Сборник рассказов и повестей - Любовь ЛУКИНА

— Т-ты… ты оглянись вокруг! — Лева вновь обнаружил тенденцию к заиканию.

— Да отстань ты от него, — хмуро сказал Толик. — От Натальи человек избавился — неужели не понимаешь?

Завтрак протекал в сложном молчании — каждый молчал по-своему. Валентин улыбался каким-то приятным мыслям и вообще вел себя раскованно. Лева с остановившимся взглядом уничтожал кильку в томате. Толик что-то прикидывал и обмозговывал. Грохотали отдаленные буруны, и кричали чайки.

— Слушайте! — побледнев, сказал Лева. — Кажется, мотор стучит.

Они перестали жевать.

— Ага… Жди! — проворчал наконец Толик.

Лева расстроенно отшвырнул пустую консервную банку.

— И чайки какие-то ненормальные… — пожаловался он ни с того ни с сего. — Почему у них хвосты раздвоены? Не ласточки, не чайки — так… черт знает что… В гробу я видел такую робинзонаду!

— А ну принеси обратно банку! — взвился вдруг Толик. — Я тебе побросаю! И целлофан тоже не выбрасывать. Вообще ничего не выбрасывать. Все пригодится…

Лева смотрел на него вытаращенными глазами.

— Мотор! — ахнул он. — Ей-богу, мотор!

Толик и Лева оглянулись на бухту и вскочили. «Пенелопа» уже миновала буруны и, тарахтя, шла к берегу. В горловине ей досталось крепко — в белоснежном борту повыше ватерлинии зияла пробоина, уничтожившая последнюю букву надписи, отчего название судна перешло в мужской род: "Пенелоп…"

Лева забежал по колено в воду. Он размахивал майкой, прыгал и ликующе орал: "Сюда! Сюда!" А на носу яхты скакала Галка и пронзительно визжала: "Мы здесь! Мы здесь!", хотя их уже разделяло не более десятка метров.

Глубокий киль не позволил яхте причалить прямо к берегу, и ее пришвартовали к корме дюральки.

И вот на горячий песок доисторического пляжа ступила точеная нога цивилизованной женщины. Первым делом Наталья направилась к мужу. Заплаканные глаза ее стремительно просыхали, и в них уже проскакивали знакомые сухие молнии. Что до Валентина, то он окостенел в той самой позе, в какой его застало появление «Пенелопа». Пальцы его правой руки были сложены так, словно еще держали сигарету, которую у него вовремя сообразил выхватить Толик.

— Как это на тебя похоже! — с невыносимым презрением выговорила Наталья.

Валентин съежился. Он даже не спросил, что именно на него похоже. Собственно, это было несущественно.

Второй переправили Галку. Вела она себя так, словно перекупалась до озноба: дрожа, села на песок и обхватила колени. Глаза у нее были очень круглые.

И наконец на берег сбежал сам Федор Сидоров. Задрав бороденку, он ошалело оглядел окрестности, после чего во всеуслышание объявил:

— Мужики! Это Гоген!

— О-о-о (у-у-у), Гоген!.. — встрепенулась было Наталья — и осеклась.

— Нет, но какие вы молодцы, — приговаривал Лева со слезами на глазах. — Какие вы молодцы, что приплыли! Вот молодцы!

Как будто у них был выбор!

— А эт-то еще что такое? — послышался ясный, изумленно-угрожающий голос Натальи. Ее изящно вырезанные ноздри трепетали. Валентин перестал дышать, но было поздно.

— Наркоман! — на неожиданных низах произнесла она.

Лицо Толика приняло странное выражение. Казалось, он сейчас не выдержит и скажет: "Да дай ты ей в лоб наконец! Ну нельзя же до такой степени бабу распускать!"

Ничего не сказал, вздохнул и, вытащив из дюральки охотничий топорик, направился к зарослям.

Впрочем, Наталью в чем-то можно было понять. В конце концов ведь и сам Толик в первые минуты пребывания на острове с ненужным усердием хлопотал вокруг дюральки, боясь поднять глаза на окружающую действительность. Видно, такова уж защитная реакция человека на невероятное: сосредоточиться на чем-то привычном и хотя бы временно не замечать остального.

Поэтому выволочка была долгой и обстоятельной, с надрывом и со слезой. Валентину влетело за курение в трагический момент, за друга-слесаря, за нечуткость и черствость и наконец за то, что с Натальей не стряслось бы такого несчастья, выйди она замуж за другого.

Наталью тупо слушали и, не решаясь отойти от лодок, с завистью следили за мелькающим вдалеке Федором Сидоровым. Как очумелый, он бегал по берегу, прищуривался, отшатывался и закрывал ладонью отдельные фрагменты пейзажа. Потом и вовсе исчез.

Наталья вот-вот должна была остановиться, пластинка явно доскрипывала последние обороты, но тут, как нарочно, начала оживать Галка.

— Ну что? — высоким дрожащим голосом спросила она. — С кем в бадминтон?

После этих слов с Натальей приключилась истерика, и вдвоем с Левой они наговорили Галке такого, что хватило бы на трех Галок. Но провокаторше только этого было и надо: поогрызавшись с минуту, она перестала дрожать и ожила окончательно.

— Один, понимаешь, на Гогене шизанулся, — шипел и злобствовал Лева, — этой — бадминтон!.. А вот, полюбуйтесь, еще один сидит! Ему здесь, видите ли, неплохо! А? Неплохо ему!..

— Это кому здесь неплохо? — вскинулась Наталья.

Лева сгоряча объяснил, а когда спохватился — над пляжем уже висела пауза.

— Негодяй! — тихо и страшно произнесла Наталья, уставив на мужа прекрасные заплаканные глаза. — Так тебе, значит, без меня неплохо? Ты хотел этого, да? Ты этого добивался? Ты… ТЫ ПОДСТРОИЛ ЭТО!

Обвинение было настолько чудовищным, что даже сама Наталья застыла на секунду с приоткрытым ртом, как бы сомневаясь, не слишком ли она того… Потом решила, что не слишком, — и началось!

Погребенный под оползнем гневных и, видимо, искренних слов, Валентин даже не пытался барахтаться. Злодеяние его было очевидно. Он заманил супругу на яхту с подлым умыслом бежать на слесаревой дюральке. Но он просчитался! Он думал, что яхта останется там, на Волге. Не вышло. Негодяй, о негодяй! И он думает, что она, Наталья, согласится похоронить свою молодость на необитаемом острове? Ну нет!..

— Наташенька, — попробовал исправить положение Лева, — мы уже все обсудили. Тут, видишь ли, какое дело… Оказывается, перенос в пространстве…

— Ты что, физик? — резко повернулась к нему Наталья.

— Я не физик. Он физик…

— Какой он физик! — Она смерила мужа взглядом. — До сих пор диссертацию закончить не может! Даю тебе неделю сроку, слышишь, Валентин?

— Ната…

— Неделю!

Неделю сроку — на что? Честно говоря, Наталья об этом как-то не очень задумывалась. Но Валентин понял ее по-своему и ужаснулся.

— А куда это кузен пропал? — всполошилась Галка, имея в виду своего дальнего родственника Федора Сидорова.

Лева осмотрелся.

— Возле баньяна торчит, — с досадой бросил он. — Девиц каких-то привел…

— Опять… — застонала Галка. — Что?!

Они уставились друг на друга, потом — на баньян.

Федор оживленно беседовал с двумя очень загорелыми девушками в скромных юбочках из чего-то растительного. Не переставая болтать, обнял обеих за роскошные плечи и повел к лодкам.

Это была минута вытаращенных глаз и разинутых ртов.

Подошел Толик с охапкой свежесрубленных жердей.

— А остров-то, оказывается, обитаемый! — огорошила его Галка.

Толик спокойно бросил жерди и посмотрел на приближающуюся троицу.

— Нет, — сказал он. — Это с соседнего острова. Здесь им селиться нельзя.

— Откуда знаешь? — быстро спросил Лева. — Это они тебе сами сказали? Ты что, уже общался? А почему нельзя?

— Табу [религиозный запрет (полинезийск.)], - коротко пояснил Толик и добавил: — Вождь у них — ничего, хороший мужик…

— Знакомьтесь, — торжественно провозгласил Федор. — Моана. Ивоа. Галка, моя кузина. Наталья. Лева…

Девушки, похоже, различались только именами. Одеты они были совершенно одинаково: короткие шуршащие юбочки и ничего больше. Незнакомые белые цветы в распущенных волосах. Смуглые свежие мордашки с живыми темными глазами.

— И часто они здесь бывают? — с интересом спросил Лева, кажется, приходя в хорошее настроение.

— Да ритуал здесь у них какой-то…

Ответ Толика Леве не понравился. Вспомнился Робинзон Крузо, танцы с дубиной вокруг связанного кандидата на сковородку, черепа на пляже и прочие людоедские штучки. А тут еще Моана (а может, Ивоа), покачивая бедрами, вплотную подошла к Леве и, хихикнув, потрогала указательным пальцем его белый итээровский животик.

Лева попятился и испуганно обвел глазами заросли. Заросли шевелились. От ветра, разумеется. А может быть, и нет. Может быть, они шевелились совсем по другой причине.

— Что за ритуал? Ты их хоть расспросил?

— Я тебе что, переводчик? — огрызнулся Толик. — Я по-полинезийски знаю только «табу» да "иа-ора-на".

— Иа-орана! [Иа-орана — форма приветствия (полинезийск.)] — обрадованно откликнулась Ивоа (а может, Моана).

Наталья была вне себя. Вы подумайте: все мужчины, включая Федора Сидорова, смотрели не на нее, а на юных туземок! В такой ситуации ей оставалось одно — держаться с достоинством. Наталья сделала надменное лицо и изящным жестом нацепила радужные очки.