Титус Гроан - Мервин Пик

Грохот, долетавший от библиотечной двери, усилился, но исконный сумрак залы в соединении с дымом не позволял разглядеть, что там происходит.

— Шлакк, — сказал, подступая к Нянюшке, Доктор, — немедленно ступайте к двери, ведите себя как разумная женщина!

— Нет, нет! — взвизгнула малютка голосом столь глупым, что доктор Прюнскваллор, вытащив из кармана носовой платок, оторвал Нянюшку от пола и сунул себе под мышку. Платок, обернувший поясницу госпожи Шлакк, не позволял ее платью соприкоснуться с одеждой Доктора. Ноги старушки немного подергались в воздухе, будто две колеблемых ветром веточки, но вскоре замерли.

Однако, еще не достигнув двери, Доктор столкнулся с выступившим из темного дыма лордом Сепулькгравием.

— Дверь заперта снаружи, — прошептал Граф, воспользовавшись паузой между припадками кашля.

— Заперта? — осведомился Прюнскваллор. — Заперта, ваша светлость? Клянусь всяческим вероломством! Это становится любопытным. Весьма любопытным. И может быть, несколько слишком. А как полагаете вы, Фуксия, моя дорогая маленькая леди? А? ха-ха! Так-так, придется нам основательно пораскинуть мозгами, не правда ли? Придется, во имя всей и всяческой осведомленности! Можем ли мы взломать ее? — спросил он у лорда Сепулькгравия. — Можем ли мы ее вышибить, ваша светлость, совершив оскорбление действием и иные приятнейшие поступки подобного рода?

— Слишком крепка, Прюнскваллор, — ответил лорд Сепулькгравий, — четырехдюймовый дуб.

Он говорил медленно, составляя странный контраст скорому, восклицательному чириканью Прюнскваллора.

Саурдуста оставили у двери, он сидел, кашляя так, словно пытался растрясти свое старое тело в мелкие дребезги.

— Ключа от другой двери нет, — неторопливо продолжал лорд Сепулькгравий. — Ею никогда не пользовались. А что окно? — Впервые на его аскетичном лице проступила тревога. Он резко шагнул к ближайшей полке и пробежался пальцами по телячьей коже книжных корешков. Затем обернулся с необычной для него живостью. — Где дым гуще всего?

— Я искал его источник, ваша светлость, — донесся из мглы голос Прюнскваллора. — Он столь густ повсюду, что ответить на ваш вопрос я затрудняюсь. Клянусь безднами тьмы, все это совершенно отвратительно. Но я ищу, ха-ха! Я ищу.

На миг голос его зазвучал, словно птичья трель. Затем опять стал нормальным.

— Фуксия, дорогая! — крикнул он. — С вами все в порядке?

— Да! — Фуксия затрудненно сглотнула, прежде чем крикнуть в ответ. Она была очень напугана. — Да, доктор Прюн.

— Шлакк! — взревел Доктор. — Держите Титуса у скважины. Присмотрите за ней, Фуксия.

— Хорошо, — прошептала Фуксия и отправилась на поиски нянюшки Шлакк.

Вот тут-то по библиотеке и пронесся нечеловеческий вопль.

Ирма, изничтожавшая кремовый платочек, наконец разорвала его на кусочки столь малые, что рвать стало больше нечего, и не имея, чем занять руки, долее сдерживать себя не смогла. Она пыталась задавить крик, прижав ко рту кулачок, но ужас, охвативший ее, был слишком силен, чтобы крик удалось сдержать подобными средствами, и забыв, наконец, все, что она знала о приличиях и достойном истинной леди поведении, Ирма прижала ладони к бедрам, приподнялась на цыпочки и, вытянув лебединую шею, испустила вопль, от которого и у попугая ара кровь застыла бы в жилах.

В нескольких футах от лорда Сепулькгравия обозначилась в дыму огромная фигура, Граф вглядывался в постепенно обретавшую очертания голову и в самый тот миг, как он понял, что перед ним маячит верхняя половина тела собственной его супруги, члены Графа закоченели, ибо вопль Ирмы совпал с появлением головы, несчастливая близость которой в соединении с воплем наполнила это мгновение своего рода чревовещательным ужасом. К испугу, внушенному головою и голосом, одновременно, хоть и с разных расстояний, поразившим его зрение и слух, добавилась страшная мысль: Гертруда перестала владеть собой и орет на пронзительной ноте, решительно несравнимой с теми, что издавали обычно тяжко вибрирующие в ее горле неподтянутые виолончельные струны. Он почти сразу понял — вопит не Гертруда, но одно лишь предположение, что это могла быть она, наполнило Графа тошнотой, ему вдруг пришло в голову, что, при всей тягостности непреклонного, безлюбого характера жены, любые перемены в нем были б, пожалуй, губительны и зловещи.

Расплывчатое, плоское пятно Гертрудиной головы поворотилось на расплывчатой шее в сторону крика, размытый профиль начал дюйм за дюймом отступать от Графа и уплыл в сомкнувшуюся за ним мглу, прокладывая себе путь по болидному следу Ирминого вопля.

Лорд Сепулькгравий принялся судорожно растирать руки, и растирал, пока кровь не отхлынула от костяшек и все десять их острых верхушек не замерцали белизною в дыму, плывущем между ладонями его и лицом.

Кровь начала выбивать барабанную дробь в его висках, крупные капли пота повисли на высоком, бледном челе.

Граф прикусил нижнюю губу, брови его сошлись и нависли над глазами, как будто он обдумывал некую научную проблему. Он знал, что никто не видит его, ибо дым стал уже непрогляден, но сам-то он себя видел. Видел, что расположение рук и вся его поза неловки и нарочиты. Видел, что пальцы его распялены, точно у изображающего тревогу дурного актера. Прежде чем организовывать в заполненной дымом библиотеке какие-то осмысленные действия, следовало вернуть себе власть над своими конечностями. Так он вглядывался в себя, и ждал мгновения, в которое сможет возобладать над собою, и понял вдруг, что в нем происходит незримая борьба. Привкус крови ощущался на языке. Он прокусил себе запястье. Ладони вцепились одна в другую, и казалось, миновала вечность прежде чем пальцы прекратили смертельную, братоубийственную схватку. И при всем том ужас владел им не долее нескольких секунд, ибо когда Граф расцепил ладони, эхо Ирминого вопля еще билось в его ушах.

Тем временем Прюнскваллор добрался до сестры и обнаружил, что все тело ее подобралось, и она готова завыть снова. Доктор нисколько не утратил всегдашней своей учтивости, тем не менее в глазах его обозначилось нечто такое, что, пожалуй, можно было бы назвать даже решительностью. Ему хватило одного взгляда на сестру, чтобы понять — попытка образумить ее будет не более успешной, чем попытка обратить в христианство стервятника. Ирма уже привстала, набрав полные легкие, на цыпочки, когда Доктор хлестнул ее длинной белой дланью по длинному белому лицу, заставив выпустить запертый в легких воздух через уши, горло и нос. Звук получился отчасти галечный — такой издают гладкие камушки, темной ночью влекомые в море уходящей волной.

Прюнскваллор быстро протащил каблуками скребущую пол сестру по библиотеке и, изящной ступней нащупав в дыму кресло, усадил ее.

— Ирма! — крикнул он ей в ухо, — моя унизительная и всецело горемычная полоска старых белил, сиди, где сидишь! Альфред сделает все остальное. Ты меня слышишь? Будь умницей! Кровь моей крови, будь умницей, черт тебя подери!

Ирма сидела недвижно и походила бы на мертвеца, кабы не выражение глубочайшего изумления в ее глазах.

Прюнскваллор собрался было снова заняться поисками источника дыма, но вдруг услышал голос Фуксии, перекрывший кашель, который стал уже постоянным звуковым фоном всего происходящего в библиотеке.

— Доктор Прюн! Доктор Прюн! Скорее! Скорее, доктор Прюн!

Доктор, энергично поддернув сбившиеся несколько выше запястий манжеты, попытался расправить плечи, но не преуспел, и на ощупь, где бегом, где шажком, устремился к двери, у которой в последний раз видел Фуксию, госпожу Шлакк и Титуса. Когда до двери осталась, по его прикидкам, лишь половина пути, не загражденного более мебелью, Доктор прибавил ходу. Сделал он это, увеличив не только длину, но и высоту своего шага, то есть он, скажем прямо, поскакал, взвиваясь в воздух, как вдруг был безжалостно остановлен, налетев на что-то, показавшееся ему здоровенным, поставленным на попа диванным валиком.

Когда Доктору удалось выпутать лицо из пропахшей свечным салом складчатой ткани, казалось, свисавшей завесами отовсюду, он выставил пред собою руку и содрогнулся, ощутив прикосновение крупных пальцев.

— Скваллор? — произнес необъятный голос. — Это Скваллор?

Рот Графини распахивался и захлопывался в дюйме от его левого уха.

Доктор сделал красноречивый жест, артистичность которого попусту пропала в дыму.

— Он самый. Или вернее, — продолжал Доктор, говоря быстрее обычного, — это Прюнскваллор, что, с вашего разрешения, намного правильнее, ха-ха-ха! даже в темноте.

— Где Фуксия? — спросила Графиня. Прюнскваллор почувствовал, что его взяли за плечо.

— У двери, — ответил Доктор, пытаясь высвободиться из-под тяжелой руки ее светлости и гадая, несмотря на кашель и тьму, во что обратится ткань, столь изящно облегавшая его плечи, когда Графиня покончит с нею. — Я как раз искал ее, когда мы встретились, ха-ха! встретились, так сказать, столь осязаемо и неизбежно.