермера в „Солнечной стороне”. И тут он создает образ, не прибегая к шаржу: он хозяин, безжалостный, непреклонный, — батраки выбиваются из сил, работая от зари до зари… Как говорит Деллюк, Чаплин видит во сне нимф не потому, что он отдыхает в воскресный день, а потому, что он жертва переутомления и находит в своих снах защиту от слишком суровой действительности. Призыв к праздничному танцу встретится позже, в „Новых временах”. Фавн снова начнет танцевать танец Чарли, обезумевшего от работы на конвейере…

После интермедии, этого непродолжительного веселого дивертисмента, вставленного в трагедию, тон драмы становится более терпимым. Теперь речь идет не о людских горестях, а о простом любовном разочаровании. Из города в автомобиле приезжает какой-то щеголь в гетрах, с тростью, в рукоятку которой вделана зажигалка. Он прельщает деревенскую прелестницу, нежную и ветреную Эдну. Грозит непоправимая беда, но „дэнди” оказался мошенником, его разоблачают, и Чарли женится на своей красавице; он счастлив, у него много детей, и он кормит их (еще раз), как цыплят…

Развязка совпадает с переменой в личной жизни Чаплина. Для него, „человека застенчивого и окруженного кривотолками” (Деллюк), кинокартины являются своего рода метафорическим дневником, откровенным признанием, сделанным зрителю, тем более трогательным, что оно преподносится косвенным, окольным путем.

Чаплин женился, пока ставил „Солнечную сторону” и играл своего героя. Его женой стала актриса Гриффита, Милдред Гаррис. Он был несчастлив и не имел детей… Но развязка его супружеской драмы по-настоящему наступила после „Малыша” — фильма, который мы не будем рассматривать в этом томе…

Чаплину потребовалось не больше полутора лет для создания замечательной кинотрилогии. Его последний короткометражный фильм для „Ферст нэшнл”, „День развлечений”, — забавная сатира на воскресное времяпрепровождение в семейном кругу. Произведение средней руки, обычный дивертисмент. Фильм — разрядка; гений отдыхает и делает паузу перед тем, как приняться в начале 1921 года, после длительного пятнадцатимесячного молчания, за свой первый большой фильм „Малыш”. Секретарь Чаплина Элзи Кодд рассказывает, как в 1919 году артист в размышлениях и поисках вынашивал замысел этого большого кинопроизведения:

„Со всей серьезностью решая задачу, как развеселить' зрителя, он обеспокоен не отсутствием комических мыслей, а скорее обилием идей, теснящихся в его мозгу.

Пока он разрабатывает какую-нибудь часть будущего сценария, ему приходят на ум с полдюжины других сценариев. У него постоянное искушение бросить разрабатываемую тему и взяться за другую.

Пока я пишу эти строки, он уже, кажется, в порыве вдохновения увлекся новой комедией. Все послеполуденное время он как раз под моим окном придумывал этюды по новому варианту, и, очевидно, новая идея его очень увлекла, ибо я слышу, как он оживленно беседует со своими персонажами и говорит очень быстро, с тем легким, забавным заиканием, которое ему свойственно в минуты сильного волнения.

Впрочем, это ничего не значит. Мы только тогда бываем уверены, что Чарли готов перейти к воплощению своего замысла, когда он натягивает на себя старый костюм, в котором обычно снимается, и велит приготовиться операторам. Тогда приходится круто.

Чаплин не только твердо знает, чего он хочет, он знает также, что ему нужно от каждого. Он тратит довольно много времени, чтобы отработать каждую деталь с абсолютной точностью. Но на съемке он не теряет ни минуты. У него ясное представление о том, какого эффекта нужно достигнуть, и он заставляет переснимать сцену до тех пор, пока не увидит, что достиг цели…

Начав работу, он перевоплощается в своего героя. Он словно становится озорным мальчишкой и, кажется, готов „за свой счет” выкидывать фортели, лишь бы досадить важному старому господину, полисмену и другим, которые стали пугалом для маленьких ребят. В то же время наслаждение слушать, как он излагает свою точку зрения на каждого персонажа разыгрываемой маленькой драмы, как раскрывает перед своими партнерами смысл исполняемых ими ролей.