Моя Гелла - Ксюша Левина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы дискутируем, пока сбоку не раздается шуршание: Гелла кладет на стол перед Вэем яблоко.
– Он, кажется, голоден, – говорит она.
– Ты прелесть, – смеюсь я, пока Вэй вертит яблоко с самым кислым видом, какой я у него только видел.
– Видите, Вэй, теперь уйти будет невежливо. Гелла обидится.
Мой китаец, кажется, готов скулить, зато я ловлю и сжимаю ладонь Геллы, и мне уже все равно, что он там говорит без остановки. Сегодня, пожалуй, он будет для меня не на первом месте.
Через полчаса Геллу уже обожают все. Укулеле идет по рукам, все пытаются играть и демонстрировать свои таланты, а Гелла всех от души хвалит. Даже Вэй, поддавшись общей атмосфере, начинает что-то бренчать, и ему Гелла аплодирует больше всех, будто мы имеем дело с трехлетним малышом.
Малыш недоволен ухой, недоволен пивом, недоволен водкой, недоволен душевными песнями. Он хочет уехать в город как можно скорее, и я, стиснув зубы, жду, когда эта китайская принцесса уже выпьет достаточно, чтобы всех любить и пожимать руки. В общем-то, все это мероприятие устроили для него, но совершенно не попали в урбанистическую душу Вэя. Его куда больше впечатлил бы современный технологичный дом, а не беседка.
– Я, наверное, пойду попрошу для Вэя кофе, у него уже глаза в кучу, – тихо говорю Гелле. – Посидишь одна?
Она кивает, увлеченная беседой с седовласым статным мужчиной в свитере, который рассказывает что-то о фестивалях, на которых был в молодости.
Гелла вписывается в компанию так, будто всю жизнь рассуждала о рыбалке, ухе, природе и, разумеется, костровых песнях. А когда я возвращаюсь, передав официантке просьбу принести кофе, слышу издалека, что в беседке звучит музыка. Точнее, пение Геллы, которой кто-то притащил нормальную гитару, и теперь она полностью в своей стихии.
– «…Быть может, нам не разрывать счастливых рук. Быть может, нам распрячь коней на веки вечные…»
Геллу все слушают, открыв рты, это на сто процентов ее аудитория. Вэй сидит ближе всех к Гелле, и его будто ввело в транс ее пение, он замер, сложив руки на столе, как школьник, и завороженно следит за пальцами, порхающими по струнам. Вся его делегация в таком же состоянии, будто они уже готовы бросить к ногам Геллы свои сердца и руки, и это вызывает у меня неожиданный приступ гордости. Хочется остановить ее и сказать: «Ну смотри, какая ты потрясающая! Что ты вообще вбила себе в голову? Что значит, мы друг другу не подходим? Это я тебе не подхожу, я слишком плох и прост для тебя!»
Гелла заканчивает песню, убирает гитару, и ей начинают аплодировать. А Вэй в порыве чувств облокачивается на стол и, кажется, засыпает.
– Слабоват, – комментирует Федор Михайлович. – Уносите, клиент готов.
А я и рад.
– Сейчас провожу его до домика и свободен, – шепчу Гелле.
– А остальным переводчик не нужен? – Гелла кивает на улыбающихся китайцев, которых явно не смущает языковой барьер.
Они куда проще и общительнее Вэя, к тому же в восторге и от ухи, и от пива, и от водки. Вовсю пользуются переводчиками в телефонах.
– М-м-м… нет, полагаю, что не нужен.
Гелла смеется, ее просят сыграть еще, и Вэя я увожу из беседки под новый романс. А потом сразу же бегу обратно.
– Уже уходите, молодежь? – обращается к нам Федор Михайлович, забирая у Геллы гитару.
– Да, устали. Была долгая дорога.
Гелла смеется, сжимает мои пальцы своими, иногда касается моего плеча или щеки.
Эти беспокойные прикосновения как маленькие пожары на коже, каждый вызывает жгучую щекотку, и я тут же улыбаюсь, это практически невозможно контролировать. С нами шумно прощаются, и из беседки я выхожу с облегчением, Гелла бежит впереди. На ней теперь огромная толстовка, сменившая тонкий свитер, так что она похожа на кудрявого медвежонка. Волосы подпрыгивают в такт шагам, шапка осталась где-то в беседке, потому что там было тепло благодаря обогревателям, теперь же даже пар изо рта идет: холодно.
– Ты куда бежишь?
– Греюсь, – говорит Гелла, разворачивается и идет спиной вперед, протягивая мне руку. – Я восхищена тем, как ты терпелив и как говоришь по-китайски. И вообще, ты такой спокойный, я бы не выдержала такого клиента.
– Мне кажется, я нашел свое призвание – разбираться с капризами взрослых детей и учить. Буду преподавать и дальше. – Пожимаю плечами, делая шаг за шагом к Гелле, которая продолжает отдаляться. – А в чем твое призвание?
– Петь, играть на фортепиано. – Она ерошит волосы. – И стараться быть хорошим человеком. Может, мне устроиться в музыкальную школу и учить детей? Ты меня вдохновил.
– Я становлюсь добрее, когда преподаю, объясняю, вижу, что человек меня понимает.
– А я злее. Не-е-ет, значит, это точно не мое, – хохочет она.
Ловлю Геллу за руку и тяну ее на себя.
– Я рад, что ты здесь. Что я мог смотреть на тебя весь вечер. И слушать.
– Так странно, я не дома, но мне кажется, иду домой, – бормочет она, утыкаясь лбом мне в губы, будто просит поцеловать, что я и делаю без малейших зазрений совести. Потом холодный нос, покрасневшие щеки и снова губы, подрагивающие не то от холода, не то от предвкушения.
– Пошли скорее в дом.
Она с каждой минутой все больше мерзнет.
– А может, к реке? Смотри, какой закат красивый!
– Ты в одной толстовке и без шапки. – Натягиваю ей на голову капюшон.
– А там обогреватели стоят. – Она пританцовывает от холода.
– Куртка есть?
– Ой, да мы быстро: одна нога здесь, другая там. Идем уже, ничего с нами не случится.
Я сдаюсь быстрее, чем успеваю взвесить за и против, и вот мы уже идем по хрустящей от мороза траве к каменистому берегу реки. Закат и правда красивый, алый, яркий, а вода кажется черной. От обогревателей – металлических коробок с газовым огнем внутри – всюду падают красноватые блики.
Гелла встает так близко ко мне, что, конечно, я не медлю ни секунды, чтобы обнять ее за плечи, закутать в полы своей куртки и натянуть посильнее ей на голову капюшон. Она едва дышит, глядя на закат, а когда небо наконец чернеет, вздыхает и разворачивается ко мне. Упирается подбородком мне в грудь, запрокидывает голову. Блики от обогревателей танцуют в стеклах очков, которые я снимаю, складываю дужки и убираю
