«Если», 2000 № 08 - Джеймс Типтри-мл.

— Ты прав, но истина дороже, — ответил Удалов.

— Истина дороже! — поддержал его Минц. — Хочу быть завершенным, как гранитная плита.

— Что ж, попробуем, — согласилась доктор Ольга и приложила к уху профессора небольшую розовую капсулу.

— Дорогие друзья, — сказал Шалманов. — Я попрошу всех женщин покинуть помещение. Мы не знаем, кто вылупится из бывшего профессора. Даже в людях, нам известных и на вид достойных, таятся порой настоящие монстры. Но кто таится в монстре… Уйдите, женщины!

И женщины покорно, с некоторым внутренним трепетом покинули комнату.

Минц заметно волновался. Он подхватил со стола разряженный пистолет и стал почесывать им за ухом. Кир Булычев взял том энциклопедии и как бы невзначай прикрылся им от возможной пули. Даже доктор Ольга отступила к двери.

Минц положил пистолет на место.

Затем обвел странным, почти детским взглядом комнату и шмыгнул носом.

Далеко-далеко прогревали моторы танки и доносились резкие звуки строевых команд. Наступал рассвет.

— Неловко получается, — произнес Минц. — Людей побеспокоили, шумим, моторы греем. Нехорошо.

— Неужели получилось! — воскликнул Удалов. — Неужели ты к нам вернулся?

Минц сел на свободный стул.

— Твоя идея была верной, — сказал он Удалову. — И на самом деле душа неординарного человека бездонна. Диктаторские замашки были свойственны мне лишь на определенном этапе душевной организации. Теперь я докопался до моей сути.

И Минц задумался, как бы прислушиваясь к внутренним голосам.

Затем в тишине прозвучал его твердый и уверенный голос:

— Никакого насилия. Никаких танков на улицах. Я выставляю свою кандидатуру на пост губернатора, а затем и президента России демократическим путем, в рамках конституции. Мы с вами, друзья, будем строить правовое, дисциплинированное общество. Все для человека, все ради человека! Булычев, Шалганов, Геворкян, останьтесь, вы мне будете нужны в предвыборном штабе. А ты, Удалов, беги, отпусти танки по полигонам, а охрану вызови сюда. Береженого Бог бережет…

В ПОИСКАХ НОВОГО ИДЕАЛА

Предлагаемый вниманию читателей «круглый стол» был организован на II Московском форуме фантастики. Разговор, в котором приняли участие писатели Олег Дивов (Москва), Марина и Сергей Дяченко (Киев), Евгений Лукин (Волгоград), Сергей Синякин (Волгоград), Андрей Столяров (Санкт-Петербург), переводчик Андрей Новиков (Рига), критики Владислав Гончаров (Санкт-Петербург) и Евгений Харитонов (Москва), коснулся многих «болевых точек» современного общества и современной литературы. Беседу вел московский журналист Александр Ройфе.

A. Ройфе: Как мне кажется, последние романы наших ведущих фантастов очень сильно «продвинуты» в сторону социальности. Это ярко видно на примере творчества супругов Дяченко. То же самое можно сказать и о Евгении Лукине, который никогда не чурался этой темы, а сейчас, с позволения сказать, ушел в глухую «социалку». Или романы Генри Лайона Олди: вначале что-то абстрактно-философское, теперь же — «Маг в законе», где сегодняшний день «лезет из всех щелей»… Как вы считаете, в чем причина? Так «достала» окружающая жизнь, что хочется реагировать? Чувствуют ли писатели какой-то позыв, потребность поделиться своим рецептом решения общественных проблем?

Е. Лукин: Я категорически против, когда мои произведения квалифицируются как социальная сатира. Просто Я использую те внешние черты жизни, которые вижу. Ну как можно было упустить политику? Ведь это такой замечательный материал… Помню, когда мы с Любовью Лукиной принесли в редакцию первые свои рассказы, нам сказали: ребята, это никакая не фантастика, это злобная сатира на нашу действительность. Прошел смехотворно короткий отрезок времени, лет 5 — 10, и выяснилось: то, что мы писали, — никакая не сатира, а мягкий, незлобивый юмор по сравнению с той чернухой, которую начали выливать на всю нашу жизнь до 1991 года. Может быть, я самонадеян, но пройдет еще лет 5 — 10, и окажется, что «Алая аура протопарторга» — тоже мягкий, незлобивый юмор… Для чего я писал-то «Алую ауру…»? Меня интересовало, как люди становятся друзьями, а друзья — врагами. А пресловутая «социалка» — всего-навсего гарнир.

B. Гончаров: В таком случае нужно уточнить терминологию. Что подразумевается под социальной фантастикой?

М. Дяченко: Мне кажется, что социальная фантастика — это такая фантастика, где социальное устройство играет сюжетообразующую роль.

А. Ройфе: Интересная версия. А что думает Олег Дивов, который тоже был замечен в «грехе социальности»?

О. Дивов: Олег Дивов с большим удовольствием подпишется под словами господина Лукина. Боюсь, мы сейчас начнем спорить о том, что такое фантастика. А может быть, просто за последние годы многие научились прилично писать и в состоянии уже идти в сторону литературы, до упора приближенной к реальности?

А. Ройфе: Вероятно, на этот вопрос лучше всего ответит Андрей Столяров, последние вещи которого напечатаны в журнале «Звезда» и по формальным признакам явно принадлежат к литературе мейнстрима…

А. Столяров: На мой взгляд, ситуацию нужно рассматривать в ее исторической ретроспективе. Социальность в фантастику пришла не потому, что нас заинтересовали социальные проблемы, а от безысходности того, что сейчас представляет собой фантастика. В ней, как мне кажется, продолжается период пустоты. Года три назад я написал статью «Империя, магия, пустота», где говорилось о том, что закончился период имперских романов и начался период, когда авторам сказать нечего (хотя они тем не менее говорят очень активно). «Творческое содержание» сочинителя имеет свойство исчерпываться до конца. И в эту минуту чрезвычайно важно осознать художественную продуктивность молчания. Или, другими словами, продуктивность медленного накопления личности. Потому что пока автор не накопит в себе нового содержания, говорить ему бессмысленно. Это значит совершить литературное самоубийство. Это значит перемолоть по второму, по третьему разу самого себя. Как перемололи себя, на мой взгляд, авторы «Гиперборейской чумы», как перемолол себя автор «Человека напротив». При всех различиях названных романов у них есть одно общее свойство: они написаны ни о чем. Это сразу же бросается в глаза. В свое время я даже ввел специальный термин — «ниочемизм». Современная российская фантастика страдает «ниочемизмом». Старое ее содержание отработано, нового еще не придумали. Отсюда — попытка заполнить эту пустоту искусственным содержанием, искусственной социальностью. Но вся социальность современной фантастики условна, она не имеет никакого отношения к реальности. Это игра, та же самая, что и у детективщиков, которые создают некие бандитские миры, ничего о них толком не зная.