Август Хромер - Сергей Жилин

Не опасаясь быть обнаруженными, мы прибавили ходу и уже через две минуты были на нужном месте. Здесь до большой жёлтой палатки генерала ближе всего. Неторопливо перебираясь от одной опустевшей палатки к другой, мы наблюдаем, как мимо проносятся еле собранные солдаты, которых почём зря костерит раздетый по пояс офицер. Когда вдаль унёсся очередной отряд, вокруг стало относительно тихо.

Наконец удалось выбраться к крупной жёлтой палатке, которую никто даже не подумал охранять в экстренной ситуации. Согласно плану, в одну из ближайших уже должны были пробраться Франц с Вирюсвачем и ждать нас.

Лоренталь подал условный сигнал, помелькав светящейся линией на руке. Ответ тут же пришёл из тьмы небольшой серой палатки, а следом наружу выбрались настоятель и одноглазый Вирюсвач. Чёрная повязка на глазу и ожог на щеке весьма кстати – настоящие головорезы. Не произнося ни слова, мы дружно достали оружие и втекли ручейком в просторный чертог главнокомандующего.

Ровно в этот момент генерал почувствовал неладное и зажёг свет. Скромненькие свечки в бронзовом канделябре осветили внутреннее убранство, а нас выхватили из темноты. Но ничего генерал поделать уже не мог, так как мой нож, перчатка настоятеля и дага одноглазого иоаннита нацелились точно на него. Здоровый Лоренталь застыл в проходе, готовый отразить атаку прибежавшего подкрепления.

Ситуация абсолютно безвыходная, как бы генерал не старался исправить её в свою пользу.

Смуглый креолец с угольно-чёрными кудрявыми волосами, узкими аристократическими бровями, горбатым носом и национальной бородкой в виде кругляша вокруг рта крайне удивлён нашему появлению, но никак не напуган. Гордый офицер не испытывает никакого страха от присутствия в его палатке сразу четырёх иоаннитов, которых ещё днём так успешно расстреливал. Сразу захотелось жестоко и надменно избить, изрезать, искалечить урода, чтобы ощутил хоть толику трепета к страшной некогда силе на Континенте.

Невозможно видеть, как могучий Орден настолько ни во что не ставят.

– Мы пришли выяснить кое-что, – угрожающе начал Франц, – Будешь говорить – останешься жив.

Губы генерала вдруг тронула наглая ухмылка:

– Даже если я не скажу ни слова, вы меня не убьёте!

– Так в этом уверен? – вскрикнул Вирюсвач.

– Абсолютно, одноглазый. Из-за нескольких убитых солдат вам нечего бояться, но убийство главнокомандующего спровоцирует погоню и розыск вашей группы. Вы отлично это понимаете.

– Понимаем, – согласился Франц, – Но если мы просто оторвём тебе ноги?

– А вы на такое пойдёте?

Вместо ответа Франц удлинил два когтя на перчатке, которые вонзились полусидящему генералу в оба бедра на незначительную глубину. Тот всеми силами сдержал гримасу боли, выдавая вместо неё надменную самоуверенную маску, приклеенную, между прочим, так крепко к лицу, что сорвать не представляется возможным.

Глупый гордец…

– И что же вы хотите от меня выяснить?

– Как вы обнаружили резиденцию? – грозно спросил Франц.

Главнокомандующий надменно ухмыльнулся:

– Да прогуливались с ребятами, смотрим – а вот и ваша обитель!

И тут смуглокожего всего передёрнуло, буквально закрутило винтом, поскольку когти Франца сильно углубились в ранах. Не удивлюсь, если жестокий с врагами настоятель начал закручивать их спиралями в кости.

Как бы отвратителен и ненавистен мне ни был этот креольский офицер, я ему сейчас сильно не завидую. Хорошо бы, чтобы эта ястребиная морда сохранила сознание до того, как мы выясним всё, что нужно!

– Вам рассказал кто-то из наших! – завёлся одноглазый Вирюсвач, – Предатель!

– Браво, иоаннит! – в момент послабления боли зашипел в ответ генерал, – Ты здесь, видимо, самый умный!

– Кто это был, ты знаешь? – грозно навис над главнокомандующим Франц.

– Имени я не запомнил, как, впрочем, и лица, – словно бы искренне пожал плечами смуглокожий.

Я же неплохо различаю ложь в словах людей. Всё он знает. Просто тупой скотине хочется доказать, что он нас совершенно не боится. Просто себе льстит.

– Он лжёт, – шепнул я.

– Ясно, что лжёт, – начинал закипать Вирюсвач.

– Скажи нам его имя! – вытянул ещё длиннее когти Франц. Настоятель всё делает правильно, но сейчас, видя, как корчится, не в силах исторгнуть из сведённых болью лёгких крик, этот ублюдок, похоже, что Франц его элементарно мучает.

– Зачем? Пусть живёт среди вас, а когда понадобиться, он снова сдаст Орден армии. Пусть несёт правосудие!

Дага одноглазого Вирюсвача молниеносно оказалась возле сердца генерала:

– Не тебе говорить о правосудии! Вы совсем забыли своё место, свиньи!

– Ну так зарежь меня, как свинью, – улыбнулся генерал, – И я никогда не прохрюкаю тебе имени предателя…

– Тешмар Гиафриц, – глухо отозвался молчавший до этого у входа здоровяк.

Все, кто только находился в палатке, застыли, онемев. Насмерть перепуганный Франц судорожно вырвал когти из ног главнокомандующего и повернулся к лысому громиле. Тот помялся и продолжил:

– Неделю назад местоположение Восьмой Резиденции им раскрыл Тешмар Гиафриц. Насколько известно ему, – Лоренталь кивнул на генерала, – Темшар затем ушёл на восток. Про Девятую Резиденцию им ничего неизвестно. Армия только с марша, поэтому завтра они не смогут, если придётся, организовать погоню. Его можно убить…

Все были ошарашены… Я тоже… Лоренталь наплевал на опасность и прочитал пленного…

Что теперь с ним будет?…

Понимая, что сотворил ужасную глупость, Лоренталь подавленно побрёл прочь из палатки. Франц тут же метнулся за ним.

Вирюсвач, уронивший было руку с дагой, с новой злобой уставился на генерала.

– И что? Зарежешь меня, свинопас? Зарежешь свинью? – сплюнул обречённый.

– Нет, ты сдохнешь медленно.

Два молниеносных удара слились в единый росчерк: первый взмах перерезал бицепс генералу, а второй рассёк бедро. Зная оружие Вирюсвача, можно с уверенностью констатировать, что у смуглокожего отнялись обе конечности.

Наслаждаясь стонами и криками раненого, одноглазый дал мне знак идти на выход, а сам подхватил канделябр и попятился следом. У входа он кинул в сторону обречённого на жуткую смерть ненавидящий взгляд и подпалил полог палатки, после чего метнул канделябр на спальное ложе. Скоро огонь расправится с выродком, жестоко, расчётливо и неторопливо, вызывая множество мук, много боли и целое море предсмертного ужаса.

Пожалуй, такую смерть заслужили все, кто решил пойти против Ордена.

Вдали полыхает адовым пламенем треклятый лагерь креольцев, плюя в воздух алые искры. Мы засели в условленном месте под сенью раскидистых ясеней и ждём Картера. Мысли у всех перепутались, смешались, повыпрыгивали одна из-за другой, вновь попрятались…

Думать решительно не получается.

Самые тяжёлые взгляды достались Лоренталю. Как понять причины, по которым воин пошёл на… самоубийство, как говорят многие… как говорят все, чего тут лукавить…

На нём после произошедшего нет лица, что-то просто-таки сломало непоколебимого здоровяка, что-то вынуло из него тот мощный стержень на котором держалась эта грузная фигура. Взгляд упёртого, уверенного в себе медведя пропал, на его место совершенно необъяснимо пришёл взгляд скованного паренька, загнанного человека – кого угодно, но не прежнего Лоренталя.

Франц не находит себе места: настоятель мечется из одного угла полянки в другой, шепчет под нос невнятные фразы, шумно дышит и хватается за голову. Не для того он нужен Ордену, чтобы решать сложные вопросы, решать будущее, делать тяжёлый выбор и вести за собой. Он был для многих отцом, многодетным общим отцом, способным обучить, поддержать, воспитать, дать заряд на будущие достижения…

Как и все мы, он теперь вынужден заниматься не своим делом. Ведь не дело для Ордена прятаться в лесах и вести партизанскую войну.

И ведь эту войну никто не объявлял! Люди просто пришли с пушками и открыли по нам огонь! Потому что их больше, потому, что на их стороне наука…

– Зачем, Лоренталь? – обречённо проронил Франц, – Зачем ты его прочитал?

– Он бы не сказал правду…

– Откуда ты знаешь? – не унялся настоятель.

– Теперь я всё о нём знаю, – здоровяк постучал себе пальцем по виску, – И теперь я вижу точно, что он бы не сказал правду. Это было ненапрасно…

Франц прекратил бессмысленные походы по траве и уселся на поваленный ствол ясеня рядом с Лоренталем, который убито пялится в землю, не желая лицезреть окружающий мир, который раскололся в его голове. Теперь в нём живут два мировоззрения, два видения реальности, но лишь одно из них истинно, а вот какое, он не может понять.

Столь сильной абстракции мне и представить не получится, хотя на что, на что, а на фантазию я никогда не жаловался.