Ола - Андрей Валентинов

– Да, – выдохнул я. – Прости!

Поглядела она на меня – долго так, внимательно. Словно впервые заметила.

– Не хочу я подыхать, Начо! Вытащишь меня отсюда – может, и прощу. Меня вытащишь – и себя тоже. Квиты мы с тобою, а за гробом даже ненависть кончается…

Зря зеленые решилиПохвалиться предо мною:Мол, крючок у нас есть, Начо,И на том крючке висишь ты!Не крючок я здесь увидел,На камнях горячих этих.Словно зеркало подали,Чтобы вволю наглядеться.Наглядеться, насмеятьсяНад собою, дуралеем.Обмануть судьбу решил ты,Головами расплатиться,Чтоб пожить еще недельку?Погубить врагов задумал,Чтоб друзей спасти от смерти?Не поможет! Не спасет!

ХОРНАДА XXXVII. О том, как славный рыцарь Дон Саладо чудище некое повстречал

…Дом как дом, что он, что соседние – не отличить. Стены в побелке, окна ставнями закрыты, на крыше – черепица бурая. То есть это сейчас она бурая, а когда-то желтой была. Разве что калитка приметная – резная. Но и таких калиток здесь, в Квартале Герцога, немало.

Но это снаружи – не отличить. Внутри, понятно, все свое, особенное, тем более живет тут…

– …Граф де Сигода, – тычется губами мне в ухо фра Мартин. – Бывший наместник Галисии. Запомнил, Гевара? Его, значит, от должности отставили, потому как марранов привечал, вот и снюхался со злодеями, заговорщик подлый. Запомнил?

Поморщился я – больно уж губы у брата-инквизитора на ощупь противные.

Третий дом уже разглядываем. Один на улице Змеиной, два – в Квартале Герцога. С утра гулять по Севилье направились – я да фра Мартин.

– Значит, векселя ты здесь получил, Гевара. На втором этаже, из рук в руки. Ну, пойдем, грешник, надобно нам еще кой-чего поглядеть.

И – под ручку меня. А сзади еще двое в затылок дышат.

Как узнал я поутру, что в город выпустят, да еще без яду в брюхе, – обрадовался. Пикаро, он вроде рыбы, пусти в воду – из любой сети улизнет. Тем более расчетец у меня имелся. Думалось отчего-то, что жердь со мною пойдет, фра Луне то есть. Этого бы я с одного удара завалил.

…Дагу, конечно, не вернули – умные!

Но – не повезло. Не жердь со мною пошла – фра Мартин, громоздкий. А этого с копыт не собьешь, здоровый, почти как дон Фонсека. И те двое, что сзади пристроились, не отстают. Крепкие – и в плащах черных до пят. А под плащами – не поймешь чего, то ли арбалет взведенный (видел такие – маленький, в локоть всего), то ли просто нож метательный. И предупредили – дернешься, мол, подраним. И сразу – на гарроту. Вот и гуляем.

– Запомнил, значит? – продолжал меж тем фра Мартин. – А ну-ка повтори, сын мой! Да с самого начала все.

Оглянулся я, в который раз уже. Нет, не убежать. Ежели бы на улицах народу побольше было! Да мы, видать, неспроста людные места обходим.

Делать нечего – повторил. Повторил, да и усомнился:

– А если спросят, чего в домах тех внутри? И как сеньоры эти, заговорщики которые, выглядят?

– Ишь умный!

Засопел фра Мартин, насупился:

– Это верно, конечно, да только времени у нас мало, два дня всего. Коли не подпишет, начинаем. А вот ежели да, тогда все чин чином подготовим, понял?

– Да как не понять? – согласился я.

…Ой, любопытно! Это кто же чего подписать должен?

– А спросят – отвечай, что ночью дело было, а сеньоры те, само собой, маски надевали. С какой радости им лица свои благородные тебе, разбойнику морскому, показывать? А раз ночью, значит, темно вокруг, не разглядел ты. Понял ли?

Не стал я спорить – понял. Что спешат очень – понял.

Два дня, выходит?

А фра Мартин все дальше косолапит, меня за собою тянет, да только неуверенно как-то. Раз оглянулся, два оглянулся…

Встал.

Встал, тонзуру свою почесал, меня в сторонку оттащил, к калитке резной.

– Слушай, Гевара, ты особняк его милости Аугустино Перена, ассистента Севильи, помнишь?

– Чего же не помнить-то? – удивился я. – На углу Аббатской он, двухэтажный такой. И бывал я там, не в парадных покоях, правда.

Было дело! Посылал меня Калабриец к человечку одному, при доне Аугустино служившему. Да не просто – с вексельком верным.

– Так даже? – обрадовался громоздкий. – Вот и славно, сын мой! Там ты, значит, и виделся с сеньором Алонсо де Кабальеро, вице-канцлером Арагона. Восемь месяцев назад он в Севилью приезжал, не спутай. Вместе с Его Высочеством Фердинандом, в свите его.

Кивнул я – и это не спутаю. Да чего это с фра Мартином? Сопит, на меня не смотрит.

– А погулять не хочешь, грешник? Часа, значит, три? Ах, вот оно что! Не выдержал я – хмыкнул. Прямо в рожу ему.

– Так это не я погулять хочу. Вы хотите, святой отец. И не я грешник – другой кто-то!

Думал – в зубы саданет. Нет, стерпел! Снова тонзуру свою чесать принялся, да не пальцем, всей пятерней.

– Все мы грешны, все, сын мой! Все грешны, да не все умны. А умный ты ежели, поймешь. Поймешь – и язык свой прикусишь.

– Прикусил уже, – согласился я. – Так чего, идти мне?

Засмеялся громоздкий, меня по плечу хлопнул:

– Иди-иди! Да недалеко только. Смиренные братья за тобою, негодником, проследят, чтобы не случилось чего. Ты ведь свои вещички у «Тетки Пипоты» кинул? Вот туда и гряди, сын мой. Винца выпей, девочку кликни, посисястее чтоб была. Напоследок оно, значит…

Облизнулся даже фра Мартин, не иначе про «напоследок» этот подумав. А у меня словно крылья выросли. Да хоть на полчаса отпустите. Двое за спиной – подумаешь!

…Ошибся я – не двое. И не четверо даже – шестеро. Не дурак оказался фра Мартин. Ежели бы двое, то вышел бы Белый Начо на Ареналь-площадь, свистнул в два пальца…

А так нет – успеют скрутить. Или ножом саданут.

В общем, некуда деваться – пошел к тетке Пипоте. Оно и вправду, винца бы хлебнуть…

– Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!

Замер я, голову в плечи втянул. Какой еще к бесу «диририм»?

Вина я, понятно, взял – кувшин целый. Взял – да и по лестнице знакомой ступенями заскрипел – прямо на чердак-донжон. Ежели дома мой идальго, так и выпить с ним можно, поболтать, порасспрашивать. А нет его – сам выпью, его повспоминаю.

…Оно, конечно, не стоило бы нам встречаться. Да только поздно – знают фратины зеленые о Доне Саладо. Одна надежда – уговорю его, калечного, ноги побыстрее из Севильи сделать.

Потому и пошел. А тут!…

– Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим! О думель, думель копф!

Ничего себе! А голос-то какой – хриплый, страшноватый, словно певцу по горлу дагой полоснули.

– Айне каре, айне штос! Диририм-дрим-дрим!

То есть, может, и не «каре», и не «штос» – больно голос уж хриплый, разобрать трудно. Но – похоже.

Эй, плавать шкипер по морям.Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!И утонуть ко всем свиньям!Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!Эге, уже и по-кастильски запел! То есть не совсем по-кастильски…Приоткрыл я крышку деревянную, что с лестницы на чердак вела, голову высунул…В подводный царство попадать.Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!С морскими девками он спать.Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!

Ну и рожа!

И если бы только рожа! Расселся за столом этакий бурдюк в рубахе грязной, щеки небритые на грудь свисают, на подбородке – то ли борода, то ли просто мусор прилип. Расселся, кубок глиняный лапищей сжал…

Царя морского гнать он с трон,Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!Звать мертвяков со всех сторон!Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!

Поглядел я на этот бурдюк распевшийся да и решил ничему больше не удивляться. Поет – и пусть себе поет. Тем более на столе не только кубки пустые и рыба соленая, погрызенная, но и кувшин красуется – всем кувшинам кувшин.

Матрос-мертвяк он там собрать.Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!Свое он царство основать!Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!

Сел я на табурет скрипящий, свой кувшин на стол поставил, в кубок плеснул.

– Здоровье вашей милости! Бурдюка хрипящего, в смысле.

А сам уже и соображаю потихоньку. Уж не сам ли это отважный шкипер ван дер Грааф, с которым мой идальго море-океан пересечь решил на каравелле беспалубной?

Ну, с таким уж точно – доплывешь! Хоть до дна песчаного, хоть до скалы ближайшей.

– Вот я и говорить, вам, майне герре, – помереть! И герр Штрузе помереть, и герр Хальс-боцман помереть. Та-а! От лихорадка помереть, это я ист точно говорьить!

А сам кубок уже тянет. Не иначе – тост у него такой. Стукнулись.

– А когда их, майне герре, в море хоронить, они за каравеллой плыть продолжать. Та-а! Не весь плыть – лица только плыть. Слева – герр Штрузе, справа – герр Хальс-боцман. Две недели их лица на воде видеть. Та-а!

Снова стукнулись. Хлебнул бурдюк от души, брюхом колыхнул – и на меня воззрился.

– Так ты и есть герре арматор, который меня, шкипера старого, за море-океан плыть нанимать? Та-а? Это ист гууде! Я всю жизнь о таком мечтать, герре арматор! Да только раньше времени потонуть не хотеть, а сейчас время самый ист, отчего бы за море-океан не плавать? Та-а?