Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции - Бенвенуто Челлини

На следующее утро я сразу же положил начало большой солонке и с усердием ее и другие работы подвигал вперед. Уже я понанял много работников как по части ваяния, так и по части золотых дел. Были эти работники итальянцы, французы, немцы, и иной раз у меня их бывало изрядное количество, смотря по тому, находил ли я хороших; потому что изо дня в день я их менял, беря тех, которые лучше умели, и этих я так подгонял, что от постоянного утомления, видя, как делаю я, а мне служило немного лучше телесное сложение, нежели им, не в силах вынести великих трудов, думая подкрепить себя многим питьем и едой, некоторые из этих немцев, которые лучше умели, чем остальные, желая следовать мне, не потерпела от них природа таких насилий и их убила. Пока я подвигал вперед серебряного Юпитера, увидев, что у меня остается весьма изрядно серебра, я принялся, без ведома короля, делать большую вазу с двумя ручками, высотою приблизительно в полтора локтя. Пришла мне также охота отлить из бронзы ту большую модель, которую я сделал для серебряного Юпитера. Взявшись за эту новую работу, какой я никогда еще не делал, и побеседовав с некоими стариками из этих парижских мастеров, я рассказал им все те способы, которые мы в Италии применяем, чтобы делать такую работу. Эти мне сказали, что таким путем они никогда не шли, но что если я предоставлю делать по их способам, то они мне его дадут сделанным и отлитым таким же чистым и красивым, как и сам глиняный. Я решил заключить договор, передав эту работу им; и сверх того, что они с меня просили, обещал им несколько скудо лишних. Принялись они за эту работу; и, видя, что они берут неверный путь, я живо начал голову Юлия Цезаря, по грудь, в латах, гораздо больше настоящего, каковую я лепил с маленькой модели, которую привез с собой из Рима, сделанной с чудеснейшей античной головы. Принялся я также за другую голову такой же величины, каковую я лепил с одной красивейшей девушки, которую я ради плотской моей утехи возле себя держал. Этой я дал имя Фонтана Белио, что было тем местом, которое избрал король для своего собственного услаждения. Сделав отличнейший горн, чтобы плавить бронзу, и приготовив и обжегши наши формы, они — Юпитера, а я — мои две головы367, я им сказал: “Я не думаю, чтобы ваш Юпитер у вас вышел, потому что вы не дали ему достаточно душников снизу, чтобы ветер мог обращаться; так что вы зря теряете время”. Эти мне сказали, что если их работа не выйдет, то они мне вернут все те деньги, которые я им уже дал, и возместят мне весь потерянный расход; но чтобы я хорошенько заметил, что эти мои прекрасные головы, которые я хочу отлить по своему итальянскому способу, ни за что у меня не выйдут. При этом споре присутствовали эти казначеи и другие знатные люди, которые по поручению короля заходили меня проведать; и все, что говорилось и делалось, обо всем они докладывали королю. Эти два старика, которые хотели отливать Юпитера, задержали немного начало отливки; потому что они говорили, что хотели бы приладить эти две формы моих голов; потому что тем способом, как я делаю, невозможно, чтобы они вышли, а великий грех погубить такие прекрасные работы. Когда об этом дали знать королю, его величество ответил, чтобы они старались учиться и не пытались указывать наставнику. Эти с великим смехом опустили в яму свою работу; я же, стойко, безо всякого оказательства смеха или гнева, а он у меня был, поместил Юпитера между моих двух форм; и когда наш металл был отличнейше расплавлен, мы с превеликим удовольствием дали путь расплавленному металлу, и отличнейше наполнилась форма Юпитера; в то же самое время наполнилась форма обеих моих голов; так что и они были веселы, и я доволен; потому что я был рад, что сказал неправду про их работу, и они были, видимо, очень рады, что сказали неправду про мою. И, по французскому обычаю, они с великим веселием попросили пить; я весьма охотно велел устроить им богатый завтрак. Затем они у меня спросили деньги, которые им следовало получить, и те лишние, которые я им обещал. На это я сказал: “Вы смеялись тому, о чем я очень боюсь, как бы вам не пришлось плакать; потому что я поразмыслил, что в эту вашу форму вошло гораздо больше добра, чем ему следовало бы; поэтому я не хочу вам давать больше денег, чем то, что вы получили, до завтрашнего утра”. Начали размышлять эти бедные люди о том, что я им сказал, и, ничего не сказав, пошли домой. Придя утром, они тихохонько начали вынимать из ямы; и так как они не могли открыть свою большую форму, если бы сперва не вынули эти мои две головы, каковые они и вынули, и они удались отлично, и они их поставили стоймя, так что их отлично было видно. Начав затем открывать Юпитера, не прошли они и двух локтей вглубь, как они, с четырьмя их работниками, подняли такой великий крик, что я их услышал. Думая, что это крик радости, я бросился бежать, потому что я был у себя в комнате, больше чем в пятистах шагах. Я прибыл к ним и застал их в том виде, в каком изображают тех, что взирали на гроб Христов, опечаленных и испуганных. Я устремил глаза на мои две головы и, увидав, что они удались хорошо, я примирил удовольствие с неудовольствием; а они оправдывались, говоря: “Наша злая судьба!” На каковые слова я сказал: “Судьба ваша была прекрасная, но действительно плохо было ваше малое умение. Если бы я видел, как вы ставите в форму сердечник, я бы единым словом вас научил, и фигура вышла бы отлично, так что мне бы от этого проистекла весьма большая честь, а вам большой барыш; но я-то в своей чести себя оправдаю, а вам ни чести, ни барыша не спасти; поэтому другой раз учитесь работать, а не издеваться учитесь”. Тут они стали ко мне взывать, говоря, что я прав и что если я им не помогу, что, имея возместить этот крупный расход и этот убыток, они пойдут по миру вместе со своими семьями. На это я сказал, что, если королевские казначеи пожелают, чтобы они заплатили то, что они обязались, я им обещаю заплатить из своих, потому что я видел действительно, что они сделали от чистого сердца все, что умели. Это снискало мне такое благоволение этих казначеев и этих приближенных короля, что это было неописуемо. Обо всем было написано королю, каковой, единственный, щедрейший, велел, чтобы все было сделано так, как я скажу.

Прибыл тем временем изумительнейший храбрец Пьеро Строцци368, и, когда он напомнил королю о своей грамоте на гражданство, король тотчас же велел, чтобы она была изготовлена. “И заодно с нею, — сказал он, — изготовьте также грамоту Бенвенуто, mon ami, и отнесите ее тотчас же от моего имени к нему на дом, и дайте ее ему без всякой платы”. Грамота великого Пьеро Строцци стоила ему много сотен дукатов; мою мне принес один из этих первых его секретарей, какового звали мессер Антонио Массоне369. Этот вельможа вручил мне грамоту с удивительными оказательствами, от имени его величества, говоря: “Это вам жалует король, чтобы вы с еще большим воодушевлением могли ему служить. Это грамота на гражданство”. И рассказал мне, как после долгого времени и по особой милости он, по просьбе Пьеро Строцци, дал ее ему, а что эту он сам от себя посылает мне вручить; что подобная милость никогда еще не оказывалась в этом королевстве. На эти слова я с великими оказательствами поблагодарил короля; затем попросил сказанного секретаря, чтобы он пожалуйста мне сказал, что такое значит эта грамота на гражданство. Этот секретарь был весьма даровит и любезен и отлично говорил по-итальянски; сперва весьма рассмеявшись, затем вернувшись к степенности, он сказал мне на моем языке, то есть по-итальянски, что такое значит грамота на гражданство, каковое есть одно из величайших званий, даваемых иностранцу, и сказал: “Это куда больше, чем сделаться венецианским дворянином”. Выйдя от меня, вернувшись к королю, он обо всем доложил его величеству, каковой посмеялся немного, потом сказал: “Теперь я хочу, чтобы он знал, почему я ему послал грамоту на гражданство. Ступайте и сделайте его владетелем замка Маленький Нель, в котором он живет, каковой моя вотчина. Это он поймет, что это такое, гораздо легче, нежели он понял, что такое грамота на гражданство”. Пришел ко мне посланный с этим подарком, ввиду чего я хотел оказать ему любезность; он не захотел ничего принять, говоря, что таково повеление его величества. Сказанную грамоту на гражданство, вместе с дарственной на замок, когда я уехал в Италию, я взял с собой; и куда бы я ни поехал, и где бы я ни кончил жизнь мою, я там постараюсь иметь их при себе.

Теперь продолжаю дальше начатый рассказ о жизни моей. Имея на руках вышесказанные работы, то есть серебряного Юпитера, уже начатого, сказанную золотую солонку, большую сказанную вазу серебряную, две головы бронзовых, над этими работами усердно трудились. Готовился я также отлить подножие сказанного Юпитера, каковое я сделал из бронзы пребогато, полное украшений, посреди каковых украшений я изваял барельефом похищение Ганимеда; а с другой стороны Леду и Лебедя; его я отлил из бронзы, и вышло оно отлично. Сделал я также и другое, подобное, чтобы поставить на нем статую Юноны, поджидая, чтобы начать также и эту, если король даст мне серебро, дабы можно было ее сделать. Работая усердно, я уже собрал серебряного Юпитера; также собрал я и золотую солонку; ваза очень подвинулась; обе бронзовых головы были уже окончены. Сделал я также несколько работок для кардинала феррарского; кроме того, серебряную вазочку, богато отделанную. Я сделал, чтобы подарить ее госпоже де Тамп; для многих итальянских синьоров, то есть для синьора Пьеро Строцци, для графа делл’Ангвиллара370, для графа ди Питильяно371, для графа делла Мирандола372 и для многих других я сделал много работ. Возвращаясь к моему великому королю, когда, как я сказал, я отлично подвинул вперед эти его работы, в это время он вернулся в Париж, и на третий день явился ко мне на дом с великим множеством наивысшей знати своего двора, и весьма изумлялся такому множеству работ, которые у меня были так благополучно подвинуты вперед; и так как с ним была его госпожа ди Тамп, то они начали говорить о Фонтана Белио. Госпожа ди Тамп сказала его величеству, что он должен бы велеть мне сделать что-нибудь красивое для украшения его Фонтана Белио. Тотчас же король сказал: “Это верно, то, что вы говорите, и я сейчас же хочу решить, чтобы там было сделано что-нибудь красивое”. И, обернувшись ко мне, начал меня спрашивать, что бы я думал сделать для этого красивого источника. На это я предложил кое-какие мои выдумки; также и его величество сказал свое мнение; затем сказал мне, что хочет съездить дней на пятнадцать, двадцать в Сан Джермано делл’Айя373, каковой отстоит на двенадцать миль от Парижа, и чтобы тем временем я сделал модель для этого его красивого источника, с самыми богатыми измышлениями, какие я умею, потому что это место — наибольшая услада, какая у него есть в его королевстве; поэтому он мне велел и просил меня, чтобы я уж постарался сделать что-нибудь красивое; и я ему это обещал. Увидев столько подвинутых работ, король сказал госпоже де Тамп: “У меня никогда еще не было человека этого ремесла, который бы мне так нравился и который бы так заслуживал награждения, как этот; поэтому надо подумать о том, как бы удержать его. Так как он тратит много, и добрый товарищ, и много работает, то необходимо, чтобы мы сами помнили о нем; это потому, что, заметьте, сударыня, сколько раз он ни приходил ко мне и сколько я ни приходил сюда, он никогда ни о чем не просил; видно, что сердце его целиком занято работами; надо сделать для него что-нибудь хорошее поскорее, чтобы нам его не потерять”. Госпожа де Тамп сказала: “Я вам об этом напомню”. Они ушли; я принялся с великим усердием за работы мои начатые и, кроме того, взялся за модель источника и с усердием подвигал ее вперед.