Сочинения - Леопольд Захер-Мазох
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что это значит? Ты не узнаешь меня? — спросила Эмма.
— Неудивительно, — отвечал Казимир, — ты так изменилась… Про тебя рассказывают просто чудеса!
— Что именно?
— Ты сделалась светской девушкой, кокеткой, граф Солтык от тебя без ума…
— Тут нет ничего необыкновенного.
— Не разлюбила ли ты меня, Эмма? Скажи, за что ты меня так терзаешь?
— Глупенький! — с неподражаемой иронией проговорила красавица. — Пойми, я умышленно преследую Солтыка, а о любви между ним и мной нет и речи.
— Докажи мне это, позволь сегодня быть твоим кавалером.
— С удовольствием, только это зависит не от меня, а от патера Глинского.
Войдя в залу, Ядевский отозвал в сторону иезуита и заявил ему о своем желании ехать в санях вместе с Эммой Малютиной.
— Как распорядится судьба, — с лукавой усмешкой отвечал патер Глинский.
— Моя судьба в ваших руках.
Иезуит снова улыбнулся и тихонько пожал Казимиру руку. Принесли две вазы с билетиками. Анюта и Эмма вынимали билетики и подавали патеру Глинскому. Тот громко произносил имена дам и кавалеров, а затем бросал билетики в третью вазу. Вышло так, что Солтык поехал с Анютой, а Ядевский — с Эммой. Впереди ехал герольд в польском костюме с гербом Монкони, за ним — полдюжины трубачей, два барабанщика, человек двадцать казаков, сани с музыкантами в турецких костюмах, еще одни — с людьми, переодетыми в монахов, медведей, гигантских петухов и тому подобное. Затем санки с дамами и кавалерами и, в заключение поезда, — целая толпа молодых людей в польских костюмах верхом на лошадях.
За городом лошади помчались во весь дух и часа через гости благополучно добрались до Ромшино, где их встретили крестьяне в праздничных платьях. На крыльце господского дома стоял маршал с жезлом, окруженный слугами в древнепольских ливреях, и тотчас по приезде гостей за усадьбой раздались пушечные выстрелы.
Дамы и кавалеры попарно вошли в столовую, где стол буквально ломился под тяжестью старинной серебряной посуды и множества ваз с цветами и фруктами. Пока гости обедали, на дворе поднялась страшная вьюга, Ветер бушевал с такой силой, что двери и рамы дрожали. Присутствующие обменивалась испуганными взглядами — в этой местности бывали случаи, когда снегом заваливало целые деревни и сообщение с городом прекращалось на несколько дней. Старик Монкони поспешил успокоить взволнованное общество.
— Это неожиданное приключение заставит вас погостить у меня несколько дней! — воскликнул он, обращаясь к гостям. — Я этому очень рад! С голоду мы не умрем, музыка у нас есть, только господам кавалерам придется спать на соломе в зале, но эта беда еще невелика!
Слова радушного хозяина ободрили гостей: они успокоились и беззаботно предались веселию. Между тем, снежная стена перед окнами росла с каждой минутой. Тотчас после обеда все парадные комнаты были освещены; старики сели играть в карты, а молодежь по инициативе патера Глинского затеяла постановку живых картин. В одной из комнат устроили небольшую сцену и рядами поставили стулья для зрителей.
Первая картина изображала Юдифь и Олоферна. Солтык в костюме ассирийского полководца лежал на турецком диване, возле него стояла Эмма, задрапированная пестрой столовой скатертью, с распущенными волосами и поднятым мечом в руке.
— Поняли ли вы этот намек? — обратилась Эмма к графу, когда занавес опустился. — Вас предостерегают. Берегите свою голову.
— Напрасное предостережение!
— Боже, каким трагическим тоном вы это произнесли!
— Право, я не знаю, что со мной происходит! — воскликнул Солтык. — Я чувствую себя точно в плену на галере у турецкого корсара. Вы для меня загадка, а между тем меня влечет к вам какая-то сверхъестественная сила.
— Что значат эти косвенные упреки?
— Мне иногда мерещится, что между вами и мной существует тайный союз, что мы составляем исключение из общей массы людей, а между тем я видел сегодня, как вы приветливо улыбались и пожимали руки какому-то поручику.
— А! Вы ревнуете! Это меня забавляет!
Раздался звонок. Вторая картина представляла времена года: Анюта — весну, Катенька — лето, Генриетта — осень и Ливия — зиму.
Патер Глинский предложил графу участвовать в третьей живой картине, но тот отвечал:
— Оставьте меня в покое.
— Помилуйте! Разве вы не замечаете, что ваши причуды не нравятся обществу?
— Вы устроите опять какую-нибудь глупую аллегорию!
— Очень рад, что вы поняли мое предостережение. Вам нужен ангел-хранитель… им буду я. Эта таинственная девушка погубит вас, я это предчувствую!
— Погубит?! — с неподражаемо задорной усмешкой повторил граф. — Приятно умереть в когтях такой красивой пантеры!
В третьей картине Ливия изображала героиню одной из поэм Мицкевича, а граф — ее возлюбленного. В четвертой — участвовали Катенька с Беляровым: она была вожаком, а он отлично исполнил роль медведя. Публика ликовала. Вслед за тем музыканты начали настраивать свои инструменты и вскоре в танцевальной зале, раздались громкие звуки полонеза. В первой паре шел хозяин дома с мадам Огинской, за ними Анюта с графом Солтыком… и пестрая вереница гостей попарно потянулась через длинную анфиладу комнат в танцевальную залу.
Как только окончился полонез, граф подошел к Эмме Малютиной, которая сидела в углу за колонной.
— Как вы любите уединение, — улыбнулся он.
— Я ждала вас, — отвечала девушка.
— Эмма, скажите мне, кто вы: ангел, демон, тигрица или кокетка?
— Быть может, все вместе.
— Чего вы от меня добиваетесь?
— Вы еще не догадались? Так слушайте же: я никогда не полюблю вас, но желаю, чтобы вы меня любили.
— Я уже люблю вас… Что же дальше?
— Дальше?.. Со временем вы это узнаете…
Бал длился до самого утра. Дамам были отведены комнаты для отдыха, а мужчины расположились в столовой на соломе. Между тем, метель утихла, солнце озарило необозримую белоснежную равнину, и сотни крестьян усердно принялись работать лопатами, расчищая дорогу для проезда господ.
XXXI. Чистилище
Усталые гости проснулись на следующий день только к полудню, весело позавтракали и тем же порядком, как накануне, поехали обратно в Киев. Эмма Малютина под предлогом головной боли не вышла к завтраку и осталась в Ромшино вместе с Генриеттой. Об этом они договорились накануне.
— Поверили? — спросила красавица, когда ее подруга, проводив гостей, вошла в спальню.
— Еще бы! — ответила молодая хозяйка, — Солтык побледнел как смерть и спрашивал, не опасно ли ты захворала.