Сочинения - Леопольд Захер-Мазох

— И ты не боишься?

— Нет, я не боюсь ничего на этом свете, потому что со мною Бог!

Голос Эммы звенел, как струна, глаза ее горели фанатизмом.

— Ты совсем не такая, как мы, ничтожные создания! — пролепетала Генриетта, с благоговением глядя на юную жрицу. — Ты похожа на боговдохновенную, премудрую и строгую ветхозаветную пророчицу. Ты предназначена Богом для великих подвигов! Это я угадываю сердцем… Позволь мне следовать за тобой повсюду. Укажи мне путь в царство небесное, где ты будешь ликовать наравне со святыми мученицами.

Эмма устремила на девушку долгий, проницательный взгляд, погладила рукой ее шелковистые волосы и проговорила печальным тоном:

— Бедное, неразумное дитя, ты сама не знаешь, чего ты просишь…

Путь, по которому я иду, тернист и скорбен, и полит слезами… Иди своей дорогой!

— Нет, нет! — умоляла Генриетта, со слезами на глазах. — Не лишай меня блаженства жить и умереть с тобой! Я буду твоей послушной ученицей, твоей покорной рабой!

— Обдумала ли ты этот шаг?

— Серьезно, глубоко обдумала.

— Готова ли ты выдержать испытание?

— Какое тебе угодно.

— Тогда слушай меня. Первым условием для достижения царства небесного есть смирение, самое глубокое, самое неограниченное. Люди тщеславные и высокомерные не угодны Богу. Господь наш Иисус Христос избрал своих учеников среди людей самых бедных. Сможешь ли ты променять это нарядное платье на рубище, сделаться слугой твоих ближних, не возмущаясь никакой работой. Обещаешь ли ты не оскорблять никого и смиренно переносить всякие обиды во имя умершего за нас Искупителя?

— Обещаю.

— Будешь ли ты повиноваться даже и тогда, когда приказание покажется тебе постыдным или жестоким?

— Буду.

— Отречешься ли ты от земных радостей?

— Я готова на все… готова следовать за тобой хоть в пустыню.

— Если ты обещаешь исполнить все эти условия, — сказала Эмма высокомерным тоном языческой жрицы, — то я во имя Бога Всемогущего нарекаю тебя нашей сестрой и позволяю тебе жить при мне в качестве служанки до того дня, когда Господу угодно будет призвать тебя к Себе!

При этих словах Эмма Малютина выпрямилась и дала девушке пощечину. Генриетта бросилась к ее ногам, покрыла их поцелуями и слезами и воскликнула:

— Я буду твоей рабою! Буду с наслаждением повиноваться твоей воле!

— Это не так легко, как ты думаешь. Для начала я тобой довольна — ты сразу поняла свою роль. Но ты меня еще не знаешь. Боже тебя сохрани восстать против моей власти! Простись навеки со своей волей и со своими желаниями. С этой минуты я для тебя все, ты же сама — ничто! — И, гордо подняв голову, Эмма наступила ногой на затылок своей новой рабыни, а та, словно объятая священным ужасом, горько заплакала.

XXIX. Живые карты

В одно прекрасное утро Огинская намекнула мужу, что ему следовало бы тоже дать бал и пригласить графа Солтыка. Понятливый супруг согласился с ее мнением и только прибавил, что средства не позволяют ему соперничать с миллионером.

— Это совершенно справедливо, — согласилась Огинская, — поэтому мы должны придумать что-нибудь чрезвычайно оригинальное. Это уже твое дело, друг мой.

— Оригинальное!.. Легко сказать! Ты знаешь, что я не могу похвастать особенной изобретательностью…

— Поройся в своей библиотеке и, заодно, воспользуйся случаем и прикажи стряхнуть пыль со своих книг.

Огинский вздохнул, закурил сигару и отправился в библиотеку. Шкафы с книгами навели его на мысль, что в Киеве у него есть старый школьный товарищ, поэт, доживающий свой век где-то на чердаке, в обществе двух кошек.

— Нашел! — торжественно объявил он, возвратясь в будуар жены.

— Рассказывай же скорее.

— Нет, нет! Идея еще не созрела. Я пойду пройдусь и соображу, как все это устроить.

Огинский явился к голодному поэту не с пустыми руками. Он принес ему паштет и полдюжины бутылок вина. Старые товарищи обнялись и расцеловались.

Поэт был в самом веселом расположении духа. После вкусного завтрака и нескольких стаканов вина в голове его так и зароились разнообразные проекты праздника. Между ними были и грандиозные, и смешные, и дикие, и сентиментальные, так что Огинский едва успевал записывать их в свою книжку. Наконец приятели расстались чрезвычайно довольные друг другом.

— Обдумал? — спросила Огинская, когда муж вернулся домой.

— Нет еще!

— Да ведь ты говорил, что какая-то идея созревает у тебя в голове.

— У меня их двадцать, и одна лучше другой. Вот послушай.

Огинский вынул из кармана записную книжку и начал читать вслух. Жена не могла надивиться его необыкновенной изобретательности и в первый раз в жизни взглянула на него с уважением.

— Превосходно! — воскликнула она, — все так хорошо, что выбор весьма затруднителен.

После долгих обсуждений остановились на одном из проектов, и Огинский взялся за его осуществление. Он лично выбирал среди знакомой ему молодежи самых красивых представителей обоего пола, заказывал им костюмы и распоряжался репетициями национальных танцев для предстоящего костюмированного бала.

Настал день праздника. Анюта была грустна и задумчива, ее нисколько не интересовали все эти хлопотливые приготовления. Она была уже почти совсем одета, когда в комнату вошла ее мать и начала внимательно осматривать ее костюм с лихорадочной тревогой дуэлянта, проверяющего свои пистолеты накануне дуэли.

— Ты очень бледна, дитя мое, — заметила она, — тебе надо подрумяниться.

Лицо Анюты исказилось презрительной гримасой.

— Что с тобой? Тебе как будто невесело?

— Странно, что ты этого до сих пор не замечала.

— Опять твои ребяческие фантазии! Тебе досадно, что мы не пригласили Ядевского… Неужели ты позволишь Эмме Малютиной отбить у тебя богатого жениха?

— Я охотно уступаю ей все права на сердце и руку графа Солтыка, — усмехнулась Анюта.

— Очень глупо, — заметила Огинская и, пожав плечами, вышла из комнаты.

Хозяин встречал гостей у входа в залу. Солтык явился одним из первых.

— Вы так пунктуальны, граф! — сладко улыбаясь, пролепетала Огинская.

— Помилуйте! Я всегда так приятно провожу у вас время, что не желал лишить себя ни одной минуты удовольствия.

— Очень рада, что вы у нас не скучаете.

Анюта стояла возле матери как окаменелая. Глаза ее были бессознательно устремлены в пространство — казалось, она ничего не видит и не слышит. Бал открылся полонезом. В первой паре шла хозяйка дома с графом Солтыком. Когда Эмма вошла в залу, уже танцевали вальс. На ней было белое шелковое, отделанное кружевами платье и жемчужное ожерелье.