Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции - Бенвенуто Челлини

Оставшись удовлетворен моими работами, король возвратился к себе во дворец, а меня покинул преисполненным стольких милостей, что было бы долго о них рассказывать. На другой затем день, за своим обедом, он послал за мной. Тут же присутствовал кардинал феррарский, который с ним обедал. Когда я явился, король был еще за вторым блюдом; как только я подошел к его величеству, он начал со мной беседовать, говоря, что раз у него имеются такой красивый таз и такой красивый кувшин моей руки, что в придачу к этим вещам ему требуется красивая солонка и что он хочет, чтобы я ему сделал к ней рисунок; но ему очень бы хотелось увидеть его скоро. Тогда я прибавил, говоря: “Ваше величество увидит такой рисунок гораздо скорее, нежели оно того от меня требует; потому что, пока я делал таз, я думал, что в придачу к нему следует сделать солонку”, и что это уже сделано и что, если ему угодно, я ему покажу тотчас же. Король отнесся с большой живостью и, обернувшись к этим господам, как-то королю наваррскому, и кардиналу лотарингскому, и кардиналу феррарскому, сказал: “Вот поистине человек, которого должен любить и желать всякий, кто только его знает”. Затем сказал мне, что охотно посмотрел бы этот рисунок, который я сделал к этой вещи. Я двинулся в путь и быстро сходил и вернулся, потому что мне надо было только перейти реку, то есть Сену364; я принес с собой восковую модель, каковую я сделал еще по просьбе кардинала феррарского в Риме. Когда я явился к королю и раскрыл перед ним модель, король, изумившись, сказал: “Это нечто в сто раз более божественное, чем я когда-либо мог подумать. Удивительный это человек! Он, должно быть, никогда не отдыхает”. Затем повернулся ко мне с лицом весьма веселым и сказал мне, что это работа, которая ему очень нравится, и что он желает, чтобы я ему сделал ее из золота. Кардинал феррарский, который тут же присутствовал, посмотрел мне в лицо и намекнул мне, как человек, который ее узнает, что это та самая модель, которую я сделал для него в Риме. На это я сказал, что эту работу я уже сказал, что сделаю тому, кто будет ее иметь. Кардинал, вспомнив эти самые слова, почти что рассердившись, потому что ему показалось, будто я хочу ему отомстить, сказал королю: “Государь, это огромнейшая работа, и поэтому я бы ничего другого не опасался, как только того, что мне бы не верилось, что я когда-либо увижу ее законченной; потому что эти искусные люди, у которых имеются эти великие замыслы в искусстве, охотно дают им начало, не помышляя хорошенько о том, когда им может быть конец. Поэтому, заказывая такие большие работы, я бы желал знать, когда я их получу”. На это король ответил, говоря, что тот, кто стал бы так точно доискиваться конца работ, никогда бы ни одной не начал; и он сказал это особенным образом, показывая, что такие работы не дело людей малодушных. Тогда я сказал: “Все те государи, которые придают духу своим слугам, так, как это делает и говорит его величество, все великие предприятия облегчаются; и раз бог даровал мне такого удивительного покровителя, я надеюсь дать ему законченными много великих и удивительных работ”. — “И я этому верю”, — сказал король и встал из-за стола. Он позвал меня к себе в комнату и спросил меня, сколько золота требуется для этой солонки. “Тысяча скудо”, — сказал я. Тотчас же король позвал своего казначея, которого звали монсиньор виконт ди Орбек, и велел ему, чтобы сей же час он выдал мне тысячу старых полновесных золотых скудо. Когда мы шли от его величества, я послал за теми двумя нотариусами, через которых я получал серебро для Юпитера и многое другое, и, перейдя Сену, взял малюсенькую корзиночку, которую мне подарила одна моя двоюродная сестра, монахиня, проездом через Флоренцию; и это я на свое счастие захватил эту корзиночку, а не мешок; и, думая, что я справлю это дело засветло, потому что было еще рано, и не желая отрывать работников, я также не хотел брать с собой слуги. Я пришел на дом к казначею, перед каковым уже лежали деньги, и он их отбирал, так, как ему сказал король. Как мне показалось, этот разбойник казначей умышленно затянул до трех часов ночи отсчитывание мне сказанных денег. Я, у которого не было недостатка в осмотрительности, послал за несколькими своими работниками, чтобы они пришли меня сопроводить, потому что дело было большой важности. Видя, что они не идут, я спросил у этого посланного, исполнил ли он мое поручение. Этот какой-то мошенник слуга сказал, что он его исполнил и что они сказали, что не могут прийти, но что он охотно снесет мне эти деньги; на что я сказал, что деньги я хочу нести сам. Тем временем был справлен договор, отсчитаны деньги и все. Положив их себе в сказанную корзиночку, я затем продел руку в обе ручки; и так как она проходила с большим усилием, то они были хорошо укрыты, и я с большим для себя удобством их нес, чем если бы это был мешок. Я был хорошо защищен кольчугой и наручами, и со своей шпажкой сбоку и кинжалом быстро пустил себе дорогу под ноги.

В этот миг я увидел каких-то слуг, которые, шушукаясь, точно так же быстро вышли из дому, показывая, что идут другой дорогой, чем та, которой я шел. Я, который поспешно шагал, пройдя Меновой мост365, шел над рекой вдоль стенки, каковая вела меня домой в Нель. Когда я был как раз против Августинцев366, места опаснейшего, хоть от него до моего дома было пятьсот шагов, так как до жилья в замке было внутрь еще почти столько же, то не было бы слышно голоса, если бы я принялся звать; но, мигом решившись, когда я увидел перед собой четверых с четырьмя шпагами, я быстро накрыл эту самую корзиночку плащом и, взявшись за шпагу, видя, что они с усердием меня теснят, сказал: “У солдата ничего не выгадаешь, кроме плаща и шпаги; а ее, прежде, чем я вам ее отдам, я надеюсь, вы получите с малой для себя выгодой”. И, сражаясь смело против них, я несколько раз распахивался, для того, чтобы если бы они оказались из тех подговоренных этими слугами, которые видели, как я брал деньги, то чтобы они могли с некоторым основанием полагать, что у меня нет при себе такой суммы денег. Битва длилась недолго, потому что мало-помалу они отступали; и промеж себя говорили на своем языке: “Это храбрый итальянец, и, наверное, это не тот, которого мы искали; а если это и он, то у него ничего с собой нет”. Я говорил по-итальянски и, беспрерывно коля и прямо, и сверху, иной раз почти что совсем ударял их в поясницу; и так как я отлично действовал оружием, то они скорее полагали, что я солдат, нежели что-либо иное; и, скучившись вместе, они мало-помалу отдалялись от меня, все время бормоча вполголоса на своем языке; также и я все время говорил, хоть и скромно, что, кто желает мое оружие и мой плащ, тот без труда их не получит. Я начал ускорять шаг, а они все время шли медленным шагом позади меня; поэтому у меня возник страх, думая, как бы не угодить в какую-нибудь засаду нескольких других подобных, у которых я бы оказался посередине; так что, когда я был уже в ста шагах, я пустился полным бегом и громким голосом кричал: “Оружие, оружие, сюда, сюда, потому что меня убивают!” Тотчас же выбежало четверо юношей с четырьмя штуками оружия на древках; и так как они хотели преследовать этих, которых они еще видели, то я их остановил, говоря, однако же, громко: “Эти четверо трусов не сумели захватить у одного человека добычу в тысячу золотых скудо золотом, которые руку мне сломали; так что пойдем сперва их спрячем, а затем я готов вам сопутствовать с моим двуручным мечом, куда вам будет угодно”. Мы пошли спрятать деньги; и эти мои юноши, много сетуя о великой опасности, которую я перенес, как бы журя меня, говорили: “Вы слишком полагаетесь на себя и когда-нибудь заставите всех нас плакать”. Я говорил многое, и они мне отвечали также; противники мои бежали; и мы очень радостно и весело поужинали, смеясь над теми великими наскоками, какие чинит судьба как в хорошем, так и в плохом; и если она нас не задевает, то как будто бы ничего и не было. Правда, говорится: “Это тебе урок на другой раз”. Это не так, потому что она приходит всегда по-иному и совсем по-негаданному.

На следующее утро я сразу же положил начало большой солонке и с усердием ее и другие работы подвигал вперед. Уже я понанял много работников как по части ваяния, так и по части золотых дел. Были эти работники итальянцы, французы, немцы, и иной раз у меня их бывало изрядное количество, смотря по тому, находил ли я хороших; потому что изо дня в день я их менял, беря тех, которые лучше умели, и этих я так подгонял, что от постоянного утомления, видя, как делаю я, а мне служило немного лучше телесное сложение, нежели им, не в силах вынести великих трудов, думая подкрепить себя многим питьем и едой, некоторые из этих немцев, которые лучше умели, чем остальные, желая следовать мне, не потерпела от них природа таких насилий и их убила. Пока я подвигал вперед серебряного Юпитера, увидев, что у меня остается весьма изрядно серебра, я принялся, без ведома короля, делать большую вазу с двумя ручками, высотою приблизительно в полтора локтя. Пришла мне также охота отлить из бронзы ту большую модель, которую я сделал для серебряного Юпитера. Взявшись за эту новую работу, какой я никогда еще не делал, и побеседовав с некоими стариками из этих парижских мастеров, я рассказал им все те способы, которые мы в Италии применяем, чтобы делать такую работу. Эти мне сказали, что таким путем они никогда не шли, но что если я предоставлю делать по их способам, то они мне его дадут сделанным и отлитым таким же чистым и красивым, как и сам глиняный. Я решил заключить договор, передав эту работу им; и сверх того, что они с меня просили, обещал им несколько скудо лишних. Принялись они за эту работу; и, видя, что они берут неверный путь, я живо начал голову Юлия Цезаря, по грудь, в латах, гораздо больше настоящего, каковую я лепил с маленькой модели, которую привез с собой из Рима, сделанной с чудеснейшей античной головы. Принялся я также за другую голову такой же величины, каковую я лепил с одной красивейшей девушки, которую я ради плотской моей утехи возле себя держал. Этой я дал имя Фонтана Белио, что было тем местом, которое избрал король для своего собственного услаждения. Сделав отличнейший горн, чтобы плавить бронзу, и приготовив и обжегши наши формы, они — Юпитера, а я — мои две головы367, я им сказал: “Я не думаю, чтобы ваш Юпитер у вас вышел, потому что вы не дали ему достаточно душников снизу, чтобы ветер мог обращаться; так что вы зря теряете время”. Эти мне сказали, что если их работа не выйдет, то они мне вернут все те деньги, которые я им уже дал, и возместят мне весь потерянный расход; но чтобы я хорошенько заметил, что эти мои прекрасные головы, которые я хочу отлить по своему итальянскому способу, ни за что у меня не выйдут. При этом споре присутствовали эти казначеи и другие знатные люди, которые по поручению короля заходили меня проведать; и все, что говорилось и делалось, обо всем они докладывали королю. Эти два старика, которые хотели отливать Юпитера, задержали немного начало отливки; потому что они говорили, что хотели бы приладить эти две формы моих голов; потому что тем способом, как я делаю, невозможно, чтобы они вышли, а великий грех погубить такие прекрасные работы. Когда об этом дали знать королю, его величество ответил, чтобы они старались учиться и не пытались указывать наставнику. Эти с великим смехом опустили в яму свою работу; я же, стойко, безо всякого оказательства смеха или гнева, а он у меня был, поместил Юпитера между моих двух форм; и когда наш металл был отличнейше расплавлен, мы с превеликим удовольствием дали путь расплавленному металлу, и отличнейше наполнилась форма Юпитера; в то же самое время наполнилась форма обеих моих голов; так что и они были веселы, и я доволен; потому что я был рад, что сказал неправду про их работу, и они были, видимо, очень рады, что сказали неправду про мою. И, по французскому обычаю, они с великим веселием попросили пить; я весьма охотно велел устроить им богатый завтрак. Затем они у меня спросили деньги, которые им следовало получить, и те лишние, которые я им обещал. На это я сказал: “Вы смеялись тому, о чем я очень боюсь, как бы вам не пришлось плакать; потому что я поразмыслил, что в эту вашу форму вошло гораздо больше добра, чем ему следовало бы; поэтому я не хочу вам давать больше денег, чем то, что вы получили, до завтрашнего утра”. Начали размышлять эти бедные люди о том, что я им сказал, и, ничего не сказав, пошли домой. Придя утром, они тихохонько начали вынимать из ямы; и так как они не могли открыть свою большую форму, если бы сперва не вынули эти мои две головы, каковые они и вынули, и они удались отлично, и они их поставили стоймя, так что их отлично было видно. Начав затем открывать Юпитера, не прошли они и двух локтей вглубь, как они, с четырьмя их работниками, подняли такой великий крик, что я их услышал. Думая, что это крик радости, я бросился бежать, потому что я был у себя в комнате, больше чем в пятистах шагах. Я прибыл к ним и застал их в том виде, в каком изображают тех, что взирали на гроб Христов, опечаленных и испуганных. Я устремил глаза на мои две головы и, увидав, что они удались хорошо, я примирил удовольствие с неудовольствием; а они оправдывались, говоря: “Наша злая судьба!” На каковые слова я сказал: “Судьба ваша была прекрасная, но действительно плохо было ваше малое умение. Если бы я видел, как вы ставите в форму сердечник, я бы единым словом вас научил, и фигура вышла бы отлично, так что мне бы от этого проистекла весьма большая честь, а вам большой барыш; но я-то в своей чести себя оправдаю, а вам ни чести, ни барыша не спасти; поэтому другой раз учитесь работать, а не издеваться учитесь”. Тут они стали ко мне взывать, говоря, что я прав и что если я им не помогу, что, имея возместить этот крупный расход и этот убыток, они пойдут по миру вместе со своими семьями. На это я сказал, что, если королевские казначеи пожелают, чтобы они заплатили то, что они обязались, я им обещаю заплатить из своих, потому что я видел действительно, что они сделали от чистого сердца все, что умели. Это снискало мне такое благоволение этих казначеев и этих приближенных короля, что это было неописуемо. Обо всем было написано королю, каковой, единственный, щедрейший, велел, чтобы все было сделано так, как я скажу.