Избранное - Ласло Немет

Часа два Лайош топтался на углу и начал уже беспокоиться: а вдруг это красноносое пугало вообще не выпустит господина строителя из дому. Но господин строитель, видно, в душе все же был незлым человеком, он в конце концов появился и отвел Лайоша на строительство. «Вот вам помощник», — сказал он мастерам; те как раз складывали инструменты. «Помощник, — угрюмо ответил, снимая фартук, старый каменщик. — На конуру эту куда еще и помощник?» Лайош огляделся: и вправду, вся стройка была — домишко из двух комнат, еще голый, с пустыми оконными проемами под черепичной крышей. Такие строят себе, подкопив деньжат и найдя дешевого подрядчика, экономные унтер-офицеры. Ни ванной, ни комнаты для прислуги. В солдатах, попадая по воскресным дням в город, видывал Лайош совсем другие стройки. Господин строитель, однако, не желая ронять себя в глазах Лайоша, прикрикнул на каменщика: «А ну-ка, без разговоров, старый! Раз беру, стало быть, знаю зачем». «Это точно», — ответил старик, когда господин строитель был уже далеко.

Лайош испуганно смотрел на хмурых рабочих; те, не спеша уложив свой инструмент: каменщик — мастерок, столяр — ножовку и метр, ушли, не сказав ему ни слова. Начался дождь, а Лайош все так и сидел на балке, на которую вскоре должны были лечь доски пола. Он подумал, не попросить ли господина строителя, пусть поставит его куда-нибудь в другое место: здесь он и в самом деле не очень-то нужен. Но потом вспомнил про большеносого старика в бараньей шапке; и вообще, кто знает, как у них обстоит с этим их предприятием. От огорчения он даже проголодался и пошел к столбу, где оставил свою суму. Сухари от дождя размокли; Лайош в редеющей измороси уселся под табличкой с магическим словом «Матяшфёльд», которое целую зиму повторял про себя на пороге конюшни, и принялся запихивать в рот комки расползающегося под пальцами хлеба. Хлеб напомнил ему о Маришке; Лайош сначала расчувствовался, потом рассердился. И снова дал себе слово: что бы с ним ни случилось, а к сестре он за помощью не пойдет.

Мастера примирились с ним скорее, чем он надеялся после неприветливой встречи. Ночевал он в строящемся доме; подгребя под голову стружки, лежал, слушал шорох дождя, который то стихал, то припускал с новой силой. Что бы ни ожидало его рядом с угрюмым каменщиком, все же здесь он под крышей, и это его успокаивало. Вон у шомодьского мужичонки, бедного, и этого нет. Лайош не переставал дивиться себе: как это он так быстро сообразил сказать «Вац», а не «Матяшфёльд». Ведь про Вац он и знать ничего не знал, кроме названия, — по нему, так город этот мог и где-нибудь на краю света быть. Утро еще и не брезжило, когда Лайош поднялся: чего доброго, придут мастера, а он спит. Дождь унялся, и несколько звезд перед тем, как поблекнуть, успели взглянуть на себя в мокрых листьях соседского сада. Чтобы мастера увидели, какой он работящий, Лайош стал искать себе дело. Собрал в кучку стружку и щепки, снес туда же мятые лоскуты промасленной бумаги, валявшиеся меж балками пола. Стал думать, что бы сделать еще, но ни за что серьезное браться сам не решился; ничего не придумав, стал счищать засохший раствор с краев носилок. Вот и носилки были уже давно чистыми, а Лайош все возился с ними, чтобы его усердие сразу заметили. Стружками и вычищенными носилками он словно загораживался от недоброжелательства мастеров.

Первыми пришли оба каменщика, за ними столяр. Лайош с каждым здоровался, желал доброго утра, но один лишь столяр буркнул что-то в ответ. Работу его ни один из них не заметил. «С парнем этим станешь раствор таскать», — бросил старый каменщик молодому, который, видно, был его сыном: тот звал его тятей. Слова эти были Лайошу как божье знамение, и с этой минуты преданный его взгляд не отрывался от молодого каменщика. Тот сходил к соседям: видно, там оставляли на ночь инструмент. Лайош получил лопату, напарник его взял себе большой совок. С тех пор как в солдатах господин строитель дал ему обещание насчет работы, Лайош не пропускал ни одной стройки, чтобы не присмотреться, что к чему. И сейчас он сам догадался, что должен накладывать в ящик чистый дунайский песок. Он работал лопатой споро и аккуратно, молодой каменщик и сказать ничего не успел, а Лайош, подхватив ведро с веревкой, доставал уже воду из нового колодца, над бетонными кольцами которого не был еще построен навес. Первую порцию раствора молодой каменщик готовил сам, но Лайош, заметив, как тот держит мешалку, как двигает ею, тут же ее подхватил, едва они стали готовить новый замес. Вскоре напарник только известь в раствор бросал — так снисходительный профессор, сделав сложную операцию, дает старательному ассистенту выполнить последний, ритуальный штрих. К сожалению, таскать раствор приходилось вдвоем, здесь показать свое рвение Лайош мог, лишь встав впереди и проворно перескакивая через балки. «Эй, горит, что ли?» — крикнул напарник, когда на четвертом или пятом замесе Лайош принялся один бросать песок в ящик. Ему пришлось опустить лопату, а молодой каменщик, вытащив из кармана жестяную коробочку, стал крутить цигарку. Скручивал он ее обстоятельно, не спеша; послюнив край бумажки, долго приклеивал его и приглаживал. Лайош сконфуженно ждал, а после перекура стал кидать песок в том размеренном темпе, в каком дома, помощником кучера, бросал в конюшне навоз. Но молодой каменщик, одернув его, этим не удовлетворился. Когда они в очередной раз принесли раствор, он сказал старику: «Я вот ему говорю: горит у тебя, что ли, что так торопишься?» Старик даже не обернулся, стоя лицом к стене в длинном синем фартуке и мастерком ровняя штукатурку, вдумчиво и торжественно, словно службу в церкви служа. «Министра, наверно, дадут, когда дом выстроит», — процедил он, когда они уже повернулись идти обратно.

Лайош, весь красный, помалкивал, но не сдавался, стараясь все-таки угодить мастерам. Что умел, он делал и дальше сам, но так, чтоб работа шла еле-еле. Дольше всего можно было тянуть на замесе, и напарник тогда мог бездельничать в свое удовольствие. Пока они стояли с носилками в доме, Лайош поглядел в соседнюю комнату, где столяр колдовал с досками на верстаке. У столяра были густые, косматые брови; с толстым карандашом и складным метром в руках он склонялся к материалу, словно олицетворение самой мудрости. Даже седые пучки волос, торчащие из ушей, служили будто бы для того, чтобы скрывать от чужих глаз глубоко запрятанное знание. «Хорошо тому, кто ученый», — думал Лайош, уважительно поглядывая на столяра.

Обедать мастера уселись на балку пола, каждый вытащил из кармана своего пиджака сверток в промасленной бумаге. Старик каменщик пустился в рассуждения, чем отличается задунайская свиная колбаса от чабайской салями. Но это, видать по всему, были только воспоминания о лучших временах, потому что и сам старик, и его сын ели хлеб с салом и огурцы. Лайош потихоньку ушел в другую комнату, где стояли оконные рамы, сделанные столяром, и стал разглядывать карандашные пометки на досках.

«А вы, молодой человек, почему не обедаете?» — спросил его через плечо столяр. «Я потом, вечером», — сконфузился Лайош. Мастера некоторое время жевали молча. «Кто работает, тот есть должен», — назидательно произнес столяр. Никто по-прежнему на него не смотрел, но Лайош и по молчанию чувствовал, что они уже меньше на него сердятся. «Почему аванс у него не попросите, раз уж он вас сюда взял?» Каменщик сложил ножик и, поднявшись, впервые взглянул на Лайоша. Тот в смущении не знал, что сказать. «Подожду до воскресенья», — пробормотал он. Старик помолчал; ему хотелось без долгих расспросов выведать, откуда этот парень свалился им на голову. «Вы из Задунайщины, что ли?» Лайош смотрел на него непонимающе. «Я к тому, что говор у вас не такой, как здесь». Потом потянулся, выглянул в дверной проем на небо и как бы между прочим спросил: «Этого-то откуда знаете?» — «Вместе были в солдатах». Старик замолчал, сын же его захохотал во все горло. «Он и тебе, значит, мозги крутил? Хвастался насчет предприятия?» И добавил, что он хотел бы сделать с этим предприятием. Старик не одернул сына; по лицу его было видно, что ему и смешно, и жаль парня. Столяр молчал, спрятавшись за косматыми бровями и пучками волос в ушах; Лайошу стало казаться, тот вообще никого не видит вокруг и думает лишь о своей науке. Но прежде чем направиться к своим рамам, столяр еще раз повторил назидательно: «Кто работает, тот должен есть; наголодаться успеете, когда не будет работы».

Лайош понял: самое скверное позади. Мастера хоть и не удостаивали его разговором, однако сердиться уже не сердились. Старый каменщик, когда Лайош попадался ему на глаза, ругал не его, а господина строителя. Пустой человечишко, и никакой он не строитель: всего-то год-два в училище проболтался. С тех пор как тестя разбил паралич, дела на глазах разваливаются. Это он будет виноват, непутевый, если они в начале сезона останутся без заработка. Столяр же, когда молодой хозяин заглянул к ним, сказал: «Надо аванс парню дать, а то свалится тут не евши-то». Господин строитель в самом деле дал аванс, и Лайош с двумя пенге, завязанными в платок, моргал благодарно, поглядывая в сторону комнаты, где пила и молоток в руках столяра ходили так, словно в них билось сердце всего рода людского. Вечером он купил себе хлеба и сарделек — и за десять минут, прямо у мясной лавки, проел целый пенге. Ему стало тепло и приятно, будущее казалось безоблачным. Он уже размышлял о том, не послать ли сестре десятифиллеровую открытку, чтоб похвастаться первым заработком. Пускай видит, что он стал городским рабочим и без нее. Но до воскресенья надо было еще пообедать целых три раза, и он не хотел опять краснеть перед мастерами — словом, разбрасывать деньги налево-направо он никак не мог себе позволить.