Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Мария Федоровна, похоже, была разочарована, она шепнула что-то мужу, выражение его лица стало кислым, и он сухо заметил:

– Ранее портрет был лучше… С вами сыграли дурную шутку.

Если вы думаете, что тут-то и вышел наш герой из-за двери, то ошибаетесь. Напротив, Михаил спрятался так, чтобы его совсем не было видно.

А Элизабет прикусила губу. Ей вспомнилось, как императрица резко обошлась с невесткой, женой Александра, появившейся на балу в костюме-тунике, который сочинила ей художница. Может быть, императрице просто не нравилось то, что напротив ее дворца каждое воскресенье собирается толпа и немало знакомцев уже стали поклонниками Виже-Лебрен. Это лишь раззадоривало парижанку, и она еще настойчивее жаждала добиться заказа на портрет Екатерины II.

Проводив высоких гостей, Элизабет с расстроенным лицом удалилась с выставки. Шла она так стремительно, что Михаил еле успел отскочить, на него пахнуло ее духами. Он так и остался стоять столбом у дверей, охваченный смутным беспокойством. Живопись ее ему понравилась; кажется, она стала писать еще лучше, а сама ничуть не изменилась – та же легкая походка, радостный облик. Неужели он вновь окажется в ее власти?

Из задумчивого состояния его вывел чей-то голос:

– Ба! Кого я вижу! Уж не вы ли это, старый знакомец?

Перед ним стоял Львов – та же юношеская стройность, та же бодрость и тот же умный, горячий взгляд.

– Николай Александрович!

– Сто лет – сто зим! Где ты пропадал, блудный сын? Как хорошо, что мы встретились. Пойдем поглядим эту парижанку.

«Какая удача! – подумал Михаил. – Послушать Львова, узнать, как он относится к художнице, да и просто снова взглянуть на ее портреты!»

Впрочем, Львов был явно чем-то расстроен. Он рассеянно оглядывался вокруг, извинился, поскучнел и простился. Всегда неожиданный, он так же внезапно появлялся, как и исчезал, – не уследишь за быстрокрылым Фебом!

Остаток дня Михаил провел в прогулке по Васильевскому острову. Миновал дом, в котором жил в юношеские годы, побывал в Академии художеств. Необходимо было купить какую-нибудь одежду, Элиза не должна его видеть в заношенном одеянии. На Невском проспекте были открыты двери всех магазинов, и Михаил вышел оттуда в камзоле цвета бордо, в белых чулках и белом шарфе. Ночевать он устроился в гостинице.

А на другой день Михаил и Элизабет все-таки встретились, можно сказать, столкнулись нос к носу на Мойке.

– Пардон, мадам! – пробормотал он.

– Месье? – живо откликнулась она и остановилась. – Бог мой, кого я вижу?! Неужели это Мишель?.. Мон амур?

Губы его непроизвольно растянулись в улыбке, синие глаза блеснули ярким светом, но он не мог произнести ни слова.

– Ты что, все тот же упрямый мул? Зато как возмужал, какой красавец!.. Что это у тебя, коса, парик? Их уже никто не носит.

– Нет, это просто длинные волосы, – смутился он.

– Ты даже не можешь поцеловать мне руку? – кокетливо спросила Элизабет.

Он прикоснулся губами к кончикам ее пальцев.

– Какая встреча! Сколько воспоминаний! Где мы ими займемся? Знаешь что, мы сейчас же пойдем в мой дом, это рядом, и будем говорить…

Дверь открыл молодой человек русской наружности.

– Мой помощник Петр, – представила его мадам. – Сядем вон там. – Она указала на кресла возле овального стола.

И начался разговор, похожий на полет стрекоз.

– Бог мой! Как мило все начиналось, а потом… Что мы пережили! Я никогда не прощу того, что ты мне изменил! Куда ты пропал в этом противном Неаполе?

Михаил отвечал что-то невразумительное, незаметно рассматривая ее лицо. Сколько мелких морщин, какая горькая складка возле губ, но та же трогательная беззащитность, покорявшая его.

Заговорили о России: как ей понравилось здесь?

– О, Россия! Это лучшее время моей жизни. Я в восторге от Петербурга! Почему ты молчишь?

Что-то удерживало его от признаний о Псково-Печерской обители. Он рассказал, как зарабатывает на жизнь лепкой, потолочными росписями.

– А еще я иногда пишу портреты бедных людей.

– Почему бедных? Они же не могут платить! – удивилась она.

– Зато у них богатые лица, у стариков выразительные морщины, в которых запечатлелась вся жизнь.

На лице ее появилось то капризное и властное выражение, которое он хорошо знал и которое означало: ей это неинтересно, она думает о другом. И в самом деле, Элизабет заговорила о Марии-Антуанетте.

– Ее пытались спасти, был один человек, настоящий рыцарь… Носил кольцо с выгравированной надписью: «Трус, кто покинет ее». В Тюильри пробрался в парике, под видом слуги, с фальшивым паспортом, подкупил консьержку. Он даже уговаривал Швецию и Австрию выступить войной в защиту королевы, так он ее любил!..

На глаза ее навернулись слезы.

– А вы любили кого-нибудь, Элизабет? – тихим голосом спросил Михаил.

– Любить? – Она пожала плечами. – Не знаю. Мне нравилось нравиться, я любила кокетничать, доводить флирт до… но у последней черты останавливалась. Они слишком легко поддавались мне, эти мужчины, ни один не заставлял меня мучиться. Кроме моего ужасного мужа. И – ничто не доставляло мне такой радости, как моя живопись, Мишель. Мон амур! – Она вскочила, как резвая лошадка. – Мы не можем сидеть, мне пора! Назначен сеанс у короля Станислава Понятовского! Мишель, ты придешь ко мне через несколько дней. От пяти до шести часов, непременно. Обещаешь? Я сама покажу тебе мою выставку.

Он кивнул. Молодой человек, по имени Петр, петербургский слуга, уже открывал дверь.

Когда Михаил в следующий раз отправился на выставку, он сделал крюк вдоль Васильевского острова, снова приблизился к знакомому дому, где когда-то провел немало дней. Смутные воспоминания об Эмме, Лохмане, о дьявольской скрипке… Неужели, действительно, те мошенники-лодочники были их сообщниками и выкрали его золотые монеты, в том числе Франциска I? Обманный, нечистый дом – скорее вон отсюда, через мост и к Зимнему дворцу!..

– Мишель, вот это – княгиня Голицына, – говорила Элизабет, переводя его от картины к картине. – Я изобразила ее в образе Сивиллы-прорицательницы. Нас познакомил граф Кобенцель. Мне нужно было подчеркнуть греческие черты лица, тяжелые волосы. Облик ее дышит благородством, грацией, и никакого жеманства, правда? Я прожила у них целых восемь дней, и какие это были дни! Она подарила мне браслет с вплетенными бриллиантами, а на обороте выгравированы слова: «Украсьте ту, что украшает свой век».

Портрет и в самом деле был хорош. В руках княгиня держит книгу; кажется, что слышен шорох переворачиваемых страниц и вот-вот раздастся сухое позвякивание бус.

– Прекрасно!

– Я думала, вы не оцените!.. А теперь пойдемте в Летний сад, прогуляемся. Там никто не помешает разговаривать.

О чем? Конечно, о приемах в петербургских домах, у Юсуповых, Голицыных, Нарышкиных,