Театр китового уса - Джоанна Куинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый маршрут через город без света непредсказуем. Тенистый лунный пейзаж, чью форму бомбы меняют каждую ночь. Ориентиры испаряются, улицы перекрывают, все засыпает пылью. Дружинники противовоздушной обороны в шлемах и комбинезонах длинными палками тычут в тлеющие останки зданий, пока обломки не сдвигаются и не обваливаются, как уголь, и едкий дым не расползается по дорогам туманом.
Постаменты знаменитых статуй стоят пустыми. Эроса сняли, фонтаны забили досками, а фасады разбомбленных зданий лишь фасады – позади ничего, ни полов, ни потолков, ни жителей. Дома распахнуты, разрезанные надвое; спальни, ванные, все интимные места обнажены всеобщим взглядам. Ничего священного не осталось. Это съемочная площадка, и декорации все время меняются. Это съемочная площадка, и актеры на одной есть, а на другой пропали. Только небо освещено перекрещенными лучами прожекторов, пока сирены воздушной тревоги становятся то громче, то тише.
Розалинда идет на встречу с Миртл на Пиккадилли, но не имеет значения, если ее убедят остановиться в баре-другом по пути. Теперь все иначе. Не все одеты в формальные вечерние наряды, многие в форме. Летающие Джонни и Флотские Джеки, как зовет их Миртл. Офицеры, летчики, гвардейцы. Умеет ли она танцевать джиттербаг? Да, умеет. Она замужем? Да, замужем. Но Уиллоуби так давно не смотрел на нее, и, сидя на крутящемся барном табурете, она может обернуться, чтобы ей прикурили сигарету и зеленый шелк платья натягивается на бедрах; она видит, как мужские взгляды падают на них. Это взаимный обмен. Еще один коктейль, кубики льда бьются в бокале друг о друга, а ее лицо в зеркале женской уборной весело и триумфально. Внимательные мужчины ждут ее возвращения. Ее муж отсутствует. Ее мать мертва. Она умеет танцевать джиттербаг.
Когда они с мужчинами вместе выходят на улицу, падшие женщины в тенистых проемах окликают мужчин, зовут их вернуться позже, говорят, что те не могут отправиться воевать с Гитлером без развлечения, говорят, ну же, милый, не оставляй меня совсем одну. Розалинда не может их осуждать, хоть и должна. Она видит в этом коллективную благосклонность, благодарность храбрым мальчишкам. Она надеется, что им никогда не придется прибегать к таким вещам, но кто может винить их за слабости? Все будто живут, как всегда жила она: в танце, получая удовольствие. Они присоединились к ней с бокалами в поднятых руках.
* * *
Они идут в ночной клуб «Кафе-де-Пари», кивая швейцару, что распахивает им тяжелые двери. Они сбегают вниз по двум лестничным пролетам, и она мельком ловит свое отражение в освещенном снизу зеркале в позолоченной раме, где замечает сухожилия на своей шее, натянутые как пара канатов. Она останавливается, приглядывается, вытирает чуть размазавшуюся в уголке рта помаду. Она всегда благодарна за беспринципное освещение, то, что в фаворе у медиков и актеров сцены: тех, кто знает, что лицо – это холст. Она считает, что женщины должны быть объективны в отношении собственной внешности; слишком многие проскользнут мимо зеркал, если им весело, глупо считая, что счастье их каким-то образом преображает. Нужно отучиться от такого ласкового потакания себе.
Мужчины могут так легко отвернуться. Они могут заговориться между собой и забыть, что ты рядом, и это для них ничего не значит. Она не может их винить. Они мужчины, сильные, готовые умереть за свою страну, а она женщина за сорок с декольте, которое начинает напоминать оберточную бумагу. У нее есть улыбка, готовая на случай, если ей откажут, – обаятельная улыбка и очаровательная манера складывать руки вместе. Она не может позволить им почувствовать неловкость, пусть даже это ничего для них не значит. Для нее это что-то значит. Она всегда хотела только, чтобы ее желали, но не грубым образом. Она попугай, пещера. Она устала пытаться быть всем тем, что они пытаются в ней увидеть, но что еще остается?
По городу прокатывается завывание первой за этот вечер сирены воздушной тревоги. Они к ней уже привыкли. Бомбы месяцами сыпались на Лондон. Они так глубоко под землей, это совершенно безопасно, а хозяин запасся шампанским, и оно никогда не кончится. Мужчины идут к бару.
Интерьер ночного клуба выглядит как бальная зала на «Титанике»: отполированный танцпол, окруженный столами с белыми скатертями и стильными лампами, над которыми нависает изогнутый балкон, на котором Розалинда замечает Миртл – та жестом показывает, что нашла им хорошее место. Широкий усатый мужчина со множеством медалей сидит перед ней, попивая виски.
На другой стороне танцпола широкая двойная лестница, где танцовщицы в головных уборах с перьями готовы спуститься. Знаменитая группа в вечерних костюмах, спрятавшись под лестницей, настраивает инструменты и регулирует пюпитры.
Группа начинает играть, когда Розалинде передают бокал. Перебор цимбалами – та-таа, та-таа, та-таа – и развязный ответ трубы – па-ПАА-па! па-ПАА-па! – и слушатели начинают притоптывать ногами и покачивать головой даже до того, как вступает остальная группа, потому что все они слышали эту песню по радио, это «О Джонни, О Джонни, О!» – и сразу же появляется желание пуститься в пляс. Руководитель группы – элегантный чернокожий юноша с белой бабочкой – покачивается, как Фред Астер, размахивая палочкой, беззаботно и легко. Танцовщицы на лестнице подняли руки к лицам и синхронно двигаются из стороны в сторону.
Где-то над головой – далекая дрожь вражеских бомбардировщиков и трескучая стрельба лондонских зенитных орудий.
Один из солдат забирает бокал из руки Розалинды и ставит на столик, чтобы ловко закрутить ее на танцполе. Прижавшись к широкой груди в форме цвета хаки, она вдруг вспоминает Уиллоуби – молодого офицера, заключавшего ее в объятья, даже когда она еще была замужем за его братом. Какое удовольствие – сдаться, бросить делать вид, что не прикладываешь усилий, быть взятой им. Самая желанная сдача. Самый привлекательный из мужчин. Она закрывает глаза, и они покачиваются вместе, и вечер только начинается.
Снаружи немецкие самолеты идут вдоль Темзы, в лунном свете сияющей серебряной лентой, ведущей их в город. По пути они сбрасывают бомбы. Цилиндрические бризантовые заряды выпадают из нутра самолетов и со свистящей скоростью спускаются к Баркингу, и Лаймхаусу, и Уайтчепелу, и Блэкфрайерсу, и одна, сброшенная над Пиккадилли, несется вниз и
вниз и
вниз и
вниз и
вниз и
