Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Кровавые призраки вились в воображении Элизабет. Эти изверги, злодеи, негодяи казнили любимую подругу королевы, мадам Ламбаль. Изуродованный ее труп протащили перед окном королевы, какой садизм! Она, должно быть, не могла ни отвести глаз, ни закрыть их…

Колокольный набат проникал сквозь стены Консьержери, и королева затыкала уши, не в силах слушать. Она была слишком чувствительна, чтобы не услышать в тех ударах звуки собственного смертного приговора. Разъяренные диктаторы возглашали всё новые указы, законы – гильотина работала беспрерывно.

Им неведомо милосердие. Сколько ночей королева представляла, как взойдет на эшафот, как остригут ее роскошные волосы, как в шею вонзится гильотина. Какие надо иметь силы, чтобы смириться со всем этим!

Элизабет заливалась слезами. Она не думала о том, что ждет в будущем ее любимую Францию; она еще не знала, что жестокость воцарится, станет всесильной, а потом придет Наполеон, что о революции будут написаны тысячи статей и книг, и большая их часть окажется фальсифицированной.

И вряд ли в мыслях знаменитой художницы находилось место ее рыцарю-ученику-помощнику. А между тем она как раз ехала по дороге близ Пскова и Лавры, направляясь в Петербург. Как и для многих-многих французских аристократов, спасение от бед для Элизабет было в России.

…Два года провел в монастырских трудах в псково-печерской тишине наш странник Михаил. Ему открылась красота русской природы, ее задумчивых, туманных холмов, тишина лесов и полей вне времени, нарушаемая лишь колокольным звоном.

Сидя на низкой скамеечке перед сосудами с разноцветными красками, медленно постигал он премудрости нового ремесла. Иконописцы писали открытыми красками, не смешивая их, тональной живописи не признавали. Кажется, только благодаря «Троице» Михаил начал постигать смысл русской иконы. Отгонял от себя грешные мысли, молился, работал с утра до вечера. Но по ночам нередко чувствовал властную женственность, тонкую талию, нежные руки Элизабет. К счастью, наступало утро, он копал в огороде, носил воду, писал, и ночные видения таяли.

Возможно, что так бы и прижился Михаил в тихой обители, если бы не случай. Однажды в Печорах появилось знатное семейство. Помолились, испросили благословения у старца и уехали.

А после их отъезда Михаил обнаружил на скамейке газету «Санкт-Петербургские ведомости». На глаза попалось объявление: «Напротив Зимнего дворца для господ зрителей открыта выставка художницы Марии Луизы Элизабет Виже-Лебрен». Будто его толкнули в спину с обрыва. Он вспыхнул и затаился.

Но с той минуты только и думал о том, как попасть в Петербург.

– Отпустите меня, батюшка, – просил настоятеля.

Зачем – не говорил, упорно молчал, не поднимая глаз. Батюшка был добр, кроток и дал ему позволение.

И вот уже стучат по дороге колеса телеги, ёкает селезенка у лошади, колотится сердце ездока. Мягкая от пыли летняя дорога. Бледный, без солнца день. Редкий голос подаст кукушка, разнесется трель дятла, нежно откликнутся ему певчие пичужки. И кроются пылью придорожные васильки, ромашки, сурепки.

Дорога лесом, царственным сосновым лесом. Все замерло. Как морская раковина вбирает звуки моря, так лес поглощает шумы. Дорога в сосновых иглах. Радостно на душе Михаила. Кротость и умиление, как у старца печорского, а нетерпение прежнее.

Один день, и неугомонный странник в новом мире: Петербург, Зимний, Дворцовая площадь. Снуют экипажи, пешеходы, маршируют гвардейцы, звучит барабанная дробь. В небе тот молочный белый свет, которого более нет нигде. Подул ветер, и по шелковой синеве неба будто кто-то разбросал белоснежные подушки. Было от чего взволноваться. Постояв на берегу Невы, поглядев на ее плавно текущие воды, успокоив волнение, Михаил направился к выставочному залу, что напротив Зимнего дворца.

Только бы не сразу встретить Элизабет, не оконфузиться, не попасть в волну ласкового голоса. Может быть, ее там и нет. С опаской оглядываясь, он вошел в залу. Стал рассматривать картины.

«Дама в красном» с ребенком на руках. Свободно лежит ткань, знакомый прием Элизабет. Она всегда любила посадить натуру в центре, окружить подходящей тканью, тем самым выделив ее, как бы приподняв и сообщив ей что-то воздушное.

«Мужской портрет». Примерно тот же тип лица, что был в Париже у Любомирского, к которому так ревновал Мишель. Хорошо, однако явственно влияние Грёза…

А это что за красавица в восточном наряде? «Княгиня Т.В. Юсупова». Одна из самых богатых женщин России. Ее фигура утяжелилась оттого, что колени закрыты плотной тканью, зато выступили белизна светлого платья, гирлянды цветов и повязка на голове.

Из соседней комнаты донеслись движение, восторженный голос, подобострастные возгласы. Туда, оказывается, влетел невысокий человек с лентой через плечо, в коротком парике. «Наследник! Павел Петрович!» – разнеслось по залам.

Итак, любознательному читателю стало ясно, что Виже-Лебрен, несколько лет странствовавшую по Европе, судьба занесла, наконец, в Россию. Она давно об этом мечтала, а русский посланник в Вене пригласил ее официально. Разве не так бывает в жизни: если чего-то очень хочется, то непременно это придет. Воображение ее рисовало самую желанную картину: навстречу ей выходит императрица Екатерина. Немало королей и королев писала Виже-Лебрен, но эту?!

Слух о любимой портретистке французской королевы пришел в Петербург раньше, чем появилась она сама. Аристократические дамы знали о ее красивых, изящных портретах, знали о ней как о светской даме, разбирающейся в туалетах, истинной парижанке.

Благодаря содействию знатных вельмож Элизабет получила заказ на парный портрет великих княжон, детей Павла Петровича. Она каждый день бывала в Павловске, и скоро портрет был готов. Но он не понравился императрице, характеристика ее была просто убийственной. Элизабет тут же принялась переделывать портрет. Только не учла, что все, что не нравится государыне, находит защиту у великого князя.

Итак, выставочный зал. Входит Павел с супругой, а из другой двери смотрит Михаил. Навстречу наследнику летит Элизабет, разносится ее голос:

– Милости прошу! Хотите взглянуть на ваших малюток? Вчера я кое-что переделала.

Августейшая чета остановилась возле портрета. По лицу Павла пробежала тень. Однако, пока они лицезреют двойной портрет, прочитаем, что написала об этом сама Виже-Лебрен:

«Княжнам было лет по тринадцать-четырнадцать. Черты их лиц были небесны, но с совершенно различными выражениями. Особенно поразителен был цвет их лиц, настолько тонкий и деликатный, что можно было подумать, что они питались изысканной амброзией. Старшая, Александра, обладала греческим типом красоты, она очень походила на брата Александра, но личико младшей, Елены, отличалось несравненно большей тонкостью. Я сгруппировала их вместе, рассматривающими портрет императрицы, который они держали в руках. Их костюм был греческим, но очень скромным. Поэтому я была очень удивлена, когда фаворит императрицы Зубов передал, что Ея Величество была скандализована манерой, в которой я одела великих княжон в моей картине. Я настолько поверила