Пульсирующий камень - Мино Милани

«Что с тобой, Мартин?» — спросил я себя, укладывая очки в футляр. И не смог ответить на этот вопрос. Я весь обливался потом, зуд в руке стал сильнее и сделался почти невыносимым. Должно быть, меня сильно лихорадило, я чувствовал, что весь горю, в горле пересохло. Включая двигатель, я почувствовал, что меня немного подташнивает. Я попытался успокоиться и хотел мысленно вернуться к волчку. Но едва я начинал думать о нем, как меня охватывал жуткий страх.

Я приехал в лабораторию профессора Чимнея после трех часов изнурительного пути среди нескончаемого ряда ревущих машин. Я был совершенно измотан и мучительно хотел пить. Рука пульсировала и слегка покраснела, как от легкого ожога. Но я же не прикоснулся к волчку…

Шатаясь, я прошел по коридору. Увидев меня в дверях, Чимней улыбнулся и хотел что-то сказать, но улыбка застыла у него на губах.

— Мартин! — воскликнул он, бросаясь навстречу. Он остановился, внимательно взглянул на меня и добавил: — Боже мой, Мартин! Что с тобой?

У меня сильно кружилась голова, я обеими руками оперся о стол и ответил:

— Приветствую вас, профессор.

— Что случилось, Мартин? — с тревогой спросил он.

— Немного устал, профессор, — я положил очки на стол. — Спасибо, они мне еще понадобятся… — Говоря это, я заметил, что Чимней смотрит не на меня, а на что-то или на кого-то за моей спиной. Там раздавалось негромкое тиканье, непонятное, механически-равномерное.

— Что с тобой случилось? — снова тихо спросил профессор, не глядя на меня.

— Ничего.

— Ничего? — переспросил он и, пройдя мимо меня, взял тот предмет, на который так пристально смотрел до сих пор. Обернувшись, я увидел, что это счетчик Гейгера. Чимней приблизил его ко мне. Тиканье стало громче.

— Мартин, ты облучен!

Я попытался улыбнуться, но не смог. Меня лихорадило, терзало какое-то ужасное беспокойство… Я с трудом проговорил:

— Облучен? Но у меня только немного кружится голова… Вы считаете, что…

Он мягко прервал меня:

— Где ты был?

— Я… гулял.

— Допустим. Но где? Ты был в какой-нибудь лаборатории, на каком-нибудь предприятии, в университете? Где ты нахватал столько радиации?

Я отрицательно покачал головой. Теперь мне было все ясно. Волчок излучал радиацию, а я только поднес к нему руку… Он отстранился от меня, но не настолько быстро, чтобы я не успел облучиться. Внезапно я почувствовал невероятную усталость. Мысль, что этот предмет поступил так разумно, что он способен был вести себя как мыслящее существо, опять испугала меня. Опустив голову, я спросил:

— Как это может быть, профессор? Выходит, я обречен на мучительную смерть, как те облученные… в Хиросиме? Что же такого я сделал? — продолжал я. — Я же ничего не трогал. Только поднес руку… Не спрашивайте меня ни о чем. Я не знал, что он радиоактивный, откуда мне знать?…

— Мартин, — строго сказал Чимней, — речь идет о твоей жизни, понимаешь? Это тот самый предмет, который можно увидеть только с помощью моих очков?

— Да, он.

Профессор положил счетчик, подошел к телефону, и я услышал, как он сухо произнес:

— Говорит Чимней. Приготовьте комнату номер одиннадцать. Да, срочно. Приду сейчас же. Облучение гамма-лучами. Приготовьтесь. Пойдем, Мартин, в душ. Это специальный обеззараживающий душ, который снимает радиацию. Тебе нужно очиститься от этих гамма-лучей, иначе грозит беда. Когда ты… поднес руку к этому предмету?

— Примерно три часа назад, — ответил я, следуя за ним в коридор.

— Где ты был все это время?

— В машине. Я сразу же поехал к вам. Не знаю, почему.

— Правильно сделал.

Лифт, в котором мы ехали, остановился. Нас встретило несколько человек в странных халатах и пластиковых масках, рядом стояла каталка. Чимней приказал:

— Ложись, Мартин. И пусть они сделают все, что необходимо.

— О'кей, профессор, — ответил я и закрыл глаза.

Под сильным душем меня держали часа два. Струи мутной желтоватой жидкости с очень резким запахом обрушивались на меня со всех сторон то прохладные, легкие, то обжигающие — упругие Чимней, переговариваясь со своими коллегами, наблюдал за мной в смотровое окошко. Я даже не пытался расслышать, что они говорят. Наверное, сочувствовали, видели во мне осужденного на смерть. Всего лишь жест, простой жест — протянуть руку к волчку — и теперь моя кровь заражена, в ней образовался какой-то яд. Очень может быть. И все же я не ощущал страха. Я не думал, что из-за того, что произошло в туннеле, из-за этого волчка, который сдвинулся с места… Тут мои мысли стали путаться. Я знал только одно — в туннеле оказалось нечто невероятно важное, что бы это ни было, и мне необходимо вернуться туда. Все остальное не имело для меня сейчас никакого значения.

Глава 4

Наконец, душ отключили, и меня перевели в небольшую комнату, где поток горячего воздуха в одно мгновение осушил меня. Потом вошел Чимней с другими врачами, они взяли мою кровь для анализа и, что-то взволнованно обсуждая, окружили меня всевозможными гудящими и жужжащими приборами. Вся эта история длилась еще часа два, после чего я был совершенно без сил. Наконец, Чимней поднес ко мне небольшой счетчик Гейгера, и я заметил, что присутствующие замерли в ожидании.

Счетчик молчал. Все облегченно вздохнули.

— Все в порядке, Мартин. Все в порядке. Однако, что бы ни заставляло тебя снова набрать эти… — тут Чимней помрачнел, — эти проклятые лучи, в которых мы еще толком не разбираемся, не делай так больше.

— Нет, не обещаю вам этого, профессор, — ответил я.

— Не обещаешь? — переспросил Чимней, недовольно глядя на меня. — Это настолько важно, что стоит рисковать жизнью?

— Да.

Он вздохнул, прошел к большому окну, я последовал за ним. Врачи вышли, и мы с профессором остались одни. В комнате стоял приглушенный гул, какие-то приборы издавали далекие неопределенные звуки, словом, ощущалось дыхание крупной лаборатории. Мы молчали. Чимней, казалось, обдумывал мои слова. Наконец он спросил:

— Что это было, Мартин? Можешь сказать мне?

— Могу, конечно. Я знаю, что вы сочтете меня сумасшедшим. В туннеле метро, в Нью-Осмонде, находится одна странная вещь, профессор. Похожа на детский волчок… но это сложная машина. Простым глазом ее не увидеть. Она пытается выбраться оттуда… Как она там оказалась, не знаю. Слетела с неба, наверное. — Глядя профессору прямо в глаза, я добавил: — Это то, что мы называем «летающей тарелкой».

Он выдержал мой взгляд. И остался совершенно невозмутимым. Только мне показалось, глаза его стали строже. Я продолжал: