Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

– Станислав, сейчас не время для этого, – решительно остановил его Белинский, – к тому же мы так и не выяснили, насколько вообще все это серьезно…

– Тогда позвольте мне одному. Я управлюсь до вашего возвращения. Ведь это недалеко – всего минут пятнадцать ходу.

– Нет, прапорщик, это исключено. В десять часов взорвут форты, и город будет открыт противнику. До этого времени мы должны покинуть Львов. К тому же улицы города уже небезопасны – по нашим военным стреляют с верхних этажей.

Новосад замолчал. Он откровенно обиделся на старшего товарища, который всегда с таким пониманием относился к его самым отчаянным идеям.

«В конце концов, Белинский только старше меня по званию и не является непосредственным начальником, – все еще не успокаивался прапорщик, когда капитан покинул отделение, – и сейчас, пожалуй, тот случай, когда можно действовать не по уставу, а по велению сердца, и тем самым выполнить свой долг перед отечеством».

С этими мыслями он, бросив в сумку взрывчатку, фонарь и веревку, натянул на себя оставленную шофером Снигиревым рабочую куртку и выскочил на улицу.

От мощных взрывов в домах звенели оконные стекла. На подходе к Словацкого он услышал гул аэроплана, и вслед за этим раздались два взрыва. Целью бомбометания, очевидно, были пожарные повозки у пылающей почтово-телеграфной конторы, которые авиатор принял за военные. За первым аэропланом появился второй. Новосад поспешил укрыться за углом дома и прижался к стене. Рядом на стене висела листовка на польском языке: «Последний день московского господства на польской земле догорает в зареве пожарищ. Преступная солдатня перестала сдерживать свои татарские инстинкты и, не имея возможности нас удержать, хочет истребить. Злобное русское чудовище сеет смерть. Мы, сыны Польши, даем обет отплатить…»

Третий аэроплан вместо бомб сбросил флешетты[238]. Одна из кассет со свистом рассыпалась недалеко от прапорщика. Он поднял стрелу размером с карандаш, отлетевшую к его ногам. На ней была надпись: Invention francaise, fabrication allemande[239].

Когда аэропланы улетели, он миновал безлюдный парк Костюшко, обогнул церковь Святого Юра и спустился по Петра Скарги к небольшому скверу, где еще недавно прогуливались и отдыхали на лавочках раненые и больные офицеры. Потом он прошел в незапертые двери монастыря, осмотрел все помещения; как и в госпитале, здесь было пусто, если не считать иконостаса на втором этаже. После этого спустился в подвал и начал тщательно обследовать все его уголки. Однако никаких проемов, лазов и люков не обнаружил. Он простукивал пол и стены, надеясь услышать неоднородный звук. Внимательно осмотрел трещины, щели и все, что могло скрывать потайные механизмы подъемных устройств. Но все было тщетно. Прошло достаточно времени, наступила пора возвращаться. Свет от фонаря все больше тускнел. С чувством огромного разочарования он направился к выходу. У дверей остановился и последний раз оглянулся. Стойкое ощущение, что вход в подземелье все же находится здесь, не оставляло его.

Небольшая куча угля в углу подвала, которую он несколько раз проходил мимо, на этот раз привлекла его внимание. Недолго думая он принялся отгребать уголь в сторону и под ним наконец обнаружил то, что искал.

Холодный, сырой воздух ударил в лицо, когда он с огромным трудом поднял тяжелый металлический люк и прислонил его к угольной куче. Вниз уходила крутая лестница. Он начал спускаться и вскоре оказался в узком проходе, вымощенном базальтовым камнем. Пройдя по нему метров тридцать, Новосад уперся в массивную железную дверь.

Вот она! – уже не сомневался он.

Прапорщика охватило необычное волнение. Показалось, даже почувствовалось, что там, за этой тяжелой железной преградой, кто-то уже ждет, ждет с нетерпением, с каким-то неистовым трепетом, когда он наконец откроет эту ненавистную дверь. И этот таинственный кто-то – иной мир, и, возможно, страшный и жестокий…

Так стоит ли это делать? – задумался он, поглаживая выщербленное ржавчиной холодное железо. А вдруг и в самом деле оттуда, как из ларца Пандоры, на человечество обрушатся невероятные беды и несчастья?

Фонарь окончательно погас, как бы давая сигнал отбросить все сомнения.

Уже при свете спички он подвесил к двери все четыре пироксилиновые шашки, перекрестился и поджег бикфордов шнур. Отбежав назад к лестнице, Новосад бросился на пол и закрыл голову руками…

В чувство прапорщика привела холодная вода, сочившаяся откуда-то сверху. Кругом была кромешная тьма. С трудом он освободил тело от камней и стал нащупывать лестницу. Найдя ее, стал медленно подниматься, и вскоре он с ужасом осознал – взрывной волной захлопнуло крышку люка. Открыть ее у него уже не хватало сил. Прислушиваясь, как снизу журчит и прибывает вода, он с горечью подумал, что для себя ларец Пандоры он, пожалуй, уже открыл.

Глава 66

Ранение Новосада

Уже темнело, когда Белинский после выполнения задания по уничтожению Львовского эллинга возвращался в отделение. На въезде в город автомобиль был обстрелян неизвестными. Пули попали в бензопровод, и бензин вытек. Проехав с квартал, мотор заглох.

Капитан велел шоферу следовать в комендатуру, где еще оставался с конным казачьим отрядом комендант Шереметьев, а сам бросился в отделение.

Новосада на месте не оказалось.

Неужели этот упрямец все-таки отправился в монастырь? Отсутствие взрывчатки и оставленный китель с другими вещами прапорщика были этому подтверждением.

«Мальчишка! Но это и моя вина; зная его запальчивость, надо было серьезнее отнестись к его затее».

До подрыва фортов оставалось совсем немного. Что же делать? Ждать, когда он сейчас, может быть, в беде? И Белинский поспешил на поиски прапорщика.

Улицы города накрыл густой туман. Свет не горел ни в одном окне. Зажигать фонарь было рискованно. Почти ощупью, вдоль стен, вытягивая руки, чтобы не расшибить голову о столбы, Белинский поспешил в сторону Юра.

Канонада стихла. Стояла мертвая тишина. Только эхом отбивались его шаги по брусчатке. «А может, это не эхо?» Он остановился и прислушался – показалось. Но все же неприятное ощущение, что кто-то следует за ним, не исчезло.

Госпиталь и монастырь он нашел по разбросанной на улице поломанной больничной мебели и кучам конского навоза. Не теряя времени, капитан, проверил обойму своего револьвера, включил фонарь и вошел в монастырь. Спустившись в подвал, негромко позвал Новосада.

Не услышав ответа, он прошелся по всем подвальным отсекам, еще раз, уже громко, позвал:

– Станислав!

Едва уловимый звук донесся откуда-то из глубины. Он снова стал осматривать все вокруг и, очевидно, так и не увидел бы крышку люка, присыпанную углем, если бы Новосад не постучал по ней изнутри рукояткой нагана.

Когда Белинский вытащил прапорщика из люка и уложил на пол, на западе раздались мощные раскаты взрывов. Земля содрогнулась. Это взрывались форты. Затем все также внезапно стихло. Времени покинуть Львов оставалось ничтожно мало.

– Станислав, как ты себя чувствуешь? – спросил Белинский, вглядываясь при свете фонаря в бледное лицо товарища.

– Скверно, но кости, кажется, целы, – выдавил из себя, виновато улыбаясь, Новосад. – К сожалению, в моих программах не было взрывного дела в шахтах. Похоже, я навсегда завалил этот колодец.

– Нам надо спешить, – оборвал его капитан, который уже ничего не желал слышать об этой истории.

Он помог Новосаду подняться, и тот, опершись на его плечо и с трудом переставляя ноги, стал медленно подниматься по высоким ступеням подвальной лестницы. Улица встретила их все той же зловещей тишиной и пустынной безлюдностью. Трудно было поверить, что за черными стенами домов ютится какая-то жизнь. Почти на ощупь они медленно прошли через сквер и стали спускаться по Казимировской. Белинский понял, что контуженый прапорщик далеко уйти не сможет, а перспектива оказаться в захваченном противником городе и, хуже того, попасть в плен по совершенно нелепой причине становилась все реальнее. Обескураженный этой мыслью, капитан с надеждой вслушивался в ночную тишину, стараясь различить шум колес случайной повозки или стук копыт казачьего патруля, задержавшегося в городе, но вместо этого снова уловил позади звук чьих-то шагов.

Покрепче сжав револьвер, он резко включил фонарь и направил назад. Луч света высветил силуэт человека, и тут же последовали выстрелы. Белинский ответил тремя и увидел, как человек упал.

Капитан подошел и осветил лицо незнакомца. Он сразу узнал смуглое лицо цыгана, следившего за ним в день его последней встречи с Лангертом. Цыган лежал на спине с застывшим в открытых глазах удивлением – пуля угодила ему прямо в лоб.

Белинский вернулся к Новосаду. Тот сидел с искаженным от боли лицом, тяжело привалившись к стене. Из-под руки, прижатой к бедру, сочилась кровь. Чтобы остановить кровотечение, капитан вытянул из брюк прапорщика ремень и туго затянул его поверх наложенного на рану платка. Ситуация становилась критической. Ясно, что без помощи врача теперь уже не обойтись. Но где же сейчас его найти? – лихорадочно рассуждал капитан. Шансы покинуть город становились практически нулевыми, и как бы в подтверждение этого печального факта со стороны Вульки Паненской донеслась все нарастающая винтовочная и пулеметная стрельба.