Его моя девочка - Эльвира Владимировна Смелик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да Крайнов же и сам говорил про развеяться, вот её подсознание и подошло к делу со всей ответственностью, врубило нужные паттерны. Так что – сам виноват, и пусть не жалуется. Но он и не жаловался – поставил стакан на стойку, сжал Лизину ладонь, помогая спуститься, подхватил, на несколько мгновений привлёк к себе.
А как же обещанное «ничего такого»? Тоже решил поиграть? Но Лиза не стала ни осуждать, ни возмущаться, хотя и ощутила, как сбилось дыхание.
Они ведь нарочно дразнили и провоцировали друг друга, потому что это было возбуждающе забавно. Но оба прекрасно осознавали, что всё равно больше не перейдут грань. А танцы – это всего лишь танцы.
Пританцовывать Лиза начала почти сразу, пока проходили мимо столиков, уж слишком музыка оказалась заводной, хотя вроде бы совсем простой и даже не слишком быстрой, но ритм битов удачно слился с пульсацией сердца, с настроением, с лёгким градусом коктейля, всё-таки добавившего огня в кровь. Они остановились не на краю танцпола, а где-то ближе к центру. Тут было даже просторней, есть где развернуться.
Как шли, так и продолжили – Никита остался у Лизы за спиной. Она ощущала его, видела, когда поворачивала голову, бросала короткий взгляд. Он будто бы одновременно присутствовал и нет: не маячил перед глазами, позволяя ей существовать самой по себе без стесняющего постороннего присутствия, отрываться в своё удовольствие, но всё-таки твёрдо знать, что он тут, рядом, с ней. Напоминал о себе только быстрыми, почти невесомыми касаниями, дотрагиваясь то до плеча, то до руки, то до талии. А один раз провёл подушечками пальцами по шее.
Лиза едва не вздрогнула, почувствовала, как по рукам пробежали мурашки, и не сдержавшись, сама подалась назад, на несколько мгновений прислонилась к нему. Никита обхватил её за талию, прижал, но, когда она опять устремилась вперёд, прочь от него, спокойно отпустил. И это тоже был танец. Всего лишь танец.
Глава 49
Короткая пауза между двумя песнями. Следующая началась не с музыки, а с фразы, произнесённой чуть хрипловатым мужским голосом, без напора, не слишком громко, что-то такое про «ты должен забрать её и увезти». И хотя у неё ритм тоже был завораживающе пульсирующий, но мелодия оказалась тягучей и медленной, и Никита, ничего не говоря, просто взял Лизу за руку, развернул, притянул к себе, обнял, не предоставив даже маленького шанса, отодвинуться, сказать: «Пойдём выпьем ещё что-нибудь. Как раз подходящий момент». А сейчас уже не получалось. Потому что руки сами легли на его плечи, потому что слишком близко оказались подбородок и шея, потому что Лиза успела вдохнуть знакомый умопомрачительный запах.
Ещё и это чёртова рубашка. Он специально так сделала, или она сама, пока танцевали, расстегнулась почти до половины, сбилась набок, открыв часть плеча, широкой груди и ключицу.
Ладони сдвинулись ближе к шее, подушечки пальцев всё-таки коснулись её, погладили. Лиза боялась поднять глаза, чтобы не увидеть выражение его лица. Следила за своими пальцами, которые по-прежнему медленно чертили нежные линии, спускались к выступающей линии ключицы, проводили по ней раз за разом. Она ведь до сих пор любит чёткие грани. Странная эстетика осязания.
Лиза сглотнула непонятно откуда взявшийся в горле комок, тронула языком губы, которые сушило несуществующим жаром. Это всё дурацкая «Кровавая Мэри» с водкой на голодный желудок. И музыка. И приглушённый свет. И он. Он – больше всех.
У него ладони такие горячие, что Лиза чувствует их даже сквозь одежду. Наверное, этот жар и проникает внутрь, сушит губы. И уже не скажешь себе «Я замужем». Это перестало быть надёжным поддерживающим заслоном. Влад его разрушил. Ну и к чёрту тогда, всё к чёрту! Ничего больше не мешает сплясать этот отчаянный танец на развалинах.
– Никит.
Они остановились, замерли, уставились друг на друга, а дальше уже непонятно, кто решился первым, возможно опять оба одновременно: Лиза потянулась вверх, Никита чуть наклонился.
Боже, насколько это было сумасшедше желанно и сладко, ощутить его губы, впиться в них жадно, словно от этого прикосновения зависела жизнь. И даже не удалось удержать чересчур говорящий удовлетворённый сытый стон.
Ну почему только с ним так, а ни с кем другим не получается? С Владом тоже было хорошо, очень хорошо, но всё равно не настолько крышесносно: когда сходишь с ума от одних поцелуев, когда напрочь теряешь контроль, когда всегда мало и хочется ещё больше, дольше, всегда. И как же мешает, как бесит эта рубашка. Безумно хочется ухватить за полы, резко раздёрнуть их в стороны, чтобы пуговицы сами повыскакивали из петель.
Но они ведь… они ведь на танцполе, и вокруг толпа народа. Но почему-то вот не беспокоит, ни капли, совсем. Хотя всё-таки пришлось оторваться друг от друга, чтобы не задохнуться, судорожно втянуть закончившийся воздух. Лиза не знала точно, как там Никита, но сама… сама она, кажется, просто забыла, что надо дышать.
Никита молчал, только смотрел в глаза, и тоже тяжело дышал, чуть разомкнув губы. Не решался сказать вслух, но Лизе хватало и взгляда.
– Поедем к тебе, – прошептала она, не потому что не была уверена, а потому что громче просто не получалось.
Он так ничего и не сказал, просто взял её за руку, потянул за собой к выходу, потом к машине, и всю дорогу тоже молчал, иногда смотрел горящим взглядом, но молчал, будто боялся сказать что-то не то и всё испортить. И только уже возле самой квартиры не выдержал, прижал её к двери, выдохнул:
– Лизка, – и тут же жадно приник к губам.
И опять они целовались до полного одурения, до выпадения из пространства и времени. И Лиза всё-таки разобралась с этой чёртовой рубашкой, расстегнула рывком и гладила, гладила, горящую под ладонями кожу. А Никита обнимал её одной рукой, крепко притиснув к себе, заставив чуть выгнуться назад, а другой водил по её бедру, по животу под кофтой, забирался под пояс брюк. Потом принялся
