Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Учитель будто прочитал, что творится у меня в голове.

— Что, не хватает тебе привычных розовых очков? Ах, столица, ах цвет нации! Признайся — были же такие мысли? Ну, ладно, не трусь. У меня нет цели сделать из тебя социопатку, ненавидящую мир и людей вокруг, — он негромко рассмеялся. — Пойми, я всего лишь реалист, а не кусок говна. И теперь мой моральный долг показать тебе другую сторону медали, то есть, нашей богемной компании. Менее известную, более молодую, и пока еще не такую испорченную. Не дуйся, хреново сейчас должно быть мне. Это я наблюдаю, как мои ровесники, будущий цвет нации, так быстро выдохлись и к тридцатнику с небольшим прожрали-пробухали все свои смелые мечы.

— А я вас понимаю, Вадим Робертович, — смахивая неуместно накатившую слезу от его последней, простой и горькой фразы, ответила я. — И мне, знаете, больше всего обидно за вас.

— За меня? — удивился он. — С чего бы это? Я, хвала всем существующим и придуманным богам, занимаюсь любимым делом, да и творческим импотентом не стал, дай сплюну, — и он три раза картинно поплевал через плечо.

Чувствовалось, что учитель дурачится, чтобы не выдать своего настоящего настроения.

— Понимаете, вот вы смогли остаться собой. А они — нет. Не все, но многие. И мне обидно, что вы остались в одиночестве, в окружении пары-тройки таких же неравнодушных и одиноких людей. Вас очень мало. Вы самые лучшие, но почему именно вам должно быть тяжелее всех? Посмотрите на этих своих… друзей! Вы думаете, им плохо? Нет, Вадим Робертович, им сейчас не то, что хорошо, им, знаете ли, о-фи-ген-но! И им плевать на все те вопросы, которые волнуют и мучают вас, понимаете, плевать! Так почему в этом мире такие странные законы — почему самым лучшим людям всегда плохо? Почему ленивые бездари должны радоваться жизни, а лучшие, небезразличные — страдать и наблюдать за этим, не в силах что-то сделать? Вот ответьте мне, вы, такой умный и опытный. Почему? — понимая, что меня заносит под воздействием коньяка, я, тем не менее, топнула ногой прямо в лужу, окатив по колено и себя, и Вадима Робертовича.

Тот, казалось, не заметил этого. Застыв на месте, словно каменный исполин, он молча возвышался надо мной. Я не намерена была снимать вопрос, и поэтому открыто глядела ему прямо в лицо. Наконец, он напряженно выдохнул, и озадаченно прокашлялся.

— Знаешь, Алексия, в жизни у меня было не так уж много моментов, когда я не знал, что сказать. Сейчас — один из них. Мне пока нечего ответить тебе, маленькая гордая птичка. Хоть твои вопросы — один сплошной риторический наивняк, тем не менее, ты дала мне хороший повод для размышлений. Мне действительно будет над чем подумать сегодня ночью. А пока пойдем, поймаем такси, и я отвезу тебя в твою общагу. Ехать нам черте куда — всегда удивлялся, в каком зажопье построены наши университетские общежития.

К себе в комнату я попала уже далеко заполночь. Несмотря на то, что двери нашего корпуса закрывались ровно в девять вечера, корочка преподавателя сделала свое дело, хоть и не избавила меня от недовольного бурчания вахтера "Ходят тут всякие в два часа ночи".

Вадим Робертович, угрюмо молчавший всю дорогу, так и не вышел из этого состояния. Лишь только на прощание бросил фразу:

— Ну, пока, птичка. Иди, отдохни от всего этого балагана. Заданий тебе на сегодня никаких. Наоборот, ты мне подкинула задачку для ума. Беги уже! Я постою здесь немного. Подышу.

Перед тем, как за мной закрылись массивные входные двери, я оглянулась и увидела Вадима Робертовича, опершегося на открытую дверцу автомобиля и молча глядящего перед собой, несмотря на вопросы водителя такси:

— Ну что? А теперь куда? Ну, хорошо, подождем, ваши деньги за простой, вам не жалко, ну а мне чего?

Поднявшись наверх, я тихо, на цыпочках, прокралась к собственной кровати. Девочки-соседки уже спали, и я только порадовалась тому, что мне не придется сейчас болтать и делиться впечатлениями. Вся эта творческая тусовка, пестрая толпа прожигателей или "прожирателей" жизни, как назвал их Вадим Робертович, атмосфера обманутых надежд и упущенных побед целого поколения и одного, очень сильного, но не всемогущего человека, произвели на меня крайне гнетущее впечатление.

Наспех раздевшись, и нырнув под одеяло в надежде уснуть, я никак не могла успокоиться и все ворочалась с боку на бок в своей неудобной постели. Перед глазами проплывали почти забытые кадры из новостей, которые я смотрела еще ребенком в большой и пышной гостиной Виктора Игоревича: репортажи по центральным телеканалам о студенческой голодовке в Киеве, о забастовке всех учебных заведений столицы, о поддержке происходящего рабочими киевских предприятий, которые тоже вышли на улицы, не желая оставаться в стороне. Я вспоминала лица — красивые уверенностью в победе, полные решимости и убежденности в своей правоте. В глазах этих людей горел огонь одержимости своей идеей, единственно-важной целью. Одним из них был и молодой, немногим старше меня, Вадим Робертович. Как много надежд и радости было тогда в каждом его дне и будущее виделось светлым и ярким, без разочарований, без продажных друзей, без исписавшихся самодовольных псевдогениев.

И ничего из этого не сбылось.

Ну почему реальность всегда так далека от наших мечтаний? Ведь я тоже не раз представляла себе взрослую послешкольную жизнь — и она даже отдаленно не напоминала сегодняшний день. Нет, я не жалела ни об одном своем шаге, ни о своем выборе. Мне нравилась моя свобода, доставшаяся дорогой ценой, мой круг общения, те возможности, которые я получила. Но предугадать, что все будет именно так, я не могла, даже если бы у меня были аналитические способности Марка. Я не могла бы спрогнозировать свое будущее даже на четверть истины.

Жизнь была слишком непредсказуема — и преподносила нам слишком жестокие сюрпризы. Почему так?

Этот вопрос уже не в первый раз взволновал меня, поднимая внутри волну душного и мутного беспокойства. Я опять почувствовала себя безвольной игрушкой в руках судьбы, щепкой, которая несется в круговороте жизни, хаотически сталкиваясь с другими такими же щепками. Некоторые из них, слишком самонадеянные, все еще воображали, будто от них что-то зависит, будто они выбирают направление в этом сумасшедшем потоке. Некоторые пытались поудобнее пристроиться у бережка, некоторые несгибаемо упорствовали, плывя против течения, но исход был одинаковым. Бурный поток сносил их всех, невзирая на мнение и позицию, активную или пассивную. И самое страшное, что во всем происходящем не наблюдалось никакого смысла, никакой последовательности. Закон кармы — хорошие получают хорошее, плохие — несут заслуженное наказание — почему-то не работал. Жизнь походила на бушующую горную реку, а люди, талантливые и бездарные, благородные и беспринципные, были обычными щепками в хаотическом круговороте.

Внезапно я почувствовала, что задыхаюсь. Мной овладела настоящая паника — я боялась завтрашнего дня, всего, что он может мне принести, мне хотелось навсегда застыть в этом моменте времени в позе зародыша и не двигаться, не знать будущего, застрять в спасительной определенности, законсервироваться.

Из состояния ступора мне удалось выйти только с помощью проверенного способа. Почувствовав, что комната начинает давить на меня всеми четырьмя стенами и равномерным посапыванием соседок, я, едва находя в себе силы подняться, по привычке накинула пальто, и отправилась на курительный балкон, в его спасительную прохладу, к спасительным сигаретам. На это раз одним ожогом не обошлось, потому что глаза мне жгло сильнее, чем тело, я истерично рыдала, сидя на ледяном полу, на лбу выступил холодный пот, меня трясло.

Яростно вдавив третий окурок в запястье, я почувствовала, как паника понемногу отступает. На смену боли пришло обычное пьянящее чувство невесомости, а за ним и долгожданное умиротворение. Мир не стал проще, ответы на мучительные вопросы так и не появились, но боль воздействовала на меня подобно снотворному и успокоительному вместе взятым. С ее помощью я могла обо всем на некоторое время просто-напросто забыть.