Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Столик, инкрустированный уральскими камнями, когда-то подарил императрице Демидов. Атласные карты хрустели: щелк, щелк!

– Это пасьянс Марии Стюарт. Она раскладывала его, когда сидела в тюрьме… Говорят, скрашивает одиночество, отвлекает от печальных мыслей. Что молчишь? – Екатерина нахмурила августейшие брови.

Чем вызвано ее недовольство? Тайным собранием? Масонами? Сыном?.. А она вдруг смешала пасьянс и извлекла из ящичка в столе новую колоду – и всё те же сведенные брови. Великая актриса! Любит театр, считает, что именно он должен исправлять нравы, сама пишет пьесы, но что за роль избрала сегодня?

– Сдавайте, сиятельный граф! Только играть мы будем в простого дурака.

Карты брала рассеянно, играла без азарта и проигрывала. Он хотел бы поддаться, оказаться в дураках, но – оставалась она, потому что явно думала не об игре. Вдруг спросила:

– «Лекарство от четырех воров» не привезли ли тебе из Европы?

Так называли уксус, считая его средством от четырех болезней. Он отвечал: нет, и обещал непременно доставить.

– Да уж при твоих-то связях… пора бы!

«Связи с Европой, с Парижем, конечно? Значит, дело касается Поля?»

Но она откинулась на спинку кресла и сказала совсем о другом:

– Слыхал, ваше сиятельство? Не токмо в Петербург, но и в Москву уже попала эта зараза. Там их называют розенкрейцерами… Розы! Тьфу! Масоны-фасоны!

От неожиданности он закашлялся, она недобро усмехнулась. Впрочем, через минуту на лице ее играла одна из самых обаятельных улыбок: сцена из спектакля продолжалась. Граф еле овладел собой и не нашел ничего лучшего, как пуститься в отвлеченные рассуждения:

– Ваше величество, не слишком ли большое влияние придаете вы масонам? Можно опасаться их, когда бы у них были политические цели… Но ведь союзы эти невинны, они существуют для благотворительности… для развлечений, для мечтаний об усовершенствовании человеческой личности и уничтожении злоупотреблений… Благие цели – согласитесь!

Собеседница хмыкнула:

– Хм! Мария-Антуанетта говорила то же самое, мол, не страшны Франции масоны, потому что все в Париже масоны… и показывают они приверженность королю, религии… А ныне что там происходит? Крошево из человеческих жизней!..

– Но, ваше величество, это же чернь, толпа. И одно дело – Франция, другое – Россия. У нас уже был Пугачев, а двух разбойников в одном веке не бывает.

– Не бывает?!

Екатерина встала и, несмотря на свой маленький рост, прошлась такой величавой походкой, что под стать Петру Великому. И разыграла новую роль:

– Ах, как тяжело быть государыней!.. Про все я должна помнить, думать, а приближенные меня обманывают, лицемерят… Кому верить? Стараюсь, стараюсь для России – и все напрасно… То Пугачев, то Новиков, то Тараканова…

Екатерина села в кресло, подперев рукой голову, и, мгновенно изменившись в лице, коснулась пальцем руки графа и тихим задушевным голосом спросила:

– А что, батюшка, как Павел, твой единственный наследник? Надеюсь, не похож на моего Павла? А может, хуже?.. На детей наших аристократов вся моя надежда…

«Значит, все-таки дело в сыне! Надо успокоить ее величество». И граф пустился в пространные рассуждения о том, что его сын добропорядочен и послушен, что отец ведет с ним постоянную переписку, что с ним Андрей Воронихин, его человек, и думают они более об архитектуре, чем о политике. Но ежели их величество желают, то граф еще раз напишет, чтобы Поль скорее вернулся в Россию. Он напишет, непременно напишет… И уже просил своего родственника, полковника Новосильцева, поехать туда!

И вдруг Екатерина сбросила все маски, сразу постарела, уголки губ ее опустились, плечи поникли, и, медленно переставляя ноги, тяжелой походкой двинулась к секретеру. Вынула какую-то бумагу и тусклым голосом прочитала:

– «После событий летних – взятия и падения Бастилии – в Париже не утихают волнения. Страна взбудоражена. Можно содрогнуться от ужаса, глядя, как таскают по Парижу на шестах головы аристократов, жандармов… Жизни короля и королевы в опасности».

Она выпрямилась, вскинула голову, словно входя в роль Дидоны, обличающей трусов, и проговорила:

– Вот что получила я вчерашним днем из Парижа! А ты… блаженный граф, утешаешь меня!.. Надеюсь, сделаешь выводы! – И она покинула комнату.

Граф Строганов был либералом, он ненавидел крепостное право, жаждал нравственного усовершенствования, но в практических делах более надеялся на Провидение. Екатерина же была уверена: на Бога надейся, а сам не плошай.

…А между тем карета, в которой сидели Павел и Григорий Строгановы, Андрей Воронихин, а также полковник Новосильцев, только что покинула Париж и направлялась к русским границам.

Перед отъездом Ромм, Павел, Андрей и Тери устраивают прощальный ужин. Павел грустен. Что говорить о Жильбере? Тот в отчаянии: лопнуло дело всей жизни, воспитанник уходит! В письме своему товарищу он сообщит: «Он уехал вчера вечером. Не требуйте от меня никаких подробностей об этом расставании. Я сейчас слишком ошеломлен тем горем, которое все это мне причинило».

Все молчали. Павел глотал слезы, вспоминая то Тери во главе «дамского войска», направлявшегося в Версаль, то – в короткой грезе – милую Софи. Он думал о великих событиях во Франции и в тетради своей написал: «…Я видел народ, восставший под знаменем свободы, и никогда этого не забуду… И с ужасом приподнимаю край завесы, скрывающей от меня будущее, страшный призрак деспотизма. Это зрелище мне ненавистно, и тем не менее я должен к нему приблизиться».

Впереди была великая и бескрайняя Россия, богатая и бедная, широкая и стесненная крепостничеством. Еще до того, как «французские русичи» прибыли в Петербург, Екатерине о том стало известно. Может быть, кто-то думает, что она вновь пригласила графа Строганова сыграть в макао? Нет! Она распорядилась: сразу по прибытии молодому графу явиться пред ее очи.

Императрица приказала Павлу Строганову удалиться из Петербурга. Граф был в отчаянии. Но все же семейству удалось провести несколько дней вместе с Полем. Были застолья, вина, закуски, кулинарные радости. Суетились, бегали слуги, и, конечно, – расспросы, вопросы, споры-разговоры.

Поль вспоминал то прекрасный, то безобразный Париж, восхищался теми, кто сражался за свободу.

Григорий не без усмешливости охлаждал пыл брата:

– Помнишь, Поль, я говорил тебе: бочка, которую вкатили в гору, непременно скатится вниз и… зашибет на своем пути всех?.. Ах, кузен! Что такое революция?.. Сперва – романтики, чувствительные либералы, потом выходят на арену реалисты-карьеристы, а там… та самая железная диктатура, которую не прочь теперь получить Париж.

Андрей или молчал, или говорил об итальянской архитектуре.

Старый граф слушал, и с лица его не сходила печаль. Он думал о том, что следует теперь ждать от императрицы, и вещее сердце предсказывало дурное.

В гостиную вошел дворецкий и сообщил, что прибыл гонец из Зимнего дворца. Граф вышел навстречу, взял