Грозное лето - Михаил Соколов

Вырубова действительно была не в восторге от такого оборота разговора и спросила:

— Десять миллионов? Не много ли? Впрочем, я ничего в ваших делах не понимаю, милый Александр Дмитриевич.

— Десять миллионов. На новые ткацкие станки, — повторил Протопопов. — Это не так уж и много для казны, милейшая Анна…

Вырубова прервала его совершенно спокойным тоном:

— Поговорите с Барком, министром финансов, а еще лучше — с Манусом, финансистом, он найдет способ. Они оба — друзья нашего друга, Григория Ефимовича, и вы столкуетесь быстро.

— Слушаюсь, — подобострастно произнес Протопопов и подумал: «Не в духе вы сегодня, Анна Александровна. Или стесняетесь говорить при сестре? Но тогда зачем вы ее пригласили сюда, любопытно? Чтобы иметь свидетелей? Но я могу поволочиться за ней, и она станет ручной. Э, черт, придется брать у Мануса под его ростовщические проценты, вместо того чтобы получить государственную субсидию без всяких процентов, а то и безвозвратно».

Надежда поняла: разговор о самом главном кончился, гость собирается уходить — и принесла подогретый кофе.

— Вы что-то приуныли, Наденька, — заметила Вырубова перемену в ее настроении. — Или испугались за красивого поручика?

— Испугалась, Анна Александровна. Мне показалось, что у него начался общий сепсис, но, к счастью, я ошиблась. — И спросила: — Вы позволите мне удалиться, господа? Во второй палате есть очень плохой раненый подполковник, и я боюсь, что ему придется ампутировать руку, — она у него изрешечена осколками, ничего живого не осталось.

Протопопов переглянулся с Вырубовой, как бы говоря: «Пусть, пусть уходит, она нам мешает», но Вырубова и сама сказала:

— Идите. И бог вам в помощь, дорогая. Постарайтесь сохранить руку у подполковника, Наденька, я прошу вас.

Надежда кивнула головой и неуверенно произнесла:

— Постараемся, Анна Александровна.

Протопопов молодцевато встал, поцеловал Надежде руку и обратил внимание на длинные тонкие пальцы, массивное обручальное кольцо. «На такие пальчики надо бы хорошие перстеньки надеть, а не этот обруч. И мы это сделаем, Наденька», — подумал он, а вслух сказал сочувственно:

— Идите, идите, милая сестрица. Офицеров надо беречь, как зеницу ока, они — опора трона и России, залог нашей победы над врагом.

Надежда вышла, осторожно закрыла за собой дверь и вздохнула с великим облегчением. Не понравился ей и в этот раз товарищ председателя Государственной думы, правда, прекратившей свои занятия, но все-таки существующей, и вот болтается по влиятельным людям и устраивает свои дела. А если Родзянко узнает, что его «товарищ» говорит о нем? О чем просит Вырубову? Родзянко может устроить скандал на весь Петербург. Нет, нет, надо сказать Анне Александровне, чтобы она была осторожнее с этим человеком, а еще лучше, чтобы гнала его прочь, как князя Андронникова.

Уезжая и уже простившись с Вырубовой, Протопопов зашел к Надежде, поцеловал ей руку и незаметно надел на ее палец дорогой перстень.

И молча удалился.

Надежда в крайнем удивлении посмотрела на перстень и сняла его так быстро, будто он ожег палец. И в это время пришла Вырубова, увидела перстень и, как бы и не обратив на него внимания, сказала:

— Наденька, завтра нас осчастливит своим августейшим присутствием государыня. Постарайтесь, чтобы все было хорошо. Быть может, и государь будет. Сейчас мне звонили, и я иду во дворец.

Надежда еще не видела ни царя, ни царицы и испугалась. Шутка ли сказать — приготовиться к приему таких гостей? Как готовиться? Что следует сделать? Кого будет смотреть царская чета, с кем говорить? Кого подготовить к разговору с высочайшими персонами?

И она, не скрывая волнения, спросила об этом, но Вырубова успокоила ее и ответила:

— Никого готовить не надо, а просто скажите всем, что лазарет посетит государыня. Пусть каждый приведет себя в должный вид и остается на своем месте, а все остальное предоставьте мне… А перстень спрячьте. Не следует принимать подарки от людей, кои делают это со специальной целью.

И ушла.

Надежда почти не спала и все ходила, ходила по палатам, смотрела, нет ли где-нибудь на полу бумажки, переставляла и так и этак розы на тумбочках, поправляла на раненых серые одеяла, у изголовья — иконки и все время говорила ласковым, тихим голосом:

— Крепитесь, крепитесь, милые, завтра к вам пожалует государыня.

Раненые кивали головами, иные спрашивали удивленно крайне:

— Неужели самолично прибудет?

— А царь, царь-то прибудет аль как?

— Может быть, и государь осчастливит нас. Вы только смотрите, смотрите веселей, милые наши защитники России, хорошие наши, мужья наши любимые, — говорила Надежда.

Один, белый как лунь, совсем молодой солдат с рыжими усиками поманил ее к себе и прошептал:

— Сказывают, что царица заодно с германцами. Это — правда, сестрица? Она ж как есть сама германка.

У Надежды черные брови подскочили на лоб от удивления и испуга, и она негромко ответила:

— Она — императрица России, солдатик, и так думать о ней нехорошо.

— Да я ничего, я не думаю, а вот однокашники мои бают, мол, вроде…

— Глупые они, и вы их не слушайте, — говорила Надежда, а сама дрожала от страха: такие речи в лазарете самой Вырубовой! А что же могут говорить в других лазаретах и госпиталях? «Ужас! Какой ужас!» — в страхе думала она и более ни о чем и ни с кем не говорила.

И пришла к поручику в офицерскую палату.

Поручик лежал с закрытыми глазами и словно бы спал, однако он не спал. Ему стало лучше, температура снизилась почти до нормальной, но рука ныла, и он осторожно перекладывал ее с места на место, не открывая глаз и болезненно хмуря темные брови.

Надежда подошла к нему неслышной походкой, или ковровая дорожка приглушила ее шаги, так что поручик не видел ее, а почувствовал ее присутствие потому, что она осторожно и легко положила его забинтованную руку на живот и сказала, зная, что он не спит:

— Вот так и держите. Перемещать нельзя. Когда можно будет, я скажу.

Поручик открыл глаза, улыбнулся и сказал:

— В одном положении она деревенеет и может остаться в изогнутом состоянии. Вы не находите?

— Не нахожу и запрещаю вам своевольничать, — строго произнесла Надежда.

— Слушаюсь, — совершенно серьезно ответил поручик и спросил: — Императрица действительно будет у нас завтра? Одна?

— Будет. А одна или с государем — я не знаю.

— Благодарю вас, сестрица, — сухо поблагодарил поручик.

Царица действительно пришла одна, сопровождаемая Вырубовой и всем медицинским персоналом лазарета. Сегодня пришла, после обеденного часа, и, едва войдя в первую палату, где были нижние чины, тотчас же бросила быстрый, нетерпеливый взгляд на портрет ее и мужа. И жесткие ее, слегка синеватые, губы расправились в еле заметной улыбке.

Она была одета как и сестра: в длинное серое платье с белым передником, на котором горел яркий красный крест, в белой косынке, перехваченной под самым подбородком неприметной бриллиантовой заколкой, высокая и прямая, как гвардейский офицер, и бледная, как стена госпиталя. Медленно она подходила к раненому, тихо говорила:

— Здравствуй, солдатик. Как ты себя чувствуешь? Доволен ли заботой о тебе наших сестер милосердия? — И, взяв из рук Вырубовой иконку, вручала ее солдату, даже не дождавшись его ответа.

Солдат рассматривал ее, царицу, немигающими глазами, кивал головой, если мог, бегающим взглядом скользил по лицам сестер, будто спрашивая, что говорить царице, но все ему улыбались, все ждали, что он ответит, и солдат отвечал:

— Здравия желаю, ваше императорское величество. Чувствую хорошо. Благодарствую.

Иные тянулись к ее руке, сухой и жесткой, чтобы поцеловать, но царица брала в это время следующую иконку и вручала ее раненому, говоря тихо и смиренно, произнося слова возможно правильнее:

— Благословит тебя бог, солдатик.

Солдат крестился, что-то бормотал в крайнем смущении, и все шло хорошо.

И тут случилось такое, что Вырубова едва сознания не лишилась: когда царица вошла в офицерскую палату и приблизилась к поручику, чтобы спросить его о самочувствии, как он спокойно и внятно, хотя и тихо, спросил у нее:

— Ваше величество, за что вас так ненавидит русская армия?

Царица помрачнела, брови ее сузились и вытянулись стрелками, синие губы сжались, и от этого рот ее стал маленьким и жестким, а в глазах мелькнули такие огоньки, что вот-вот, казалось, из них брызнет пламя, но она или не расслышала вопроса раненого, или сделала вид, что не расслышала, и, обернувшись к Вырубовой и отступив на шаг, спросила:

— Что он сказал?

Вырубова ответила спокойно и уверенно: