Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

Святослав снова вспомнил старого изведывателя из Итиля и его вроде бы простые слова о том, что каждый на своём месте сражается за родную землю. «Коли б все так мыслили, никакой ворог с Русью ничего бы сделать не мог, – с болью думал князь. – Ведь из трёх встреченных только что купцов один уже с христианским именем, крещёный, значит. Мало того что купец, наживе служит, так ещё и богу чужому. Разве ж будет такой человек о Руси думать? Нет, не будет», – с ещё большей горечью мыслил Святослав.

Иногда встречались на пути дружины кочевники, которые каждому русичу кланялись, давали всё необходимое и с поспешностью славили князя Киевского. «Ну вот, – снова возвращался к своим мыслям Святослав, – с этими проще, эти силу понимают и уважают. Одолел их в бою, теперь, может, и ненавидят, но подчиняются. Да и будут подчиняться, пока Русь сильна, а коли вздумают напасть, то тогда только, когда силы соберут достаточно, но это незаметно сделать не получится. Вот и выходит, что свои самсоны да кубышки опаснее кочевников будут, потому как с подобострастной улыбкой, за обещанные пенязи ударить могут в спину, исподтишка… – Князь опять вспомнил казнённых тысяцких. – Да, без Тайной стражи и впрямь чем дальше, тем труднее. Выходит, и после похода на Хазарию сгодится Ворон, прав Верховный Кудесник. Да на то он и Могун, что грядущее зрит, чему тут дивиться».

Широкобокий корабль купца Димитроса Каладжи, вырвавшись из хитросплетений рукавов волжской дельты, закачался на покатой волне Хвалынского моря.

– Скоро Семендер, – сообщил стратигосу Димитрос, – будем причаливать?

– Причалить, конечно, можно, но ненадолго, думаю, со дня на день здесь появятся воины Киевского князя, – ответил стратигос, внимательно вглядываясь в пустынные берега. – Лучше переждать эти тревожные дни где-то на островах.

Осторожный купец послушался земляка и укрыл корабль на одном из удалённых островов. А через три дня к нему причалило несколько лодий с беженцами из Семендера. Они рассказали, что урусы ворвались в град сразу с моря и с суши и почему-то принялись в первую очередь уничтожать все винные запасы, безжалостно круша амфоры и бочки, а потом растоптали и сожгли виноградники.

– Они прошли как ураган – вырывали, ломали, жгли виноградники под корень, такого мы ещё никогда не видели, даже листа виноградного не осталось! – в ужасе шептали до смерти напуганные беглецы. – Одна радость, что русы не задержались в городе и даже не оставили своих полков. Разграбили дворцы и храмы и убрались.

Когда урусы ушли и беженцы вернулись в Семендер, корабль купца Каладжи тоже причалил к пристани. Это было нелегко, потому что вся городская пристань была забита лодьями и кораблями, что ещё недавно теснились у Итильской пристани. Именно на этих лодьях и кораблях пришла в Семендер часть русов, а другая на конях вошла в город с суши.

Рука у стратигоса благодаря неустанной заботе лекаря хорошо поджила, хотя он ещё носил повязку. Потому, распростившись со старым лекарем и расплатившись с купцом, Каридис отправился со своим слугой дальше по сухопутью, для чего купил коней и воз, на который уложил свои узлы, корзины и свёртки. Нанял надёжного проводника, которого порекомендовали ему местные греческие торговцы, и десяток вооружённых охранников. Торговцам он сказал, что будет пробиваться к Фанагории или в Таматарху, откуда направится в Константинополь.

«Главное, чтобы всякому действию было дано простое и понятное объяснение, – сказал сам себе Каридис. – Настоящей цели его путешествия не знает даже верный слуга. Я пойду по пятам Русского Пардуса и постараюсь, даже не имея воинских легионов, испортить ему удачную охоту», – решил старший стратигос.

Глава 12

Битва волхвов

Прежде чем отправиться домой, Святославовы полки остановились для отдыха на Полуночном Донце. Свенельд с полутьмой оставался при войске – следовало собрать ещё немало добра и припасов. А киевский Могун выступил в путь ещё от Итиля с первым же обозом, снаряжённым ценной утварью и ранеными. Кончилась великая война с хазарами, теперь Могун нужен был в Киеве, чтобы править требы в честь русской победы. Для охраны было дано пятьсот всадников, да и то многие из них были легко ранены, в том числе и поставленный полутысяцким старый Хорь.

Шли неспешно, чтобы не донимать раненых обозной тряской. Вначале вверх по правому берегу Pa-реки до Переволока, а потом по берегу синего Дона до Белой Вежи. А оттуда, переправившись через Дон, двинулись напрямую к заходу. В удобных местах, где была вода и зелень, останавливались на день-два, чтобы укрыть людей и коней от полуденного зноя, дать раненым отдых и лечение, собрать трав целебных. Большая часть долгого пути осталась позади, ещё день размеренного хода – и впереди заблестит родная Непра, а там уже и до Киева рукой подать.

«Великие дела совершил князь Святослав, – размышлял Могун, сидя на душистом сене. Он устал ехать верхом и пересел в свой могунский воз с козырем, защищавшим от знойного солнца. С других телег слышались стоны раненых. – Да, нелёгкой была победа, сколько сильных телом и духом витязей полегло во многих сражениях, сколько осталось увечных и тяжкораненых». Кудесник вздохнул.

Впереди послышались какие-то крики, и обоз остановился.

Раздался стук копыт, и рядом с возом осадил коня запылённый дозорный сотник.

– Стряслось что? – вопросил Могун.

– Неладно, отче! – приложив руку к груди и слегка поклонившись, доложил сотник. – Впереди объявились печенеги! Наша передовая сотня заметила пыль вдали, думали – свежие тьмы из Киева, а это кочевники! Полутысяцкий Хорь велел остановить обоз, собрать возы с ранеными в середину, а вокруг них поставить возы со всякой утварью. И за этими возами устроить оборону на случай нападения, потому как нас слишком мало. Гонцы к князю за подмогой уже посланы, только вряд ли успеют, подмогу ждать дня три надо, а печенеги – вот они!

Могун качнул головой.

– Значит, нам надо стать незримыми, – промолвил он. – Погоди! – остановил он собиравшегося улететь сотника. – Возьми с собой Богодара! Богодар! – окликнул он. – Езжай в дозорную сотню, – распорядился кудесник, когда перед ним предстал молодой юноша с волосами до плеч, схваченными на голове кожаным обручем, – помощников возьми из служителей, и творите действо отвода глаз, изворачивайтесь как хотите, но чтобы враги наш обоз не заметили!

Сотник с Богодаром умчались прочь.

Могун, сойдя с воза, отошёл в сторону и, взглянув на белый солнечный диск, закрыл очи, воздел руки к светилу и недвижно постоял несколько мгновений. Глубоко вдохнул, будто зачерпнул жбаном солнечной силы, развёл руки в стороны, подобно крыльям. Затем лёг на траву и приказал телу остаться на земле, а душе птицей-соколом взлететь в облака. Тело кудесника дёрнулось, как при падучей, трижды ударилось о горячую полуденную персть и стало словно деревянным.

Через миг кудесник иным, уже птичьим взором увидел степь и себя, лежащего на сухой траве, и возы, становящиеся в коло. Птица поднялась выше в синь Сварги и зоркими очами узрела вражеское войско. Сильные крылья понесли Могуна-сокола над степью и перелесками. Вдали на заходе синей лентой блеснула могучая Непра, кажущаяся с высоты неподвижной. Конница двигалась походным порядком. Это, несомненно, были печенеги, дерзкие степняки, привыкшие быстрым скоком появляться там, где их не ждут. А обоз с добром в сопровождении малой охраны – воистину лакомый кусок! Их не меньше четырёх-пяти тысяч. Против одной полутысячи, обременённой обозами с ранеными… Сокол сделал несколько кругов над порядками противника, снизившись, даже разглядел того, кто ехал во главе конницы. Это был молодой, отчаянный, но одновременно необычайно чуткий и осторожный ко всяким ловушкам и западням печенежский князь Курыхан, Куря…

Вещая птица стремительно понеслась обратно, замечая по пути, где находятся вражеские разъезды.

Когда дух Великого Могуна вернулся в тело, он уже знал, что и как делать. Беззвучно растворившись среди степных трав и кустарников, навстречу печенежским дозорам ушли десять кудесников во главе со Славомыслом – жрецом Матери-Сва-Славы. Прочие кудесники и служители так же споро, без лишних разговоров, делали каждый своё дело. Одни, наложив волховское заклятие, заставляли лошадей впадать в полусонное состояние, стоять и лежать тихо, без всякого звука. Другие погружали тяжкораненых в глубокое забытьё, дабы они не могли издать ни громкого стона, ни обморочного крика. Третьи косили только им ведомые волшебные травы и складывали в стожки вокруг лагеря. Стожки те были простыми и невзрачными на вид, да только силу заклятием вложил в них сам Великий Могун непростую, ох непростую! Да и каждый, как мог, вливал свою волховскую силу в общее дело, как воду в чашу, и потому свершённое чудо было общим. А разве не чудо, когда зоркие и чуткие, как степные хищники, печенежские дозоры при ясной погоде и в солнечный день прошли не прямо, как вначале, а по дуге и не заметили при этом ни полтысячи воинов, ни обоза, ни волхвов с помощниками, которые неотлучно следили за каждым шагом неприятеля. Вслед за дозорными, по тому же серповидному пути обошли обоз и главные печенежские силы. Пока шли мимо обоза разъезды, а потом и сам Курыхан с тысячами, сидел недвижно Могун подле своего воза на траве, скрестив ноги, и чуял всё о текущих мимо кочевниках, и слушал чужие мысли, потихоньку направляя их в нужное русло. Жизнь каждого руса в сей миг зависела во многом от того, как незаметно, всей собранной волей Могун заставит печенегов идти нужной дорогой, поселив в их голове посторонние мысли.