Аквариум (сборник) - Евгений Шкловский

Впечатлений он из того замечательного путешествия привез уйму, но то, вытегорское, запомнилось особенно, можно сказать, врезалось. И чуть что, сразу всплывало. С тянущим таким, щемяще тревожным чувством.

А было это так. Хотя нет, даже еще чуть раньше. Еще на подъезде к Вытегре в рейсовом автобусе, на котором он ехал, приключилось нечто.

Он сидел на заднем сиденье, взгромоздив объемистый рюкзак на колени и как бы им придавленный. Народу в автобусе не то что битком, но и немало. По соседству через человека мирно беседовали два мужика, один обритый наголо, в черной робе, другой постарше, в летней ковбойке с засученными рукавами.

На одной из остановок в автобус влез милиционер, невысокого роста крепыш, и вдруг, Артем даже не уловил, с чего началось, стал крутить бритому руку, мужик же руку тянул обратно и все приговаривал: «Ну ты чего, ты чего?» Тянул он ее как бы нехотя, но, чувствовалось, что силы в нем немерено, больше, чем в милиционере, тому никак не удавалось скрутить руку окончательно. Мужик в ковбойке тоже вскочил и все уговаривал милиционера отпустить бритоголового. Милиционер, запыхавшись и шумно сопя, что-то ему между делом отвечал, так они и переговаривались. Лишь время от времени мильтон, в очередной раз упуская руку бритоголового, начинал того увещевать: «Ты, падла, лучше не сопротивляйся, лучше сам иди…».

Милиционер оказался упорный и на очередной остановке бритоголового ссадил-таки, потащил куда-то, продолжая манипуляции с его рукой, хотя ясно было, что захоти мужик, то и высвободился бы непременно, стряхнув с себя крепыша, как назойливую муху. Тот, что в ковбойке, охотно пояснил оставшимся в автобусе: поволок выяснять личность этого только что якобы отпущенного на свободу зэка. И было это все так патриархально, неторопливо, по-домашнему: и зэк, мирно беседующий с другим пассажиром в автобусе, и милиционер, и стычка между ними…

Когда въехали в Вытегру, городок уже быстро погружался в сумерки, вот-вот должно было стать совсем темно, а у Артема еще не было пристанища. Он шел вдоль дощатых кособоких заборов, мимо почему-то все еще неосвещенных домиков и бараков, и хотя было не так уж поздно, на улицах пустынно, ни одного прохожего. Это немного тревожило. Стоило же сунуться в один из дворов, как Артем тут же был крупно облаян небольшим, но довольно злющим псом.

Так он и брел в сумерках, пытаясь по внешнему облику домов определить, куда лучше попроситься на ночлег, однако все выглядели однотипно угрюмо, и он уже было решил стучаться подряд в каждый, как фортуна ему вдруг улыбнулась: коренастенький лохматый мужичонка запирал изнутри калитку. Артем бросился к нему: нельзя ли переночевать?

Домишко был на удивление пуст: в единственной комнате, перегороженной пополам (получалось две) большой беленой каменкой, стоял лишь кухонный стол да два стула, а во второй половине – металлическая пружинная койка, застеленная шерстяным одеялом, брошенным прямо на полосатый матрас.

Мужичок молча сполоснул под умывальником в углу руки, сел на стул, вытянул откуда-то из-под стола початую бутылку белоголовой, банку килек в томате, тоже початую, зачерствевший кусок черного хлеба. Делал он это все молча, словно Артема рядом не было, и тот, не зная, как себя вести, стал распаковывать рюкзак. Покончив с надувным матрасом, Артем бросил на него спальный мешок и готов уже был забраться в него, когда мужичок, до этого лишь искоса с любопытством поглядывавший в его сторону, дал неожиданно о себе знать.

– И это все? – спросил, непонятно что имея в виду.

– В каком смысле? – отозвался Артем.

– Ловко, – мужичок одобрительно хмыкнул, продолжая наблюдать за Артемом, застывшим от неопределенности своего положения: то ли сразу улечься спать (вроде невежливо), то ли… Но и за стол его тоже не приглашали.

Тут, впрочем, хозяин, словно уловив его сомнения, ткнул пальцем в стул:

– Садись, выпей, – и плеснул в стакан. Затем он примерил на глазок оставшееся в бутылке и вылил себе, тщательно вытряхнув последние капли.

Они выпили.

– Тебя как звать-то? – спросил мужичок.

Артем сказал.

– А меня Васей кличут, Васей Зарубиным.

Дальше они уже мирно беседовали. Артем, расслабившись после выпитого, сообщил Васе, чем он занимается, а тот с интересом слушал, изредка что-то переспрашивая или молча кивая. Его, похоже, все больше разбирало, и он вдруг начал как-то расплываться, речь его стала тягучей, пришамкивающей, почти невнятной. Теперь он уже не вопросы задавал, но перешел к вполне эпическому повествованию. Из того, что Артем понял, выходило, что Вася – пастух, живется ему хорошо, ни в чем не нуждается. Хозяева приносят ему кто яичек, кто творожка, а то и бутылец, в общем, жизнью он вполне доволен. На соседней улице проживает его «любовница» (так и сказал), и если Артем хочет (с чего бы?), то они могут пойти к ней прямо сейчас, Вася их познакомит, она хорошая женщина. На это Артем отвечал, что лучше в следующий раз, в следующий раз непременно.

В общем, все было у Василия путем. Правда, из этого «путем» выскользнуло вдруг (не ослышался ли?), что Василий, оказывается, сидел – то ли три, то ли пять, то ли сколько-то лет (не расслышал), и не за что-нибудь, а за убийство – тут он строго посмотрел на Артема, отчего сразу всплыл в сознании недавний случай в автобусе. Он, как ни напрягался, еще хуже стал разбирать Васину шамкающую и шепелявящую речь. Да и расслабленности его, стоило Васе упомянуть про убийство, сразу пришел конец.

– Только я ведь не убивал! – неожиданно слезно выкрикнул Вася и рванул ворот клетчатой рубашки. – Это меня хотели убить, а я только защищался. Из лодки он меня хотел столкнуть. Не убивал я, веришь ты? – грохнул он небольшим сухим кулаком по столу и уронил на него голову со свалявшимися редеющими на макушке волосами. – Эх, – заглянул он под стол, видимо, в поисках спиртного, и, не найдя, снова строго взглянул на притихшего Артема. – Столько лет ни за что! Невинно пострадал, за чужой грех. Не хотел ведь я, ей-богу же не хотел!

– Конечно, ты не виноват, я в этом уверен, – как можно тверже произнес вовсе ни в чем не уверенный Артем.

– Во-во, – устало провел по лицу Василий – будто слезы стер (они и были). И спросил: – Тебе сколько лет? Двадцать? Молодой совсем. А мне пятьдесят три, да, вот мне сколько. Старик я уже скоро совсем буду. Так ты говоришь, студент, значит? Это хорошо – студент. Ко мне два года назад приходили два студента, которые на лодках плавают, иконы у меня спрашивали – я им две отдал за ящик водки. Хорошие… Но только я им не все, они все хотели, – он хитровато ощерился, обнажив три или от силы четыре передних зуба.

Тут он поднялся и, пошатываясь, зашагал куда-то в угол, откуда через несколько минут вернулся с двумя небольшими иконками, вроде бы простенькими, но при первом же взгляде на которые у Артема засосало под ложечкой. Темные лики святых на них были по-северному чисты и суровы. Старинные иконки, да и хороши – ничего не скажешь. Тем студентам, которые сторговались за ящик водки, похоже, крупно повезло. Если они понимали, конечно…

Все это было почти неправдоподобно – такие сокровища! Да хоть пять, сто ящиков водки! Не укладывалось в сознании. Ни тогда, ни даже теперь, когда вроде бы пообвык и сам пользовался подобным тарифом.

А Вася Зарубин немытые редеющие космы свои откинул и, нетвердо отклоняясь, любовался на иконку с все той же Матерью Божьей (любит русский народ Богородицу, Бого-матерь, Бого-материю, как толковал Владимир Соловьев). Тоже – ценитель! И что-то прошамкал, совсем невнятно, про пожар давнишний – как он ее из огня выдернул. То ли правда, то ли пьяная фантазия: все сгорело, только иконку, родную, от дедов и прадедов доставшуюся, и удалось спасти.

Артем слушал и думал: чего ж он тогда байдарочникам те, другие, отдал? Или они – чужие?

– Не все, вишь, пропил-то, – словно сам себе удивляясь, говорил Вася. Он приподнял иконку с Богородицей повыше и, осенив себя крестом, поставил на окошко. – Пущай теперь здесь постоит, на свету.

Хотя какой свет, сумерки за окном клубились. Ночь была, хотя и белая.

А Василий, снова утвердившись на прежнем месте, похоже, даже и не собирался ложиться. Голову в ладони уткнув, глубоко задумался о чем-то, но вскоре очнулся и словно случайно скользнул по лицу Артема рассеянным, хотя где-то в глубине, показалось, очень даже осмысленным, с хитрецой взглядом.

– И что ж ты, парень, прости, опять забыл, как тебя звать, так один и путешествуешь, с этим… – он кивнул на обмякший без матраца и спальника рюкзак.

Артем пожал плечами: мол, а что такого?

– И не боишься?

– Чего бояться-то? – как бы простодушно ответил Артем, встревоживаясь и чувствуя, что именно сейчас все и начинается.

– Ну как чего? – продолжал со странным уклоном загадочно расспрашивать Василий, исподлобья пристально приглядываясь к Артему. – А вдруг бандиты?..