Игра Джералда - Стивен Кинг

Когда Малыш сидела в колодках, перекладина, давившая ей на шею, не давала поднять голову, так что волосы падали ей на лицо и полностью его закрывали. Теперь ее волосы были убраны назад и подвязаны ярко-синим бантом. Она была очень даже симпатичной. И еще она выглядела счастливой. Но это и неудивительно. Ведь она освободилась от своих  оков. Она была свободна. Джесси ей не завидовала, но ей захотелось сказать этой девочке – ей было необходимо  сказать ей, – что, когда ты свободен, недостаточно просто радоваться. Свободу нужно ценить, беречь и использовать.

Все-таки я заснула. Да, я заснула и вижу сон.

Очередная судорога – правда, уже не такая ужасная, как та, что прожгла ее солнечное сплетение, – прошила правое бедро. Нога рефлекторно дернулась. Джесси открыла глаза и увидела, что свет стал тускнее. Еще не смеркалось, но до сумерек было недалеко. Джесси слышала, как хлопает задняя дверь. Она ощущала запахи. Свои запахи: пот, моча, кислое несвежее дыхание. Все было в точности так, как прежде. Время прошло, но при этом оно как будто не сдвинулось, как это часто бывает, когда ты просыпаешься после того, как заснул в непривычное для себя время. Джесси показалось, что руки стали чуть холоднее, но в ее ощущениях ничего не изменилось – онемение не прошло, но и не стало сильнее. Она не спала и не видела снов… но все равно была где-то не здесь.

И я могу это повторить, подумала Джесси и закрыла глаза. И опять оказалась на общественном выпасе того самого пуританского поселения. Девочка в синей ночнушке с большим восклицательным знаком между маленькими грудками взглянула на Джесси серьезно и ласково.

Ты не все еще перепробовала, Джесси. Есть еще одна вещь.

Ты ошибаешься, сказала она Малышу. Я перепробовала уже  все, поверь. И знаешь что? Если бы я не уронила эту чертову баночку с кремом, когда меня напугала собака, мне бы наверняка удалось освободить левую руку. Мне просто не повезло, что собака вошла именно в эту секунду. Или здесь не в невезении дело. Может быть, это злая судьба. Я не знаю …

Девочка подошла ближе. Трава мягко шуршала под ее босыми ногами.

Не левую руку, Джесси. Ты можешь освободить  правую. Это уже последний шанс, и я тебе не обещаю, что все получится. Я говорю только, что это возможно. Вопрос только в том,  хочешь ты жить или нет.

Разумеется, я хочу жить!

Еще ближе. Эти глаза… глаза цвета дыма, которые как бы стараются быть голубыми, но никак не дотягивают до желанного результата… Джесси казалось, что они смотрят ей прямо в душу.

Правда?

Ты что, рехнулась?! Неужели ты думаешь, что мне очень хочется тут лежать… прикованной и совершенно беспомощной… и дожидаться, пока …

Джесси снова открыла глаза – глаза цвета дыма, которые как бы стараются быть голубыми, но никак не дотягивают до желанного результата, – и обвела комнату взглядом, в котором читался застывший ужас. Увидела мужа, который теперь лежал в совершенно невообразимой вывернутой позе и невидящими глазами таращился в потолок.

– Мне очень не хочется  тут лежать, прикованной и совершенно беспомощной, и дожидаться, пока не стемнеет и он не вернется за мной, – сказала она пустой комнате.

Закрой глаза, Джесси.

Она закрыла глаза. Малыш в старой синей ночнушке с желтым восклицательным знаком смотрела на нее все так же спокойно и ласково. Но теперь Джесси увидела и вторую девочку – толстушку с прыщавым лицом. Той, другой, девочке не повезло. Она не спаслась, как Малыш, и уже не спасется. Разве что иногда сама смерть кажется нам спасением – причем Джесси уже дошла до того состояния, когда подобные мысли не кажутся страшными, когда ты готов их принять. Толстая девочка либо задохнулась в колодках, либо у нее был какой-то приступ. Лицо у нее было багрово-черным, цвета грозового неба. Один глаз чуть ли не вываливался из глазницы, второй походил на раздавленную виноградину. Изо рта вываливался язык, кровящий в том месте, где она прикусила его в последней агонии.

Джесси поежилась и повернулась обратно к Малышу.

Я не хочу, чтобы все кончилось  так. Я не знаю, что со мной будет, но я не хочу, чтобы все кончилось так. Как  тебе удалось вырваться?

Я просто выскользнула,  – отозвалась Малыш. – Выскользнула из лап дьявола и поднялась прямо на небо.

Джесси вдруг обозлилась.

Ты что, не слышала, что я тебе сказала?! Я уронила эту дурацкую баночку с кремом! Пришла собака, она меня напугала, и я  уронила крем! И как мне теперь …

А еще я помнила про затмение, – резко проговорила Малыш с видом человека, раздраженного необходимостью соблюдать правила этикета, сложные и совершенно бессмысленные: ты делаешь реверанс, я кланяюсь, все жмут друг другу руки. – Именно так я и выбралась: я все время помнила про затмение и про то, что случилось в тот день на веранде. И тебе тоже нужно про это помнить. Мне кажется, это твой единственный шанс спастись. Тебе больше нельзя убегать и прятаться. Пора взглянуть правде в глаза.

И всё?! И ничего больше?! Джесси была жутко разочарована. На миг в душе затеплилась надежда, но нет… здесь для нее не было ничего. Ничего.

Ты не понимаешь, – сказала она Малышу. – Это мы уже проходили – и прошли до конца. Да, наверное, то, что отец сделал со мной в тот день, как-то связано с тем, что происходит со мной сейчас… то есть я допускаю такую возможность… но зачем снова переживать ту боль, когда мне и так предстоит пережить столько боли, пока Бог наконец не устанет меня терзать и, образно говоря, не задернет шторы?!

Ответа не было. Маленькая девочка в синей ночнушке – та девочка, которой Джесси была когда-то, – ушла. Осталась лишь темнота под закрытыми веками наподобие черноты на пустом экране, когда фильм закончен и все финальные титры прошли, поэтому Джесси открыла глаза и еще раз оглядела комнату, где ей предстоит умереть. Она медленно перевела взгляд с двери в ванную на батик в рамочке, изображающий яркую бабочку, потом – на туалетный столик в углу, потом – на тело мужа под копошащимся покрывалом из сонных осенних мух.

– Прекрати, Джесс. Вернемся лучше к затмению.

Джесси широко распахнула глаза. Голос действительно прозвучал. По-настоящему. Не из ванной, не из коридора, и не у нее из головы. Он как будто возник из самого воздуха.

– Малыш. – Ее собственный голос теперь превратился в невнятный хрип. Она попыталась сесть повыше, но очередная судорога скрутила живот, и ей пришлось снова лечь, прислонившись затылком к изголовью кровати и ждать, пока судорога не пройдет. – Малыш, это ты?