Избранное - Ласло Немет

Неудача эта совсем его подкосила. С будильником в заплечном мешке стоял он на горячей от солнца мостовой, не зная, что делать. Со вчерашнего дня он не только ничего не ел, но и даже не пил. Он понятия не имел, где вообще в этом городе можно напиться. Можно было бы, конечно, войти в чей-нибудь дом и попросить воды у привратника, но у него уже не было сил ни с кем разговаривать. В это утро Лайош открыл новый закон человеческой души: нельзя просто так, когда вздумается, обращаться к прохожим. От частого обращения и его силы убывают так же быстро, как слюни от частых плевков. Ранним утром на набережной или после того, как он подремал в сквере, у него эти силы были, но сейчас он их все истратил — и теперь заново должен копить да еще потом человека подходящего выбрать, на которого их потратит. Ради стакана воды жаль расходовать душевные силы, найдет он и без того как-нибудь колодец или еще что. Он брел в сторону окраин, где было меньше камня и больше зелени, в надежде, что и воду там легче добыть. За стройкой дорога шла вверх, и Лайош подумал, что так он еще заберется куда-нибудь в горы. А вдруг это и есть Холм роз, пришло ему в голову, когда подъем выжал на лбу у него струйки пота. Что холм, это точно; и в садах за затейливыми решетками, конечно, живут господа, такие же, у каких сестра служит. Мысль эта вдруг до того взволновала его, что, окажись сейчас кто-то поблизости, он решился бы обратиться с расспросами. Но лишь горячий воздух струился вокруг, танцевал над размякшим асфальтом. Улица была пустынна, господа прохлаждались за опущенными жалюзи. Лайош взглянул на табличку. Улица Бимбо. Нет, сестра живет на другой. Да и с чего бы здесь могла взяться именно та? Вон здесь сколько холмов, по эту сторону Дуная, и сколько улиц на них! И вообще он не хочет и знать про сестру. Когда Лайош был в солдатах, им офицер говорил: вот на фронте, бывало, отстанет от полка полевая кухня — и шагаешь три-четыре дня без еды. А он всего лишь вчера набил брюхо, и если совсем уж оголодает, так продаст будильник и протянет немного на вырученное. Только бы слюни так не густели во рту.

Он брел куда-то и брел, чувствуя, как темнеет в глазах; и вдруг впереди, метрах в ста, вырвался вверх белый сверкающий пенный столб. Ему пришлось стать и вглядеться, пока он уверился в том, что плеск, который он слышит, — действительно плеск воды. Столб бурлил, клокотал, смеялся и пел; подойдя ближе, Лайош обнаружил у подножия его низкорослого тощего человечка с длинным железным стержнем, раздвоенным на конце. Лайош раздумывал, как ему изловчиться попить, но к столбу и подступиться было нельзя. Весь бы вымок, прежде чем поймал бы ртом глоток воды. Однако и стоять так, в почти невидимой россыпи прохладных ласковых брызг, было невыразимо приятно. Человечек в форме, видно, привык, что люди глазеют на его столб, и не обращал никакого внимания на подошедшего парня. Так они и стояли с двух сторон водяного столба: человек в серой форме — равнодушно опершись на свой стержень, Лайош — томясь от жажды, ловя губами, ноздрями летящие брызги. Наконец человечек, решив, что воды достаточно, ловко вставил ключ куда-то в основание водяного столба, и упругая струя начала опадать. Она уже не пенилась, лишь бурлила несильно. Лайош замер от страха, видя, что еще чуть-чуть, и она исчезнет в земле. «Мне бы попить», — сказал он человечку, обретя силы в сознании грядущей опасности. Тот повернул ключ немного назад, и струя опять подскочила, стала толщиной с руку, поднялась до высоты колена. Пальцы у человечка словно знали, насколько открыть кран, чтобы можно было напиться. Лайош наклонился и открыл рот; глотку, нос, глаза, шею ему залила, залепила, разбиваясь о лицо, свежая живая струя, и это было куда лучше, чем пить из стакана. Словно вся кожа его сплошь была в пересохших глотках и все глотки молили, просили хоть немного воды. «Да не так надо, парень, а снизу», — сказал человечек, и черное, морщинистое его лицо распустилось в улыбке. Чтоб показать свое дружелюбие, он даже сам наклонился к струе и, вывернув голову, так ловко ловил губами падающую воду, что не замочил себе ничего, только разве подбородок. Потом закрыл кран до конца.

Лайош, видя, что человечек в форме пьет после него, ободрился. Будто тот чокнулся с ним. Все-таки везде есть добрые люди, думал он, пока шел, как приблудная собачонка, рядом с человечком в серой форме. И так как тот не прибавлял шагу и не отставал, а спокойно шагал бок о бок с ним, Лайош осмелился заговорить. «Это зачем делают?» — спросил он неопределенно. Кто делает и что «это» — он доверял решать человечку. «Сеть прополаскиваем», — ответил тот. «У вас такая работа?» — снова спросил Лайош. «Сегодня — такая». И, видя, что парень не очень-то понимает, что к чему, добавил: «Коммунальные рабочие мы». Это не очень понятное, но доброжелательное разъяснение одобрило Лайоша еще больше. «Трудно туда попасть?» В морщинах на испитом лице человека горделиво заиграла улыбка. Трудно ли попасть? Эх, сколько дров переколол он прежде у барина, сколько посуды перемыла жена. Да и сам барин сколько друзей своих обзвонил, сколько раз обещал, что уж теперь-то наверняка, а потом все равно ждать пришлось. А этот думает: взял, пришел — и сразу выдадут тебе серую фуражку с номером. «Н-да, легко ничего не дается, — сказал он вслух, вздыхая скорее с гордостью, чем с сочувствием. — Вы, что ли, хотите туда попасть?» — «Мне все одно, лишь бы попасть куда-нибудь. На стройке я был, в Матяшфёльде, да работа остановилась, а здесь вот никак не могу устроиться по строительному делу». Лайош сам подивился, как он здорово это сказал: «на стройке», «работа остановилась», «устроиться по строительному делу»; кто может так говорить, по тому видно, что он настоящий строитель. Человечек с ключом под мышкой выслушал его серьезно, потом ответил: «Это точно, людей много, ох как много», стараясь скрыть довольное выражение: дескать, он-то и в людском этом море не лишний.

Они подошли к следующему крану; человечек поднял крышку, вставил ключ, но, прежде чем повернуть его, дал Лайошу добрый совет: «Я вам вот что скажу: коли хотите чего добиться, ищите работу здесь, в этих виллах. Здесь всегда человек на что-нибудь нужен: корты ровнять, гравий таскать на дорожки, бассейн рыть. Вот перекапывать, жаль, сейчас нечего, весной легче было работу найти. Сможете себя показать — считайте, больше беспокоиться не о чем. В этих виллах сплошь большие люди живут: председатели акционерных компаний, правительственные советники, директора школ. Если они кого-то полюбят, обязательно устроят на жалованье. А уж с жалованьем, известно, и девки будут крепче любить». И он лукаво подмигнул Лайошу. Вишь какой здоровенный парень, и ноги, и руки что лопаты, а вот он и в годах, и собой не вышел, а будь он холост, так любая девка скорей за него ухватилась бы, чем за этого парня. Он повернул ключ, и струя вырвалась так стремительно, что обоим пришлось отпрыгнуть. Лайошу, благодарному и расчувствовавшемуся, казалось, что струя эта взлетела у него в груди, взлетела, заполнив голову пенящейся надеждой. Очень, очень мудрым нашел он совет, который дал ему этот коммунальный рабочий. У помещика в их деревне тоже были корты, и ему уже виделось, как он, Лайош, ровняет катком красноватый шлак, а помещик подходит к нему и спрашивает: «Ну, Лайош, так куда же тебя устроить, на трамвай или коммунальным рабочим?» Лайошу не терпелось попытать счастья в первой же вилле. «Погодите-ка», — сказал он, когда человечек в форме собрался закрыть кран. Он еще раз нагнулся к струе, вывернув голову, и снова напился. «Видите, всему надо учиться», — сказал человечек. Лайош от души поблагодарил его, и они попрощались, пожав друг другу мозолистые ладони.

Лайош двинулся по улице, заглядывая сквозь решетки оград: нет ли где недоконченной работы, где бы он мог пригодиться. Но кругом он видел только старые, ухоженные сады; в одном над свежим зеленым газоном вращалась, разбрасывая вокруг веер брызг, удивительная поливальная машина. Наконец он нашел недавно построенный дом, склон перед которым спускался ступенчатыми террасами, выложенными по краям плоским камнем. На некоторых ступенях камень еще лежал в грудах, ожидая своей очереди. «Вот это самая для меня работа», — подумал Лайош, подходя к калитке, украшенной чугунными листьями. Но калитка была на запоре. Он собрался с духом и позвонил. Из дому вышла миловидная, с округлыми, крепкими бедрами женщина — по всему судя, служанка. «Что надо?» — спросила она через калитку. «Не нужен ли поденщик? С камнем работать», — объяснил Лайош. «Свой садовник есть», — коротко ответила та и ушла. Из глубины сада появился мужчина в рубашке — наверное, это и был садовник — и поинтересовался у женщины, что надо этому парню. «Что за настырный народ — уже в ворота звонят», — услышал Лайош ее слова. Он поспешил повернуть за угол и затем еще дважды свернул, чтоб уйти как можно дальше от служанки с округлыми бедрами. Потом, сам дивясь, откуда у него столько сил, он звонил подряд чуть не в десяток калиток. «Что надо?» — «Работу ищу». — «А звонить чего? Ворота открыты». — «Я работу ищу». — «Нет у нас работы», — слышал он. «И так людей больше держу, чем нужно», — ответил ему какой-то барин, сам подошедший к воротам. «Гравий носить, корты ровнять, бассейн строить», — перечислял он свои возможности. «Ничего не надо», — захлопывалась калитка. На следующем углу он остановился, чувствуя, что больше не может звонить. Присев на камень, он просунул руки за спиной в прутья ограды и повис так: верхняя половина тела — словно у распятого на кресте, нижняя — как у присевшей отдохнуть старухи. Он опять вспомнил сестру. «Подлая», — твердил он про себя, стиснув зубы. Потом, поднявшись, взглянул на табличку. Над названием улицы мелкими буквами значилось: «Холм роз». У Лайоша даже в глазах помутилось от ярости. Стало быть, он все-таки на Холме роз бродил целый день. Может, прямо под окнами у сестры мучился от жары. Пока та белый хлеб крошит в кофе со сливками, у него в брюхе лишь вода булькает, которой прочищали трубы.