Герои пустынных горизонтов - Джеймс Олдридж

В один прыжок он был уже внизу, на улице.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Настала минута, когда Гордону показалось, что он взобрался на достаточно высокую точку, чтобы вновь окинуть взглядом мир и вникнуть в то, что в нем происходит, — как бог из заоблачных далей. Произошло это в тот день, когда он прочитал в газетах о бегстве Чан Кайши с материка на остров. Теперь весь Китай был коммунистической державой.

Мысленно представляя себе эту часть земной тверди, он видел Китай совершенно новой страной. Дело было не в предпочтительности того или иного общественного строя. Иная идеология — вот что он в первую очередь видел в новом Китае, и с этой точки зрения события приобретали особый смысл.

— Непостижимо! — крикнул он Везуби, потрясенный сделанным открытием. — Ведь это факт — марксисты завоевывают мир. Взгляните! В их лагере уже половина Азии, а другая идет следом. И половина Европы тоже, и неизвестно, что еще на очереди. Господи, Везуби, да неужели вы сами не видите, что это теперь единственная действенная сила в мире? Но почему, почему? Найдется ли на сто тысяч англичан хотя б один (дурак или умница), который что-либо об этом знает, который дал бы себе труд вдуматься и уяснить суть дела? Почему?

Везуби вопрос Гордона не поставил в тупик: для него все это было не ново. — Потому что весь остальной мир убежден, что коммунисты неправы.

— А не все ли равно, правы они или неправы? — возразил Гордон. — Они — сила, и мы должны знать, что эта сила собой представляет. Почему это сила? Я знаю одно: чтобы совершить сдвиг в такой стране, как Китай, нужна была идея. Только идея могла принести этим марксистам победу. Так что же это за идея? Какое такое слово сумел сказать Мао своим четыремстам миллионам крестьян? Ведь очень может быть, что слово это станет тем рычагом, который отныне будет двигать историю. Прав или неправ марксизм, но он сейчас завоевывает мир, и я хочу знать, в чем секрет его успеха.

Он был настолько захвачен этой мыслью, что Везуби высказал опасение: уж не намерен ли он метнуться в Китай. Но Гордон ответил, что вовсе не стремится увидеть грязную наготу голодающего Китая. Его интересует идея, слово. Логос! И в то время, как Везуби увлекал его в глубины одного мира, он напряженно искал разгадку другого. Даже в разговорах с людьми, с которыми его знакомил Везуби (избранными из избранных среди правителей страны), Гордон ставил этот вопрос, проверяя на нем значение того, что его собеседники говорили, что они предлагали для спасения мира.

— Как вы объясняете тот факт, что половина Европы и большая часть Азии стали на коммунистический путь?

Ответы следовали незамедлительно, однако он воспринимал их лишь как бесплодные умствования людей, у которых слово не может стать делом. Но вот Везуби привел его к очередному экс-министру, старику из числа тех, кого Везуби называл ультрасволочью.

— Для большинства этой публики, — говорил Везуби, — бог — нечто вроде сикофанта, а Христос — всего лишь один из членов правящей партии. Тот, к кому мы идем, является отпрыском рода англосаксонских феодалов, благополучно пережившего даже грабительское нашествие норманнов. Соглашатели! Они шли на компромисс со всеми: с поднимающейся городской буржуазией, с Кромвелем, с Реставрацией. Шли на компромисс и оставались целы. У них это называется традицией. И по традиции дворяне типа Моркара одной ногой (в огромном окровавленном сапоге) стояли твердо на земле, а другой нащупывали восходящие ступени промышленного развития — от шерсти к углю, от пара к стали. Сейчас вы увидите, какое чудовище они в конце концов породили. Но это чудовище — существо необыкновенное, поистине дьявольски великолепное. Старый Моркар — единственный достойный противник Мак-Куина во всей палате.

Самым дьявольски великолепным в Моркаре являлось, несомненно, чувство значительности собственной персоны, сквозившее во всем — в изгибе полных, мясистых губ, в модуляциях голоса, в чудаческой оригинальности костюма. Однако Гордону он показался чересчур рыхлым, чересчур самодовольным, чтобы можно было принимать его всерьез.

— Он похож на Азми-пашу! — буркнул Гордон своему спутнику, когда они подходили.

С точки зрения стоика, достопочтенный Моркар не выдержал испытания, но тем не менее Гордон весьма почтительно вступил с ним в интеллектуальную схватку.

— Как жаль, что вы пришли ко мне с этим… э-э… с этим социалистом, — сказал Гордону Моркар, кашляя и сплевывая древесные опилки.

Везуби хохотал самым миролюбивым образом. Гордон даже не улыбнулся.

— Так это вы, значит, пожелали со мной встретиться, — продолжал Моркар. — Но ведь вы играете роль мятежного героя, а я просто старая лисица, привыкшая изощряться в политике, что не оставляет места ни для чего героического. Вот я и удивляюсь, какой интерес вам, человеку молодому и притом выдающемуся, беседовать со мною?

Откровенное объяснение последовало со стороны Везуби: — Я сказал Гордону, что вы больше чем кто-либо прикосновенны к делу управления страной — независимо от того, находитесь вы у власти или нет.

— В данный момент, Везуби, я не имею никакого отношения к управлению страной. Об этом позаботился благодарный народ.

— А вы не огорчайтесь, не стоит, — благодушно заметил ему Везуби.

Разговор происходил в теплице, превращенной в мастерскую. Моркар трудился над изготовлением ножки для стула. Перед ним в тисках был зажат продолговатый деревянный брусок, и Моркар усердно скоблил его обломком стекла, время от времени отступая назад, чтобы окинуть свою работу критическим взглядом.

— А вы чего, собственно, добиваетесь, Гордон? — спросил он вполголоса.

Везуби снова выступил вперед. — Гордон — золотоискатель. Хочет найти универсальную политическую идею и применить ее в качестве руководства к действию…

— Дайте вы ему самому говорить, — рассердился Моркар. — Вы социалист, Гордон?

— Нет.

— Консерватор, либерал, анархист, коммунист?

— Ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое.

— Вообще презираете политику?

— Не больше, чем вы.

— Значит, Везуби еще не завербовал вас в свои сторонники. — Моркар досадливо надул щеки. — Что же вы хотите, чтобы я вас завербовал в свои?

— Если это вам интересно, попробуйте, я готов.

— Отчего же не интересно. Вот если бы вы старались натравить эти арабские племена на наши нефтепромыслы — тогда другое дело. Но в вас, как видно, есть настоящая закваска, Гордон. А потому вы заслуживаете внимания. — Старик снова принялся скоблить с шумом, который резал уши. — Вот что, Везуби! — скомандовал он. — Ступайте-ка прогуляйтесь по саду. А еще лучше сходите полюбоваться на моих поросят. Если вас станут гнать из свинарника, покричите мне, только погромче.

— Вы старый грубиян! — сказал ему Везуби, однако покорно вышел из теплицы.

Моркар удовлетворенно потянул носом. — Незачем ему болтаться здесь. Этот разговор касается только нас двоих. Ну, говорите! Я слушаю.

Он снова заскоблил. Будь на его месте любой другой человек, Гордон повернулся бы и ушел. Но эта стариковская бесцеремонность и подчеркивание своего превосходства нравились ему. Он их оценил по достоинству.

— Я бы вас о многом мог спросить, — сказал Гордон, — просто в расчете на ваши личные качества, знания, опыт. Но сейчас меня интересует один вопрос…

— А почему вы обращаетесь с этим вопросом ко мне?

— Потому что вы — фигура в Англии. Разве не так?

Старик засмеялся довольным смешком. — Пожалуй, что так, — проворчал он. — Везуби болван. Я сам знаю, что к моему голосу в этой стране прислушиваются, даже при социалистическом правительстве. Х-ха! Можно сказать, дело обстоит так: я предполагаю, а они располагают.

Гордон не захотел уклоняться в сторону. Он ждал.

— У вас вид человека, который торопится, чересчур торопится! — сказал Моркар, поглядев на него. — Ну что ж, и я торопился в свое время. В нашем мире нельзя не торопиться. Для людей медлительных в нем места нет. Так о чем же вы хотели меня спросить?

Он снова заскоблил. Гордон терпеливо ждал. Когда скобление прекратилось, он задал свой вопрос.

— Понятно, — сказал Моркар, стирая опилки, приставшие к его красным губам. — Вы хотите знать, какую, на мой взгляд, следует занять позицию по отношению к коммунизму в Азии и Европе?

— Да. Если, тут возможна определенная позиция.

— Разумеется, возможна. Разумеется! Вы в какой-либо мере следите за политикой?

— Теперь слежу систематически.

— Выступления Черчилля читаете?

— Конечно.

— А я нет. Верней сказать, не всегда. Мы с ним единомышленники в том смысле, что принадлежим к одной партии, но не скрою от вас, что у меня есть кое-какие сомнения на его счет. Не личного порядка, разумеется; просто мне не внушают доверия великие мужи, у которых такие румяные щеки. Тем не менее я считаю, что в своих двух американских выступлениях он сформулировал самую суть отношения нашего, западного, мира к коммунизму. Тут я с ним полностью согласен. Его речь в Фултоне была первым шагом в том направлении, которое в дальнейшем сделалось основным для всей нашей послевоенной политики — и английской, и американской.