Исчезнувшая - Гиллиан Флинн

Правда или ложь? Если она соврала, то исключительно для того, чтобы втоптать меня в грязь.

Я всегда надеялся, что у нас с Эми будут дети. Одной из причин, по которым я сделал ей предложение, как раз и было желание иметь общих ребятишек. Помнится, впервые я подумал об этом месяца через два после того, как мы начали встречаться. Я шагал из Кипс-Бея, где жил тогда, к любимому крошечному парку на берегу Ист-Ривер, мимо гигантской лего-конструкции — штаб-квартиры ООН; флаги мириада стран вились на ветру. «Как бы это понравилось малышу», — подумал я тогда. Яркие цвета — так легко запомнить, какой флаг какой стране принадлежит. Вот тебе Финляндия, а вот Новая Зеландия. Мавритания — улыбка циклопа. А потом я понял, что это должно понравиться не какому-то ребенку, а НАШЕМУ — моему и Эми. Наш ребенок валялся бы на полу в гостиной с затрепанной энциклопедией, как я когда-то. Но он был бы не один. Я пристроился бы рядом. Помогал бы запоминать флаги, а не вариться в собственном недовольстве, чему я научился у отца. Я бы хотел стать хорошим папой.

Потом я представил, как Эми устроилась рядом с нами на полу: улеглась на живот и ногой указывает на флаг Палау — желтый, чуть в стороне от центра, кружок на синем фоне. Почему-то я подумал, что этот флаг станет ее любимым.

С тех пор образ мальчика был вполне реальным (иногда девочки, но чаще всего — мальчика). Неизбежным. Меня мучили хронические боли неутоленного отцовства.

Через месяц после свадьбы, стоя с зубной нитью во рту перед аптечкой в ванной, я неожиданно подумал: «Она хочет детей, верно? Надо спросить. Конечно, я должен спросить». И когда я впервые задал вопрос — издалека, обтекаемо, — она ответила: «Да-да, конечно-конечно… Когда-нибудь». И каждое утро глотала пилюлю перед тем, как почистить зубы. Три года подряд она принимала противозачаточное. А я мучился, изводил себя, но так и не смог твердо заявить: «Хочу, чтобы у нас был ребенок!»

С началом безработицы мне подумалось, что мечты могут исполниться. У нас появился досуг. Однажды за завтраком Эми оторвала взгляд от своего гренка и заявила: «Я больше не принимаю таблетки». Просто и буднично сообщила о свершившемся факте. Она не употребляла противозачаточных три месяца, но ничего не произошло. Через некоторое время после переезда в Миссури она настояла на медицинском обследовании нас обоих. Когда Эми бралась за дело, для нее не существовало полумер. «Мы скажем, что пытались завести ребенка целый год». Я, как последний дурак, согласился — в то время мы вроде даже не прикасались друг к другу, но по-прежнему считали, что ребенок нам нужен. Как же иначе?

— Предупреждаю, тебе тоже придется сдавать анализы, — сказала Эми по пути в Сент-Луис. — Сперму, в частности.

— Знаю. А почему таким тоном?

— Ну, я думала, ты для этого слишком гордый. Или стеснительный.

На самом деле во мне кипела дрянная смесь того и другого. Тем не менее я покорно явился в медицинский консультативный центр и направился в специальную полутемную комнатку. Мужики приходили сюда с одной-единственной целью: полирнуть сучок, передернуть затвор, погонять лысого, подергать корнишон, придушить одноглазого удава, потеребить моржа, попеть соло, замочить бельишко в собственном соку… Я часто прибегаю к юмору в целях самозащиты.

В кабинете стояло обитое винилом кресло, телевизор с видеопроигрывателем и стол, на котором лежала пачка чистых салфеток и коробка с дисками. Судя по женским прическам (и вверху и внизу), порнофильмы снимались в начале девяностых. Действо было умеренно жестким. Вот интересный вопрос: а кто же подбирает фильмы для пунктов приема спермы? Кто определяет, что понравится мужчине, но чтобы не слишком унизить женщин, кроме тех, что внутри этих стен: медиков и жен, полных надежд и накачанных гормонами?

Еще дважды я посещал этот кабинет — в консультативном центре любят перестраховываться. А Эми между тем не делала ничего. Должна была принимать гормоны, но все не начинала. Она вообще палец о палец не ударила. Это ей предстояли беременность и роды, поэтому пару месяцев я старался не грузить ее, не перегибать палку. Просто поглядывал на пузырек с пилюлями — не уменьшается ли уровень. Наконец, одним зимним вечером, выпив несколько кружек пива, я поднялся на крыльцо, вошел в дом, сбросил обледеневшую одежду и, устроившись рядом с Эми на кровати, ткнулся носом ей в плечо, прошептав в теплую кожу: «Давай сделаем ребенка, Эми, давай сделаем малыша…» И она ответила: «Нет». Я ожидал смятения, нервозности, неуверенности: «Ах, Ник, смогу ли я быть хорошей мамой?» А тут холодное, обезоруживающее «Нет». И никакой лазейки. Я ожидал нервозности, опасений, переживаний. «Ник, а я смогу быть хорошей мамой?» Очередное, которое ее больше не интересовало. «Я поняла, что на меня навалится самое трудное, — рассуждала она. — Все эти подгузники, врачи, воспитание… А ты будешь витать, как вольный ветерок, и изображать веселого папочку. Мне придется вкалывать, чтобы вырастить из них хороших людей, но ты обязательно все испортишь. И все равно они будут тебя любить, а меня ненавидеть».

Я пытался доказать Эми: все будет совсем не так, но она не верила. Убеждал ее, что не просто хочу ребенка — ребенок мне совершенно необходим. Я должен был убедиться, что способен любить всей душой и что со мной маленькое существо всегда будет чувствовать себя желанным в этом мире. Я хотел доказать, что могу лучше исполнять отеческий долг, чем мой беспутный родитель. Я выращу человека, не похожего на меня.

Но как я ни старался, Эми оставалась непоколебима.

Год спустя я получил извещение из клиники. Врачи предупреждали, что не будут хранить мою сперму, если мы не свяжемся с ними. Я оставил распечатанное письмо на обеденном столе как откровенный упрек. Через три дня увидел его в мусорном ведре. Больше мы эту тему не затрагивали.

К тому времени я уже пару месяцев тайно встречался с Энди, а потому не имел морального права проявлять недовольство. Но боль оставалась, я продолжал мечтать о нашем — моем и Эми — ребенке. Я привязался к нему. Я был уверен: у нас с Эми получился бы замечательный малыш.

Марионетки настороженно следили за мной черными глазами. Выглянув в окно, я убедился, что фургоны с телевизионщиками закрылись, и вышел в теплую ночь. Самое время прогуляться. Даже если попадусь на глаза какому-нибудь репортеру-одиночке из желтой прессы, плевать.

Я пересек наш пригород, потом шагал три четверти часа по Ривер-роуд и наконец по шоссе через Карфаген. Полчаса среди грохота моторов и ядовитого выхлопа. Мимо автосалонов с грузовиками, выставленными на продажу, как коробки с конфетами. Мимо забегаловок быстрого питания, винных магазинчиков, мини-маркетов и заправок. И вот я в центре. Ни одного пешехода за все это время, только безликие силуэты за стеклами скользящих мимо автомобилей.

Время подбиралось к полуночи. Я миновал «Бар», несмотря на то что очень хотел зайти. Один-два репортера наверняка там торчат, поджидая меня. Я бы на их месте так и поступил. Но мне хотелось в какой-нибудь другой бар. Побыть среди людей, посмеяться, снять напряжение. Минут за пятнадцать я добрался до другого питейного заведения, на противоположном краю городского центра, где обычно собиралась молодежь, — дешевле и шумнее, чем у нас, зато и по субботам к утру все уборные заблеваны. Но здесь любят околачиваться сверстники Энди. Вдруг кто-то из друзей вытащил ее этим вечером развеяться? Встреча с ней была бы подарком судьбы. Хотя бы оценить ее настроение. Ну а если нет, то хлебнуть какого-нибудь пойла.

Я потусовался в баре. Энди не видать. Бейсболка с длинным козырьком частично скрывала мое лицо, и все равно, пробираясь в толпе, я нет-нет да ловил пристальный взгляд. Меня узнавали. «Это тот самый парень? Нет, правда?»

Середина июля. Если так пойдет и дальше, к октябрю Ник Данн приобретет настолько дурную славу, что под него начнут рядиться на Хеллоуин. Копна светлых волос, книга «Удивительная Эми» под мышкой. Го сказала, что ей полдюжины раз звонили и спрашивали, нельзя ли купить в «Баре» сувенирную футболку? Только этого нам и не хватало.

Присев у стойки, я попросил виски. Бармен, парень приблизительно моего возраста, слишком долго и пристально разглядывал меня. Явно размышлял, стоит ли обслуживать этого типа. В конце концов с откровенной неохотой, раздувая ноздри, поставил передо мной стаканчик. Когда я потянулся за бумажником, халдей торопливо выставил перед собой ладонь:

— Парень, мне твои деньги не нужны. Вообще.

Я все равно оставил плату на стойке. Вот же гандон…

Когда я дал знак, что не прочь бы повторить, он зыркнул на меня, покачал головой, а потом склонился к женщине, с которой о чем-то болтал. Пару секунд спустя она покосилась на меня, притворяясь, что просто смотрит по сторонам. Кивнула, в то время как губы шевельнулись: «Да, это он. Ник Данн».