Театр китового уса - Джоанна Куинн

      через

    маленькую

     открытую

вентиляционную шахту

      которая ведет

       ее прямо

      на двадцать футов

      под землю

      в галерею

      над

      собственной

      группой

     «Кафе-

        де-

      Пари»

      где она

    взрывается

газово-голубой

вспышкой

посылая ударную волну воздуха

горячий как топка взрыв

пронзающий пространство

несущий перед собой цимбалы

и стулья и нотные листы и перья и

футляры для инструментов

и музыкантов и куски

других музыкантов и шелковые платья

сорванные с танцующих тел

скоростная мозаика стеклянных осколков

каблуков вилок гобоевпепельниц

взрезающих летчиков и их подруг

и официантов с тарелками зависших у столов

пока ночной клуб и его содержимое не взорвалось

ураганом одуванчиковых часовнесущихся к краям

когда все одиночные вещи летят смешавшись

                         в единое все.

Решение бомбы конечно: здесь не будет ничего, кроме воздуха, останется только чистое пространство. Свет гаснет. Потолок обрушивается на танцпол. «Кафе-де-Пари» открыто ночному небу. Из развалин поднимается дым.

Записка на розовой бумаге и букет роз

17 марта 1941

Мейфер

Милые Флосси и Кристабель,

«Женщины всегда должны уходить первыми – мужчинам нравится считать, что ты идешь своей дорогой». Так мне сказала Розалинда. Она говорила, что лучшим способом привлечь внимание Уиллоуби было выйти из комнаты. В этом она была великолепна. Такая гибкость. Эти слова вспомнились мне сегодня, когда я увидела объявление о ее похоронах в газете. Она ушла первой, бедняжка. Хоть я и верю, что это могло ее успокоить. Ей никогда не хотелось постареть.

Какое-то время я пыталась жить, следуя ее словам. Я решила хорошо планировать свои выходы, синхронизировать свои движения сообразно с потенциальным интересом мужчин. Но теперь на это у меня нет времени. У мира нет времени. Война нас сжала – и мы запалились. Кроме того, мне никогда не хотелось уходить из комнат. Мне нравится быть в них: говорить, пить, читать мои стихи!

Я не смогу присутствовать на похоронах Розалинды, хотя и знаю, что в этой холодной церкви вы не упокоите ни одного ее кусочка. Завтра я отплываю в Нью-Йорк с ящиками картин, которые, надеюсь, там будут в большей безопасности. Там я встречу Тараса и Хилли, чтобы устроить новую выставку работ Тараса. Я также попытаюсь убедить Америку поторопиться и вступить в проклятую войну. Но я вернусь к Рождеству с охапками чулок и апельсинов.

Знаете, самой странной в «Кафе-де-Пари» была тишина. Пожарный, который вытащил меня, сказал, что, если ты совсем рядом с бомбой, ты ее не услышишь. В один миг я поднимала бокал в честь дорогого Уинстона, затем был удар энергией, будто само время вздрогнуло, и все остановилось.

Когда я снова посмотрела в его сторону, мой компаньон был мертв, хоть у него и хватило манер остаться сидеть за столом, и серая пыль падала повсюду, будто трепещущий пепел Помпеи.

Передайте мои глубочайшие соболезнования Уиллоуби и Дигби. Вспоминайте Розалинду с нежностью и прощением и оставьте ее портрет на стене, но помните, что в жизни важнее быть кем-то большим, чем просто объектом для взглядов. Тщеславие – лишь коробочка зеркал. Давайте не будем разбрасываться этими днями. Пусть все мы уйдем последними.

С любовью,

Миртл хх

Каталог выставки

КОВАЛЬСКИ В АНГЛИИ

четверг, 15 мая – суббота, 5 июля 1941

Галерея ван дер Верфф, Нью-Йорк

7 центов

выручка пойдет Американскому Красному Кресту

Вступление Миртл ван дер Верфф

Частое восклицание: к чему во время войны искусство? Галереи Европы стоят пустыми. Картины сжигаются теми, кто считает их «дегенеративными». Сейчас время для битвы, не для искусства, говорит голос разума.

Наши голоса звенят в ответ: искусство наше оружие! То, что художники Европы страдают, показывает, как их боится нацистская угроза, которой мы должны противостоять. Позволить фашистам раздавить искусство под подошвами своих сапог, не смочь защитить тех, кто трогает нас до глубины души, будет потерей для человечества.

Среди тех, кто бежал от преследования, Тарас Ковальски. Мистер Ковальски учился во Франции в рамках «Парижской школы» 1920-х – русских художников-в-изгнании, которые включали месье Модильяни и Шагала.

Хотя две из выставленных здесь картин были представлены на Лондонской международной выставке сюрреалистов 1936 года, мистер Ковальски предпочитает не ставить себя в ряды каких бы то ни было движений. Тем не менее, справедливо было бы сказать, что среди сюрреалистов он нашел братьев. Тех, кто ценит иррациональный плюмаж снов, радужные огни газолина.

Посетителей выставки встретит «Дама роз», загадочное изображение бессознательного. Как прекрасны розы, как кровавы в сравнении с призрачной белизной рук!

Но хотя мистер Ковальски разделяет неприязнь сюрреалистов к обычной репликации, он жил в Англии и, как и мистер Пол Нэш, перенял традицию писания пейзажей этой страны. Вместе с визионерскими пейзажами мистер Ковальски написал портреты жителей английского дома.

«Кристабелла Первая» изображает девочку, яростно изображенную текстурированным маслом. С деревянным мечом в руке, она не похожа на спокойных детей мистера Гейнсборо с обручами в лентах. Эта нечесаная разбойница – дикий Гекльберри Финн прекрасного пола. «Пламень» рожден из того же темного знамения и динамичного цвета (этот неистощимый оранжевый! этот тягучий черный!).

В то время, когда Европа снова переживает спазмы войны, эти зловещие изображения художника, вышедшего из колыбели конфликта, имеют огромную силу – это призыв, на который невозможно не ответить!

Акт четвертый

1942–1943

Пленные

Июнь 1942

Они видят, как она идет по полям, и замирают. Солнце ярко светит. Их глаза затенены козырьками кепок. Они одеты в форменные рубашки и брюки. Некоторые подпоясались пенькой, у некоторых на рукавах вышиты буквы «ВП». Они в полях уже три дня, но видит их Флосси впервые.

Она отмечает их осторожное, нейтральное молчание, сопровождающее ее приближение; теплый воздух сгущается, пока она с трудом пробирается сквозь него, спотыкаясь на изрезанной бороздами земле.

Коренастая фигура в британской форме снимает кепку.

– Мисс Сигрейв, – приветствует он. Это сержант Баллок с раскрасневшимся от жары лицом.

– Добрый день, сержант. Я пришла за работниками для конюшен, – говорит Флосси, откидывая волосы с глаз. – Мистеру Брюэру пришлось уехать в Лондон.

– Хорошо, – говорит сержант Баллок. Он поворачивается к немецким военнопленным: пяти мужчинам, которые живут в лагере на землях поместья, откуда их посылают работать на местных фермах, где