Бедный маленький мир - Марина Козлова

Так вот теперь, стоя у стены концертного зала в Хайфе, Иванна подумала: неплохо было бы, чтобы в момент, когда придет жопа, человек, стоящий сейчас на сцене, оказался где-то поблизости. Этот – «по чьему благословению я по небу лечу». Со своей необъяснимой силой, со своей единственной в мире улыбкой, со своими грустными темными глазами и со своими красивыми и яркими людьми. Иванна смутно, в самом общем виде понимала, что здесь все должно быть в комплексе – в сложившейся функциональной полноте. Нельзя исключить из этого гештальта ни гобой, ни волынку, ни высокую синеглазую скрипачку, которая за четыре минуты своего соло создала какую-то исключительную эмоцию и вибрацию, пробила, вырезала смычком окно с разноцветным лугом и дождем прямо в середине зала, ни медленный рассеянный жест руки композитора, убирающей спутанные волосы с высокого лба, ни его привычку смотреть прямо в глаза…

«Не надо», – беспомощно, теряя надежду сохранить остатки рационального мировосприятия, попросила Иванна и сама не очень поняла, к кому обращается и чего просит.

Выйдя на улицу, она долго стояла на одном месте, смотрела прямо перед собой. В поле зрения попал маленький фонтан с подсветкой – вот на него Иванна и смотрела. Люди разошлись, и она понимала, что тоже должна куда-то двигаться. И лучше пойти попрощаться с Диной, взять такси и поехать в Тель-Авив, в аэропорт. До самолета семь часов – как раз есть время доехать, попить кофе и желательно подумать. Да вот только ноги не идут.

Она вздохнула и набрала номер Юськи.

– Чего ты хочешь? – грубо спросила подруга вместо элементарного «привет». – Снова лететь в какой-нибудь гребаный лес?

– Ничего не хочу, – обиделась Иванна.

– Гонишь, – пресекла Юська бесперспективный диалог. – Ты звонишь, только когда тебе надо. Ты так устроена. Ты где вообще?

– В Хайфе, – улыбнулась в трубку Иванна.

– Значит, на исторической, мать твою, родине? – обрадовалась Юська. И уточнила: – На моей. Ну, докладывай.

– Я влюбилась, – сказала Иванна.

– Так я в курсе! – радостно заржала Юська. – А у тебя что, амнезия?

– Нет, я только сейчас влюбилась. – Иванна вздохнула и почувствовала, что заболело горло и защипало в носу. – Как выяснилось. Пожалей меня.

– А он кто? – задала Юська первый человеческий вопрос. И притом человеческим тоном.

– Не знаю, – честно ответила Иванна.

– Тогда предохраняйся, – посоветовала заботливая Юська. – Мало ли что…

Иванна оглянулась и посмотрела вверх – на гаснущий плафон концертного зала. Юськин совет опоздал. Зато теперь она знала, что в случае чего можно найти его и сказать… Хотя, собственно, что она может ему сказать? Даже простое «спасибо» в этой ситуации звучит как-то по-идиотски.

Когда Иванна возвращалась на такси к Дине, было половина двенадцатого ночи. Хайфа не спала и, похоже, спать и не собиралась. Было много электричества, и царила какая-то легкомысленная атмосфера. Веселая, совершенно не гнетущая. Поэтому Иванна не поняла, отчего вдруг ее накрыла глухая черная тоска. «Нет, – приказала себе она, пытаясь отогнать, прогнать из сознания возникшую вдруг картину – „Скорая помощь“ и полицейские машины возле дома Дины. – Нет-нет, у меня точно паранойя».

Такси завернуло к дому, и в этот момент воображаемая картина точно, до малейших деталей, словно калька с основой, совместилась с реальностью. Реальность была именно такой, которую Иванна боялась увидеть больше всего. Наверное, все жильцы высыпали во двор и теперь переговаривались шепотом, а кто-то в толпе плакал, и в ночном весеннем воздухе был разлит запах корвалола.

– Что случилось? – спросила Иванна стоящую рядом маленькую пожилую женщину.

Спросить получилось плохо – губы онемели, и во рту было сухо, но женщина поняла. Потому что тот же самый вопрос задавали все, кто подходил.

– Дину убили, соседку мою. – Женщина посмотрела на нее сухими тоскливыми глазами. – И мальчика.

Иванна смотрела на женщину – у той шевелились бледные губы.

– Оба как живые… – И снова выключили звук. А потом включили: – …Дверь была открыта… мой муж кричал: «Дина, Дина!..» А они на кухне, в обнимку… Дина и Ромочка…

– Как их убили? – спросила Иванна.

– А вы кто? – устало посмотрела на нее соседка, и взгляд ее стал более сосредоточенным. – Вы тоже из полиции?

Вопрос вывел Иванну из ступора. Надо было поворачиваться и уходить. Билеты, документы, деньги у нее с собой. В квартире Дины останется кожаный саквояж, пара джинсов, несколько футболок и всякие трусы-носки. Она не может позволить себе оказаться в числе подозреваемых. Не может пойти в полицию, сказать, что разговаривала с Диной накануне, ела мусаку, укачивала Ромуську на коленях. В результате она окажется в чужой стране, в каком-нибудь КПЗ, и ни одна живая душа не поверит в ее историю. Да и историю рассказать невозможно. А настоящих убийц не найдут никогда и ни за что.

О чем она думает?

Это не тот груз, который возможно вынести.

Если бы она не приехала…

Если бы она вообще не родилась…

Когда женщины в сербских и македонских народных костюмах пели и освещали горним светом только что созданный мир, бабушка Дина крепко обняла Ромуську, потому что уже все поняла, а маленький мучной ангел ни за что не должен был испугаться.

И ему не должно быть больно.

Возможно, ей даже так пообещали. Как комарик укусит.

Если бы она знала…

Все это началось давно, и конца и края этому не видно.

Бесполезно.

Часть вторая

– Я мерзну, а тебе смешно, – сказал он черноухому спаниелю.

Спаниель действительно ухмылялся.

– Сволочь ты, Лайсон, – сказал он, глядя спаниелю в глаза.

Спаниель подошел и уткнулся носом в его колени.

– Старая сволочь. Что бы я без тебя делал?

На него смотрел влажный каштановый глаз, немного забеленный у нижнего века глаукомой.

Он сел на пол, обнял собаку и, уткнувшись носом в теплую шерсть, плакал, сколько хватало сил. Весь вечер плакал. В результате от слез возникла кислая тошнота и резь в районе поджелудочной.

Он выпил воды, виски, снотворного, и сразу после таблеток его стошнило в горшок с драценой маргината. Драцена вздрогнула от того, что он вцепился в края горшка обеими руками, и ему вдруг показалось, будто она, драцена, даром что бессловесное растение, сейчас возьмет и задушит его двумя своими ответвлениями ствола. Как будто руками.

«Придут утром доктор Ковальски с градусником и Лена с чаем, а я задушен драценой…» – подумал он, лежа животом на ковре. Никогда он не позволял себе так раскисать.

«Придет завтра Лена, принесет чай, и я ее наконец трахну», – была следующая мысль. Мысль показалась ему более здоровой, чем предыдущая. Более оптимистичной, что ли. Эта Лена Свенссон, безупречная мамка-нянька-экономка с белыми, узкими в запястьях веснушчатыми руками и курносым носом, каждое утро приносит ему чай с гренками и жалостливо смотрит на молчаливого и угрюмого славянского мужика, который живет у них в доме вот уже третий месяц и в ответ на ее заботы сдержанно говорит «спасибо». Или не жалостливо, а снисходительно? Какая, к черту, разница? Да, надо ее трахнуть завтра. И каждое утро трахать сразу после чая с гренками. Или до. У нее, вероятно, и попа в веснушках, и спина, и грудь, и…

Возможно, тогда появится хоть какой-то смысл.

Нравится ли ему Лена Свенссон? Да как сказать.

Но не всем же входить в ультрамариновую воду Которской бухты в батистовом белом костюме…

«Спасибо», – сказал он наутро Лене Свенссон. Та кивнула и удалилась с прямой спиной, рассуждая о странных нравах славянских мужиков, о темпераменте которых она была лучшего мнения. В чем-то жилец похож на итальянца – такие черные брови, нос такой… И такие жесткие холодные синие глаза. Она боится встречаться с ним взглядом. Нет, он не итальянец, совсем не то. Лена была в Италии целый месяц, итальянцы другие. Веселые, шутят, смотрят на девушек. А этот смотрит сквозь нее и разговаривает только со своей собакой.

А он побрился, надел один из своих черных костюмов – тонкий, льняной, с небрежной и дорогой «естественной помятостью», угрюмо глянул на себя в зеркало, потом надел поводок на Лайсана, и они вместе отправились в поселок за козьим сыром. Неожиданно для себя он, всегда пренебрегавший молочными продуктами, полюбил козий сыр в пепле, каждый вечер приговаривал под него бутылку красного вина и смотрел при этом на фьорд за окном и на кривую сосну прямо по курсу. Мог так и час смотреть, и два.

Не будет он трахать Лену Свенссон. Пошла она к черту.

Доктор Ковальски переживает из-за его субфебрильной температуры. Пневмонии нет, но зато есть проникающее легочное ранение. И спайки. Доктор Ковальски говорит: «Ну что вы тут делаете? Тут же совсем неподходящий для вас климат. Вам бы в Альпы, на курорт. Или погреться где-нибудь на островах… Вот я был на Балканах, так там, знаете…»