Грозное лето - Михаил Соколов

Начальник поезда крикнул во весь свой охрипший голос:

— Вернитесь, я приказываю! Я прошу вас, господа!

Но его никто не слышал. А тут еще легко раненные, что были на станции, хлынули вслед за генералом и подняли крики возмущения:

— Мы уже три дня не перевязаны, а он не отправляет нас!

— Подсобите, братцы, уехать с вами из этой могилы!

Генерал стоял, и молчал, и озирался вокруг растерянно и зло, словно искал кого-то, а когда увидел бегущих к нему жандармов, во весь голос гаркнул:

— Рассеять бунтовщиков! Зачинщиков — арестовать!

Жандармы стали оттеснять раненых к вагонам, некоторых сбили с ног, и тогда они пустили в дело костыли, и началась рукопашная.

Из вагонов спрыгнули на землю легко раненные офицеры, тут же появились ехавшие по делам, выхватили из кобур наганы, и вокзал наполнился новыми возгласами:

— Не тронь героев!

— Прочь отсюда, тыловые крысы!

— Задержать генерала и проверить документы!

Жандармы попятились и разбежались.

В это время отцепленный от состава паровоз, шедший в хвост состава, чтобы отнять от него товарные вагоны, остановился, машинист высунулся из своего окошечка, что-то крикнул начальнику станции, который стоял на лесенке паровоза, и, сильно дав контрпар, повел паровоз назад, к голове поезда.

— Молодец, машинист! Становись на свое место, браток, — так сподручней выйдет.

— По вагонам! — скомандовал молодой, с белявыми усиками поручик и, прихрамывая, сам опираясь на оголенную шашку, стал провожать скакавшего на одной ноге солдата к вагону.

И офицеры вернулись к вагонам в сопровождении солдат, то помогая им идти, то ведомые солдатами.

— Спасибо за подмогу, ваше благородие.

— Без вас нам была бы труба.

— А генерала зря отпустили. Он как есть пруссак всамделишный, усы закручены, как у ихнего царя на картинке.

Начальник поезда сел в вагон последним, сопровождаемый штабс-капитаном Бугровым. Отдышавшись, он поискал кого-то взглядом и сказал Бугрову:

— В моем купе пока побудете. Располагайтесь, а я где-нибудь примощусь, — и позвал Надежду: — Надежда Сергеевна, прикажите осмотреть рану штабс-капитана и перевязать.

Надежда была в противоположном конце вагона, что-то говорила красивому раненому офицеру и водворяла его в купе, но он не хотел отходить от окна вагона и сердобольно просил:

— Сестрица, милая вы моя, не настаивайте и не просите, я все равно не могу отойти от окна. Ведь я — почти местный, у меня здесь все родственники, в Белоруссии. Быть может, кто-нибудь появится на вокзале…

— Ну, смотрите, поручик. Я не настаиваю. Но мы сейчас уходим ведь, — сказала Надежда и пошла по коридору, навстречу Бугрову.

И остановилась в растерянности и смятении:

— Штабс-капитан… Николай?! Боже, я сойду с ума от радости, — произнесла она, не стесняясь сестер милосердия, что толкались со всех сторон, и бросилась на грудь Бугрова, выдавив сквозь слезы: — А Александр почти прогнал меня в Белостоке…

— Ну, ну, Надежда Сергеевна. Никуда Александр вас не денет, так что вы что-то-преувеличиваете, — басовито сказал Бугров, краснея от смущения и неловкости.

Надежда и сама почувствовала неловкость и извинилась:

— Простите меня, Николай, я по-дружески. Пойдемте на перевязку, а после поговорим. Я могу предоставить вам место в нашем купе, — девочки перебудут в другом служебном купе.

— Мне ничего не надо, Наденька, ничего. Лишь бы добраться до лазарета, а там все образуется. Я три дня ждал санитарного поезда и на вашем бы не уехал, да начальник сам пригласил.

Надежда осмотрела рану Бугрова и нашла ее очень серьезной: рваная, от разрывной пули, запущенная. Но ничего не сказала, а лишь мягко поругала за то, что он не сделал перевязки вчера.

— Ну, ничего, до свадьбы заживет. Кстати, — вспомнила она, — Мария тоже служит сестрой милосердия, у меня консультируется, — белая кость, не привыкла к черной работе сестры.

Бугров видел: Надежда хочет вызвать у него интерес к такому разговору, чтобы определить их с Марией отношения, но он и не думал скрывать их и с сожалением произнес:

— Ни одного письма. За все время, как началась война.

— А прежде писала?

— Нет, конечно. Она ко мне совершенно равнодушна. Всегда была равнодушна, хотя я дважды делал ей предложение.

— Сделайте и третье, если любите, — сказала Надежда с неясной завистью и крикнула в раскрытое окно: — Алексей! Погоди, я сейчас! — А Бугрову сказала: — Потерпите, Николай, я скажу сестрам, они закончат перевязку.

И выбежала из купе.

Алексей Орлов стоял возле вагона, опираясь на оголенную шашку, и улыбался чему-то, и жадно раскуривал папиросу, будто год не курил.

Надежда спрыгнула едва не с самой верхней ступеньки вагона и повисла на шее Алексея, восклицая:

— Алеша! Алешенька, милый, как же я не видела тебя до сих пор? Ты в каком вагоне? Где ранен? Переходи ко мне. О, ты уже — поручик? Молодец.

Алексей улыбался и говорил:

— Боже праведный, как сказал бы мой братец Василий. Воистину, пути твои неисповедимы.

И обнял ее и, прижав к груди, поцеловал в голову, в белую косынку, — торопливо, будто их могли разлучить. И уж потом спросил своим певучим тенорком:

— Сашка… Александр жив, не знаешь?

Надежда оторвалась от его груди и ответила:

— При штабе Жилинского он. Мы только что виделись в Белостоке, так что все хорошо. А у тебя нога?

— Под Люблином, гранатой, с цеппелина.

— Ну, пойдем к нам, я сделаю тебе перевязку. И представлю штабс-капитана Бугрова, он сидит в перевязочной.

— Я — в товарном вагоне. У нас там сносно: солома, матрацы, так что обойдется. И сестра есть. А Николаю передай привет. Скажи, что мне не хочется покидать своих солдат. Кстати, там есть и наши земляки, казахи с верховых станиц, — ответил Алексей и добавил: — Зайти поговорить — с удовольствием, вот только раны действительно не того… Приведем в порядок перевязку — и навещу тебя. Да, а в какой вагон приходить-то?

— В восьмой, на нем имя цесаревича написано, твоего тезки, так что не забудешь.

— Ну, а я в первом от вас.

Но Алексей Орлов не пришел. Надежда уже закончила и перевязки, и приготовила чай с малиной, однако его все не было, а пройти в его вагон нельзя было, для этого надо было остановить поезд. Поезд же шел, да так незаметно наступила и ночь.

А когда ранним утром он остановился и Надежда вышла из вагона, она ахнула: все товарные вагоны были отцеплены. Кто, где и когда это сделал, она не знала. «Проспала! Все проспали! Боже, что же теперь будет с ранеными? Где же их отцепили и куда направили? И что же будет с Алешей? Они пропадут все», — сокрушалась она.

Начальник поезда, когда она спросила у него, когда это случилось, печально ответил:

— В два часа тридцать пять минут ночи. Меня даже не соблаговолили поставить в известность. Депешу отбили, по всей вероятности, из Минска. Варвары. Чингисханы!

Бугров сказал Надежде:

— Предупредите начальника поезда: среди ваших служащих есть один гаденыш — провокатор-санитар. Лучше бы его высадить где-нибудь, чтобы он не записывал все, что говорит начальник поезда.

Надежда подумала и ответила:

— А давайте мы его и высадим. На первой же остановке. Я попрошу его сходить в эвакопункт на станции при отходе поезда, после второго звонка.

Но поезд шел и шел без остановки, как курьерский. Видимо, минский генерал все же что-то отбил депешей на следующие станции.

И тогда Надежда позвала к себе в купе санитара, на которого указал Бугров, и сказала:

— Вот что, сударь: или вы отдадите мне вашу крамольную тетрадь, в которую вы заносите всякую гадость, или я остановлю поезд и выброшу вас, как последнего фискала-доносчика.

Санитар растерялся:

— Да я ничего, Надежда Сергеевна. Я просто так, заради удовольствия кое-что вписываю в тетрадь. Но ежели вы…

— Принесите мне тетрадь, — властно повторила Надежда.

Санитар принес тетрадь и — боже мой. Что там только не значилось!

И то, сколько было получено медикаментов, и куда они деваются, и то, кто из сестер милосердия что говорит о раненых и за кем особенно усердно ухаживает, и сколько продуктов израсходовано медицинским персоналом, и записаны были все слова, сказанные в Минске генералу, и сама сцена окружения его солдатами и офицерами, и конечно же все, что говорилось начальником поезда о санитарных и железнодорожных властях.

Надежда изорвала тетрадь и выбросила в окно поезда.

Санитар больше не показывался и на глаза.

Бугрову Надежда благодарно сказала:

— Спасибо, Николай. Я изорвала эту гадость и выбросила в окно. Там действительно было много всякой дряни. Не политической, а просто дряни и бабских сплетен… Ну, а что же мы с вами так и не поговорили? Где и при каких обстоятельствах вы получили такое ранение? И за что были награждены святым Георгием?