Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

Как бы для лучшего обдумывания я опускаю веки.

Шеф наливает коньяк. Наискосок и вверх, так как шеф еще не сел на стул, я говорю:

— Топливные стержни центральной части можно, как я понял, грубо сравнить с электрокипятильником. Напорный резервуар — это сосуд, в котором вода подогревается. Эта нагретая вода используется не непосредственно, а отдает свое тепло другой воде, на этот раз по принципу подогревателя пива. Итак, сначала кипятильник — потом подогреватель пива?

Оторопевший шеф обдумывает сказанное, потом говорит:

— Правильно! В принципе это сравнение верно. От подогревателя пива тоже ведь ничего не попадает в пиво. Только здесь речь идет о намного более высоких температурах, чем та, что используется в приборах для подогрева пива. Первичная вода поступает в парогенераторы с температурой 278 градусов Цельсия сверху вниз и покидает их с температурой 267 градусов Цельсия. Тремя расположенными в нагнетательном резервуаре циркуляционными насосами она снова нагнетается под центральную часть и снова нагревается — то есть постоянный круговорот в закрытой системе.

Шеф остановился на месте, будто решив, что так ему лучше думается. Он кладет руки за спину и так напряженно всматривается в свое растительное великолепие, что над его ноздрями образуются глубокие складки. Неожиданно он расслабляется и продолжает говорить, расхаживая по своей каюте взад и вперед:

— Между прочим, первичная вода создает также барьер против быстрых нейтронов или, точнее выражаясь, служит замедлителем.

И тут в открытую дверь постучали.

— Войдите! — рычит шеф, и прыщавый ассистент, которого я уже видел на пункте управления, появляется со скоросшивателями в руках.

— Конец на сегодня? — спрашиваю я шефа.

— Да, пожалуй, — отвечает он нерешительно. — Вы же видите!

При этом он бросает театральный жалостливый взгляд.

После обеда во время фотографирования на палубе я встречаю первого помощника и спрашиваю его, что стало с голубем. Первого распирает самодовольство.

— Сегодня я сам — причем основательно! — водой под напором убрал полностью загаженную пеленгаторную палубу и с помощью сильной струи смыл голубя за борт! Давно пора покончить с этим свинством!

То, что мальчики, которые любовно заботились о голубе, сидят с поникшими головами, его не трогает. Он поступил в соответствии с предписаниями. Первый позаботился о порядке. «В конце концов поддерживать порядок на корабле — моя задача!» — говорит он.

Только я присел за свой маленький письменный стол, в дверь постучали, и я слышу хорошо поставленный голос: Ольрих!

Ага, казначей! Осторожными шагами, с блуждающими глазами, будто желая незаметно подкрасться, внимательно глядя налево и направо, он приближается со своей писаниной. Намечавшийся спокойным час литературного творчества я могу выбросить из головы. Чего же хочет господин Ольрих от меня? Свою писанину он держит тесно прижатой к правому бедру, следовательно, моей подписи ни под чем не требуется. Странным образом господин Ольрих ничего не говорит. Тогда что означает его появление? Своим неуклюжим стоянием господин Ольрих добивается того, что и я кажусь себе смущенным и неуклюжим. Как же господин Ольрих похож на господин Шрадера! Он мог бы просто быть его братом.

Наконец господин Ольрих говорит: «Я чувствую, что мне угрожает опасность…»

Со стороны кого, мне не сообщают. И так как пауза мучительно затягивается, я спрашиваю:

— Вы боитесь радиоактивности? Все здесь проверено ТЮФом (Объединение технического надзора ФРГ). ТЮФ — организация очень строгая!

Господин Ольрих не замечает того, что я поднимаю его на смех. Он говорит:

— Да, я знаю, что ТЮФ ничего не упустит. На это можно положиться. А затем еще есть СБГ. Нет, из-за этого я не беспокоюсь — и вам нет необходимости беспокоиться. Вы же застрахованы.

— Застрахован? — спрашиваю я.

— Да. Вы что, этого не знаете? Я же у вас за это сразу сделал вычет. Здесь у меня никто не ускользнет!

Теперь господин Ольрих смеется.

— Знаете, — мнется он нерешительно, — может быть, вы могли бы замолвить за меня словечко у господина капитана. Каюта рядом с господином капитаном свободна, я бы охотно перебрался туда — если господин капитан разрешит.

— А почему вы хотите переехать?

— Потому что в кормовой надстройке я не чувствую себя в безопасности. Здесь, впереди, в надстройке с мостиком не решится появиться никто из моих врагов.

«Черт возьми! — думаю я. — Как же мне избавиться от парня?»

— В персональные дела или прочие касающиеся корабля вопросы я, к сожалению, не могу вмешиваться. Это вы должны обсудить с капитаном, — отнекиваюсь я.

— Но я думал, что вы друзья с господином капитаном. Я думал, что будет неприличным, если я обращусь к господину капитану напрямую. Возможно, вы могли бы упомянуть об этом так, мимоходом. Я бы определенно отблагодарил за это!.. Но теперь я не хочу больше мешать, я вижу, что вам нужно делать важную литературную работу, — говорит он и после поклона исчезает наконец из моей каюты.

— Корабль дураков! — говорю я громко, когда щелкает замок двери, и так долго ищу имя авторши книги «Корабль дураков», пока не обнаруживаю фамилию Портер.

Так как своим пожеланием получить чай я прервал работу стюарда, то он помыл пол только в одном проходе. В моем туалете полотенца лежат там, куда их поместило волнение моря: в углу. Раковину умывальника «добрый парень» больше не чистил, а мое замечание, что корзину для бумаг следовало бы убирать, он, очевидно, понял так, что корзина для бумаг должна исчезнуть. Мне придется позаботиться о запасной корзине. Чайная посуда, которую он сегодня утром принес в мою каюту, наверняка останется на софе, разве только при следующем сильном наклоне корабля поднос не соскользнет на пол. Кучка битой посуды могла бы эффектно дополнить натюрморт из мятых полотенец.

За ужином первый помощник, считая, очевидно, своим долгом развлекать нас, утверждает, что моряки находятся в более плохой профессиональной ситуации, чем люди, работающие с машинами. Моряки обречены оставаться на кораблях, в то время как люди, работающие с машинами, могут найти себе выгодную работу на суше… На какой-нибудь АЭС, например. При этом он демонстративно смотрит на шефа.

— Однако есть же выражение «капитаны шоссейных дорог», — вклиниваюсь я и в согласии с шефом констатирую, что «капитан шоссейных дорог» — хорошая работа. — Много впечатлений! — говорю я.

— Подбирает то тут, то там какую-нибудь «кошечку», — добавляет шеф.

— А потом — множество пивных, в которых он встречается со своими коллегами.