Сон ребенка. Решение всех проблем - Ричард Фербер

Ною, в активное время суток жизнерадостному и послушному мальчику, было почти три года, и весь последний год он часто просыпался ночью. Укладывали его в полвосьмого вечера, и он всякий раз упирался, убегал, требовал еще сказочку и убегал снова. Было уже довольно поздно – не меньше девяти или десяти часов вечера, – когда он, наконец, оставался в постели и легко засыпал. Однако часа через два-три он начинал бормотать и ворочаться, потом вскрикивал, заливался слезами и сильно потел. Он бешено извивался, перекатывался и размахивал руками, наматывая на себя простыню и ударяясь о стену. Выглядел он при этом ошарашенным – как говорили его родители, «не в себе». Иногда он произносил нечто осмысленное: «Нет, не хочу», «Уходи», – но большую часть того, что он говорил, было невозможно разобрать. Родители были в смятении, поскольку не могли успокоить его. Казалось, он не узнавал их, отпихивал, и порой это их злило.

Они все равно продолжали окликать и трясти его, пока приступ не заканчивался (через 15–20 минут). Тогда он расслаблялся, потягивался, зевал и начинал засыпать. Иногда через час или два приступ повторялся, но почти всегда оказывался короче и слабее. Остаток ночи проходил спокойно. Незадолго до обращения ко мне родители Ноя попробовали отменить его дневной сон, рассчитывая, что это сделает ночной крепче, но добились противоположного.

Частичные бодрствования Ноя были похожи на Лизины, но интенсивнее. Он был крупнее, мог сильнее ударить, а неспособность отвечать и связно говорить в возрасте почти трех лет производила более странное и пугающее впечатление, чем аналогичное поведение ребенка помладше. Я рассказал родителям Ноя о частичном пробуждении и дал им тот же совет, что и родителям Лизы: не подходить близко и дать ребенку заснуть, не донимая вопросами. Однако я рекомендовал им во время приступа находиться у него в комнате и следить, чтобы он не ушибся. Понимая, что происходит, они не испытывали прежней растерянности и не обижались, что Ной словно бы встречает в штыки их помощь.

Было и над чем поработать. У меня создалось впечатление, что Ною не хватает сна. Он засыпал слишком поздно, по крайней мере иногда, и отмена дневного «тихого часа» не улучшила ситуацию. Переутомление повышало риск пробуждения со спутанным сознанием. Меня также беспокоили его упорные попытки всякий раз находить новые способы избежать укладывания, поскольку я подозревал, что он пытается продолжить их, начиная просыпаться, что усугубляет проблему.

По моему совету родители вернули Ною дневной сон, а вечернее укладывание назначили на более поздний – но строго соблюдаемый – час. В 20.45 они читали ему сказку, а в 21.00 желали спокойной ночи и уходили. Я научил их устанавливать границы дозволенного и прививать новые правила поведения (см. главу 5). Мы решили, что, когда Ной начнет засыпать легко и быстро, укладывание можно будет сдвинуть назад.

Родители Ноя во всем добились успеха. Его стало легко укладывать (и вскоре он начал ложиться на полчаса раньше), он быстро засыпал. Кроме того, Ной снова отдыхал днем и теперь получал достаточно сна по регулярному и стабильному расписанию. Проверка границ на прочность прекратилась. Когда же он просыпался ночью, родители уже не перегружали его нервную систему своим вмешательством. Ночные частичные бодрствования Ноя стали значительно реже и спокойнее, а в течение следующего месяца и вовсе ушли в прошлое.

У восьмилетнего Кристофера проблемные пробуждения среди ночи наблюдались почти два года. Все началось через два месяца после смерти отца и их с матерью переезда. Он стал два-три раза в неделю ходить во сне – спокойно и тихо, не плакал, ничего не говорил и не проявлял признаков возбуждения. Лицо у него делалось, по словам мамы, «чудно́е», и он не всегда отвечал на ее вопросы. Обычно он, судя по всему, бродил бесцельно, но иногда создавалось впечатление, словно он что-то ищет. Мать он, казалось, не узнавал, но разрешал ей отвести себя в комнату и уложить, как правило, после захода в туалет. Дважды он написал в своей комнате – в мусорную корзину и в выдвижной ящик. Еще два раза вышел из дома, и обратно его привели соседи. Так продолжалось около года, в течение которого выдалось несколько периодов особого стресса: сначала мама на две недели была госпитализирована из-за операции, затем вышла замуж, и семья снова переехала.

Мать забеременела. Незадолго до рождения младшей сестры ночные приступы Кристофера изменились. Теперь они случались несколько раз за ночь и протекали иначе. Примерно через час после отхода ко сну Кристофер внезапно садился в постели и коротко вскрикивал с испуганным видом. Он не реагировал на мать, не позволял к себе прикоснуться, всякий раз бормотал что-то бессвязное. Через несколько минут успокаивался, и его можно было принудить снова лечь, после чего он быстро засыпал. И так каждый час. После третьего раза он мог отправиться бродить по дому, как делал раньше, но уже в возбужденном состоянии. Мать и отчим не понимали, почему это происходит, а постоянные помехи собственному сну отталкивали и озлобляли их.

Кристофер был тихим милым мальчиком, но напряженным и тревожным. Я узнал, что и покойный отец, и отчим у него алкоголики и в семье случаются проявления агрессии. Он злился на окружающих, но боялся выдать свои чувства. Его пугало полное отсутствие контроля над тем, что происходит в его жизни, и чрезвычайно угнетала неспособность взрослых держать себя в руках. Он тратил уйму энергии на жесткий самоконтроль из страха, что проявление чувств еще больше разозлит старших и его сильнее накажут.

И Кристофер, и его мать нуждались в психотерапии и начали проходить ее раздельно по моей рекомендации. Тем временем я объяснил матери и отчиму характер его ночных пробуждений, чтобы они перестали на него сердиться. А чтобы он больше не мог выйти во сне из дома, я посоветовал установить на двери задвижку на недоступной для него высоте.

Поскольку Кристофер мог навредить себе во время снохождения, а мать и отчим пока не были готовы вести себя правильно, я выписал лекарство, чтобы справиться с его частичными бодрствованиями хотя бы на первое время, пока психотерапия не принесет плоды. Маленькая доза клоназепама перед сном помогла решить проблему почти полностью. В кабинете психотерапевта мальчик смог выразить свои страхи и переживания в располагающей обстановке и без риска, пока мама училась слушать его, сочувствуя, а не осуждая. Кристофер стал счастливее, расслабился, меньше боялся.

Через полгода благодаря психотерапии Кристофер и его мать достигли серьезного прогресса, напряжение дома пошло на спад, и постепенно мы отменили лекарство. Бодрствования со спутанным сознанием отчасти возобновились, но в мягкой форме. Если Кристофер и ходил во сне, то спокойно, и чаще вообще не поднимался с постели, а только садился, и уже не кричал, а тихонько разговаривал. Все это случалось гораздо реже, никогда не повторялось несколько раз за одну ночь, а мать теперь знала, как реагировать, не сердясь на него. В последующие месяцы частота приступов еще больше пошла на спад, и когда мальчику исполнилось девять лет, они случались уже очень редко.

Ночные бодрствования Марии были еще более бурными, чем у Кристофера, и представляли собой нечто среднее между возбужденным, агрессивным снохождением и полномасштабным приступом ночного страха. К 12-летнему возрасту Мария испытывала их уже больше трех лет. Примерно через полтора часа после засыпания она резко садилась с долгим гортанным криком, затем выпрыгивала из постели и дико металась, натыкаясь на стены и мебель, будто пытаясь вслепую выбраться из объятого пламенем помещения. Она могла упасть на пол и кататься, колотя руками и ногами. Порой выбегала как бешеная из своей комнаты и даже неслась вниз по лестнице.

Некоторые приступы Марии разделялись несколькими неделями, но, как правило, они случались один-два раза в неделю. Иногда она выглядела испуганной, иногда злой, обезумевшей, дезориентированной. Если близкие пытались остановить ее, она отпихивала их, когда с ней заговаривали, то отвечала словно бы со злобой: «Убирайся!», «Отстань!» Она предприняла одну или две неудачные попытки выйти из дома. Некоторые приступы протекали спокойнее: Мария сидела в постели и говорила почти без признаков взвинченности. Мать заметила, что, если любым способом потревожить ее сон в интервале между часом и полутора после засыпания, это провоцирует приступ, и привыкла в это время не заходить к ней в комнату, даже если дочку нужно было укрыть. Иногда Мария ночевала в гостях у подружек, и все было нормально, но мать боялась возможного приступа в чужом доме.

В девятилетнем возрасте проявления спутанности сознания у Марии длились до получаса, но сейчас, когда ей было 12, чаще всего завершались через пять-десять минут. По окончании приступа она успокаивалась, просыпалась настолько, чтобы сходить в туалет, и снова засыпала. Часто родители разрешали ей провести остаток ночи у них в комнате. Иногда они утром обнаруживали, что она спит у них, но ни они, ни сама Мария не знали, когда она перешла. Девочка ничего не помнила о своих ночных приступах ни сразу после них, ни наутро.