Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

Позже в своей каюте старик говорит:

— В деле была замешана дама, иначе я бы устроил взбучку! Но как? Тут у меня руки связаны.

Старик никогда не был пессимистом. Но теперь он, кажется, хочет определиться. Ведь он мог просто, — просто, но твердо, — попросить фрау Шмальке покинуть капитанский мостик.

— Раньше существовал порядок, — говорит старик, — теперь молодые люди заботятся о своей сложной эмоциональной жизни, а порядок сюда не относится. То, что мы видим здесь, это новый стиль — что тут можно сделать.

Я стою смущенный, так как не знаю, как мне приободрить старика, и тут в дверь постучали: представители коллектива, трое мужчин, стоят на пороге. Прежде чем волей-неволей выслушать их жалобы, старик некоторое время делает вид, что занят лежащими у него на столе бумагами.

— У стюардессы, фроляйн Зандман, — начинает, заикаясь, длинный худой человек, очевидно, рупор группы, — врач отобрал ее пилюли, которые ей прописал ее домашний доктор и в которых она срочно нуждается. — На каждое его слово два других человека реагируют согласными кивками. — И потом, — начинает оратор снова, — врач не выписал ей бюллетень. Несмотря на ее состояние, она должна работать! — двое других снова кивают.

Старик тщательно растирает подбородок, трое посетителей неуклюже стоят рядом с ним.

— А что в этой ситуации должен делать я? — спрашивает старик. — Я же не могу обследовать фроляйн Зандман, я — не врач. Я не могу определить, что у нее. Если врач выпишет ей бюллетень, то она, собственно, может не работать, но это вы и так знаете. А что касается выполнения работы, то здесь компетентен казначей. И об этом вы знаете. Так что?

Проходит какое-то время, и трое мужчин, смущенно переглянувшись, уходят растерянные.

После того как они ушли, старик шумно выдыхает воздух и говорит:

— Ну, вот видишь.

— Теперь мне интересно, — говорю я, — что еще учудит дамочка, чтобы добиться своего. Похоже, что для нее это обычное дело.

— Для меня загадка, как это ей удалось попасть на корабль. После того как я познакомился с ней более детально, я считаю, что даже самый непритязательный кадровик не мог не заметить, что с ней не все в порядке.

Бумаги, которые почта доставила мне за неделю до моего отъезда, я не читая сложил в дорожную сумку. Теперь я наслаждаюсь, разбирая все это: группа мюнхенских издателей встречается в ресторане «Петергоф» — обнародование решения назначено на 15 июля. «Во вторник в 20.15 мы открываем выставку „Face Farces“. Мы просим вас заполнить и отослать обратно прилагаемую карточку». «Чтобы вы имели возможность спокойно посмотреть коллекцию накануне открытия, мы позволили себе пригласить вас на небольшой прием» — и то же самое на французском и английском языках: «Nous avons le plaisir de vous invite a nous rendre visite a la Foire de Francfort». «We are happy to invite you to the Frankfurt Fair, where we will be glad to show you the newest items in our collection». И так далее. Чем больше я читаю и отправляю в корзину для бумаг, тем более улучшается мое самочувствие. Здесь меня не достанут ни через «Норддайхрадио», ни через «Шевенинген-радио». Я чувствую себя человеком, перехитрившим Бога и целый мир: я сбежал! Только глубоко в затылке звучат несколько самобичеваний, полусозревших упреков, тихо журчащие призывы к порядку. Но со всем этим можно жить!

Я беру мою фотокамеру, насаживаю на нее телеобъектив и делаю снимки моря в контровом свете, чтобы все выглядело более рельефно. Некоторые с красным фильтром, чтобы получить сочный черно-белый переход: переведенные в графику картинки. У меня уже сотни таких. На некоторых, на первый взгляд, трудно понять, что изображено — вода или небо. Пенистые скопления волн, расходящихся от носа корабля, я уже фотографировал как облака. Вода, смешанная с водой, вода, насыщенная воздухом, это почти одно и то же. Мое короткое экспонирование или открывание затвора в пределах двух тысячных секунды, создает формы, которые более инертный глаз не видит, праландшафты из черно-белых стилизованных водяных гор, стоящие в воздухе причудливые гребни, застывшие взрывы, страшно разорванные на куски, какие получаются при выплавливании свинца.

Еще никогда я не был так захвачен узорами воды на море, как на этот раз. Не желая полностью признаться в этом, я прибегаю к помощи природы. Расщепление ядра, упрекаю я себя, является также природным явлением, но оно недоступно моему пониманию.

— Я еще раз подумал, — говорит старик за обедом, — твою «прописку» сегодня вечером мы проведем лучше всего в холле — ты как думаешь?

— Мне все подходит, — говорю я преданно и думаю, когда же наконец эта проклятая вечеринка со всеми ее проблемами уйдет в прошлое. Но старик не оставляет эту тему: — С кладовщиком я все обговорил — здесь все получится. И затея с пивом, думаю, на самом деле наилучшая.

Я киваю и спрашиваю:

— И где я должен внести мой взнос?

— Это ты сделаешь завтра с казначеем, когда мы будем знать, выпита ли вторая бочка пива. Ты от нас не сбежишь, — добавляет он, ухмыляясь.

Кернер и первый помощник капитана беседуют за соседним столиком об антиавторитарных детских садах. Кернеру эта тема кажется не особенно привлекательной, и он отвечает односложно, ссылаясь на отсутствие опыта. Когда к ним подсаживается шеф, первый помощник сразу же задает ему вопрос: «А вы какого мнения об антиавторитарности в детском возрасте?»

— Никакого! — отвечает шеф резко. — Проказники должны вовремя учиться, где только можно. — И приступает к еде.

Так как в поисках поддержки, — очевидно, это важная для него тема, — первый помощник оглядывается по сторонам, я спрашиваю: «Сколько у вас детей?»

— Один мальчик, — говорит первый помощник с гордостью.

— И сколько ему лет?

— Пять месяцев.

— Боже мой. Так у вас еще достаточно времени.

— Мне бы ваши заботы, — говорит шеф, прекращая жевать, — сейчас-то речь идет пока о памперсах, или как они там называются, эти новомодные пеленки.

— Может же человек, в конце концов, о чем-то подумать, — обиженно говорит первый помощник.

— Приятного аппетита! — прерывает разговор старик и поднимается со своего места с обычным заявлением, что «пора и немножко подумать».

После обеда старик стучит в мою дверь и спрашивает:

— Поднимешься со мной на мостик?

— Лучше нет. Еще раз лицезреть фрау Шмальке в ее красной блузе — на сегодня достаточно!

— В общем, ты прав. На сегодня достаточно и для меня. Я сейчас как раз занимаюсь рулевым.

— И?

— Чертовски трудный орешек. При этом, уговаривая его, я заливался соловьем: «Через полтора года вы с Божьей помощью будете третьим штурманом, и тогда неприятности со строптивыми людьми будете иметь уже вы. Вы что, об этом не думаете?» Нет, он не думает об этом — и уж тем более о том, чтобы извиниться перед третьим помощником капитана. К счастью, он все равно хотел увольняться, сказал он, чтобы пойти учиться. У него в запасе еще полтора месяца, и на это время он хочет наняться на какой-нибудь каботажник.