«Если», 2000 № 08 - Джеймс Типтри-мл.

— Поймите, я не знаю, где я, своей одежды я не узнаю, где я сегодня ночевал, не помню. Пожалуйста, не смейтесь надо мной! Поспорить с вами я готов, что это — дитя мое. Корделия.

Он глядел прямо на меня, пронзая деланное безразличие к ране, которую я носила в себе все эти годы, ране, так и не зарубцевавшейся с тех пор. Тоненький и грустный голосок в душе моей пищал: «Ты оставил меня и получил по заслугам». Я почти дрожала.

Анд воскликнул:

— Это я! Я!

Она отвлекла его. И смятение сразу же лишило его сил.

— Что это, слезы на твоих щеках? Да, это слезы. Не плачь. Дай яду мне. Я отравлюсь. Я знаю, ты меня не любишь.

Отец умолк, морща лоб.

— Там еще что-то о сестрах, — пробормотал он.

— Да, — напомнил анд. — Сестры твои меня терзали без вины.

— Нечего скармливать мне затертые строчки! — завопил он. — Черт побери, все-таки я Питер Фэнси!

Когда она утихомирила его, мы сели за ленч. Она позволила ему сделать сэндвичи с арахисовым маслом и бананами, а сама разогрела кэмпбелловский суп с томатом и рисом, который подала в старомодной кастрюльке. Сэндвичи вышли нескладными; отец никогда не умел их делать. Девчонка попыталась уговорить его рассказать мне о лилейнике, так красиво расцветшем позади дома, в саду, или о старом Бостонском парке, или о том завтраке у Буша, пригласившего их с мамой. Она попыталась выяснить, что он предпочтет на ужин — блюда, заказанные по ТВ или мясной пирог в формочке. Однако отец не поддался ни на одну из ее уловок. Но съел только половину тарелки супа.

Отодвинувшись от стола, он объявил, что ей пора поспать. Девчонка в ответ учинила легкий скандальчик, хотя было ясно, что устал именно отец. Однако это представление чуточку взбодрило его.

— Ладно, дорогая, — согласился он, — разок сыграем, но только разок, иначе вечером будешь капризничать.

Они устроились рядышком на постели девчонки. Отец затянул и девица немедленно присоединилась.

— Крошка-мошка-паучок забрался повыше.

Их жесты отражали друг друга почти как в зеркале, только ветхие руки отца действительно напоминали поднимающихся по ниточке пауков.

— Хлынул дождь, и паучка тут же смыло с крыши.

— Вышло солнышко и враз осушило лужи. Паучок на крышу влез и опять не тужит.

Когда руки отца вновь взлетели, она хихикнула и прижалась к нему. Отец опустил руки, отвечая на объятие.

— Умница моя! Моя Дженни!

Выражение его лица свидетельствовало: это не спектакль. Для него сцена была столь же реальной, как и для меня. Невзирая на все старания, я до сих пор помнила, как мы играли вместе: папочка и дочечка, папка и дочка.

И ждали, когда придет мама.

Он поцеловал ее, и девчонка зарылась под одеяло. Глаза мои защипало.

— А когда ты вернешься домой, — спросила она, — если уедешь играть?

— Что играть?

— Ну, эту пьесу. О короле и дочерях.

— Дженни, такой пьесы нет, — он взъерошил пальцами ее черные кудри. — Есть пьеса о короле и дочери. Но я никуда от тебя не уеду. Не беспокойся. Еще раз этому не бывать.

Неловко поднявшись на нетвердых ногах, он оперся рукой о шкаф.

— Покочи ночи, — сказала девочка.

— Спи сладко, моя милая, — пожелал отец. — Я тебя люблю.

— И я тебя тоже.

Я ждала слов, обращенных ко мне, однако отец как будто совсем забыл о том, что в комнате находится кто-то еще. Он проковылял через детскую, открыл дверь в свою спальню и вышел.

— Прости его, — сказала девочка, — но опять почти взрослым голосом.

— Не за что, — отозвалась я и закашлялась: что-то попало в горло. — Все отлично.

— Обычно он держится бодрее. А иногда возится в саду. — Девочка откинула одеяло и спустила ноги с кровати.

— Это радует.

— Я хорошо забочусь о нем.

Кивнув, я потянулась к кошельку.

— Вижу. — Надо было идти. — Ты довольна?

Она пожала плечами.

— Он мой папа.

— Если вам чего-то не хватает, я хотела бы помочь.

— Спасибо. У нас все есть.

Передо мной открылась дверь, однако я не спешила выходить.

— А что будет… потом?

— Когда он умрет? Мои обязанности закончатся. Он обещал оставить мне этот дом. Я знаю, что ты будешь оспаривать это решение, но мне придется продать его, чтобы оплатить двадцать лет техобслуживания.

— Нет-нет. Все в порядке.

Подойдя к двери, она поглядела на меня снизу вверх. Крохотная Джен Фэнси перед женщиной, которой ей не суждено стать.

— Ты ведь понимаешь, что он любит тебя, — сказала она. — Я всего лишь суррогат.

— Он любит свою малышку, — ответила я. — Ко мне эти чувства не относятся — мне уже сорок семь.

— Если бы ты сумела принять их… Интересно, не потому ли мама устроила все это? Впрочем, не знаю. Разбирайся сама.

— Наверное, ей было просто жалко его. Мать была умной женщиной.

— Итак, миссис Фэнси, надеюсь, вы когда-нибудь вновь посетите нас. — Ухмыльнувшись, девочка пожала мою руку. — Папа обычно пребывает в хорошем настроении после дневного сна. Он сидит в этом шезлонге и дожидается появления грузовичка с мороженым. Он всегда покупает нам какое-нибудь. Но любимое у нас — «Желтая субмарина». Ванильное, со сливочными завитушками и покрытое белым шоколадом. Название странное, но вкусное.

— Да, — ответила я. — Мне будет очень приятно.

Кир Булычев

ЧЕГО ДУША ЖЕЛАЕТ

Резиденция будущего диктатора Земли занимала психлечебницу. Преимущества этого места определялись высоким бетонным забором и крепкими решетками на окнах обоих этажей. Резиденция была окружена парком, оставшимся с дореволюционных времен. В парке щебетали воробьи, так как к осени остальные птицы замолкают.

Минцу не спалось. Наступил день «П», что означает: «Поехали!»

С рассветом Лев Христофорович навсегда покинет этот городок, в котором прошел ряд лет его жизни, и вскоре забудет местных жителей, людей ничтожных, недостойных сожаления, но в чем-то привычных и даже приятных.

Остаток жизни Льву Христофоровичу придется провести на командных пунктах, в походах и бомбоубежищах.

Не в силах сопротивляться сентиментальному душевному порыву, столь опасному для диктаторов, Лев Христофорович тихонько поднялся с кровати, раздвинул бронированные шторки, защищавшие от случайного злоумышленника, натянул сапоги, галифе, китель без знаков различия, перекрестился на портрет Калигулы и спустился в сад по водосточной трубе.