Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— Вот эта с Суматры. А эта некрасивая женщина с острова Явы, со средней Явы.

— Как, собственно говоря, живут на Яве? — спрашиваю я.

— Если надо ехать поезд, то можно сойти и отлить, а потом снова спокойно подняться в вагон — так медленно он едет. Поезд едет — я не знаю сколько часов, а дальше надо на автобусе. Автобус сколочен. Страшно ехать. Остаток пути — пешком. Как мне найти, где жена — что я должен делать?

— Таким образом, ваша жена с Явы снова исчезла в джунглях, — пытаюсь я поддержать разговор.

— Да, — подтверждает Ангелов.

— Есть там у вас земледелие — или чем вы живете?

— Да, имеют немного рисовые поля, а потом имеют также банан.

— Побывала ли уже одна из ваших жен в Гамбурге?

— Да, она была с матерью…

— С матерью? Какая же? На какой вы по-настоящему женаты?

— На той, которая с Явы.

— Им ведь, наверное, все это кажется смешным. Они разве не удивлялись?

— Конечно! Так я не мог держать их в доме! Но я не имею желания взять ее снова в Гамбург.

— Почему — нет?

— Будет очень дорого! Это финансовый вопрос. На Яве они могут долго жить, имея фунт риса. А если в Гамбурге, где живут не только от риса. Там идут в денежный дом (банк), так они всегда говорят, а потом в карштадт (универмаг) и покупают немного там и немного здесь.

— Так, так!

— Да. И тогда начинается. Это всегда заходит немножко далеко. Дома — то есть на Яве — ей нужно пару сандалей и такой материал батик — этого достаточно… Я также посылаю иногда сто марок или сто пятьдесят — на несколько месяцев, и они справляются — которая на Яве и которая на Суматре.

— Почему же они снова отправились на Яву?

— Пришлось отправиться, посадил в самолет. Будет слишком дорого.

— Но получают ли обе ваши жены деньги?

— Да. Иногда одна, иногда — другая. Это я посылаю отсюда, через банк в Гамбурге.

— Жена на Яве, считается ли она там, где живет, замужней?

— Должна считаться — она же мусульманка.

— Тогда она в один прекрасный день и пенсию получит!

— Да, если я сыграю в ящик, тогда она, возможно, получит пенсию — двадцать лет я был с ней…

— Что значит «возможно»?

— Потому что она не знает, что бывает пенсия. А я тоже не читал, что об этом говорится, когда женаты.

— Знаете ли вы местный язык?

— Немножко.

— А ваша жена, она немножко говорит по-английски?

— По-английски нет.

— А для вас это не трудно?

— Почему — говорить?

— А с вашей женой на Суматре вы разведены?

— Не знаю. Возможно, да, возможно — нет. Она тоже мусульманка… Имеются две дочери — они уже большие.

— У вас интересная семья, — говорю я в смущении, так как ничего, кроме этой банальности, мне не приходит в голову.

Кто-то стучит в дверь. Один из инженеров — большой толстяк, стоит на пороге.

— Входить! Он не кусается, — говорит Ангелов.

Толстяк устраивается на узкой скамье и сразу же начинает обрабатывать наждачной бумагой модель корабля толщиной с палец. Некоторое время я наблюдаю за этим, а потом ухожу.

Под Monkeyback (обезьяньим баком) я вижу стюардессу, облаченную только в ярко-зеленое купальное полотенце вокруг бедер и крошечный бюстгальтер, исчезнувшую в шкиперской кладовой для хранения красок. Черт знает, чего она там ищет в таком наряде. Через добрые четверть часа она снова показывается с одним из молоденьких матросов. Матрос начинает красить люк номер один. Она остается. Стоя совсем рядом с ним, будто его повелительница, она неумело подражает позе манекенщиц.

— Час от часу не легче, — бормочу я вполголоса.

Вечером на мостике вахту несет первый помощник. Я спрашиваю находящегося в штурманской рубке старика:

— Что с радистом и казначеем?

— Ах, это, — говорит старик, растягивая слова, явно недовольный, — идиотская история: казначей был у меня и пожаловался, что радист запустил в него заварочным чайником.

— Как прекрасно! — говорю я с воодушевлением. — И почему это?

— Казначей сказал, что между радистом и одной из стюардесс был небольшой спор, и радист хотел очную ставку со стюардессой. «Я, — говорит казначей — отклонил это предложение, так как в этом не было никакой необходимости». Так как второй помощник был «свидетелем», как сказал казначей, я распорядился, чтобы второй помощник написал рапорт — можешь прочитать его. Между прочим: у казначея рана на запястье, как он сказал. Это наш сверхзанятый врач может и посмотреть. Здесь! — говорит старик и сует рапорт второго помощника мне в руки.

Я читаю: «Господин Ц. сказал: „Я вижу, что вы не хотите прояснить инцидент, а меня выставляете лжецом. Я подам жалобу в более компетентную инстанцию. После этого господин О. подошел к столу господина Ц. и попытался смягчить вопрос. Господин Ц. не захотел вести разговор на эту тему дальше. Несмотря на это господин О. попытался продолжать разговор. Господин Ц. несколько раз повторил, что он отказывается говорить и хочет спокойно поесть. Тем временем господин О. отошел от стола примерно на два метра лицом к господину Ц. Когда господин О. начал говорить снова, сначала на пол упала не нацеленная ни на кого тарелка. Когда же после этого господин О. все еще не отступил от своего намерения, „пострадал“ полный заварочный чайник. Он был брошен в сторону господина О. Однако на пути полета находился угол кондиционера. Во время броска господин О. сделал защитное движение. Обратная сторона куртки стала мокрой от брызг чая. Когда чайник летел, у господина О. не было намерения покинуть столовую. В то время господином Ц. были сказаны слова: „Оппортунист — гадкий!“ После броска воцарилось спокойствие“.

Я откидываюсь назад и закатываю глаза. Старик смотрит на меня исподлобья: „Это не литература… Но прочти-ка, что выдал казначей!“

— Теперь меня уже, как наркомана, не оторвешь от этого удовольствия! — говорю я и читаю: — „На мое возражение: „Господин Д., успокойтесь же и не преувеличивайте это дело“, господин Ц. заорал: „Вы такой же слизняк, катитесь отсюда. Вы, говорит, вы — задница“, так и сказал: „дырка в заднице!“ — имеются свидетели“.

— И что дальше? — спрашиваю я.

— Теперь и мне надо сказать свое слово. Читай дальше, — говорит старик.

— Поводом для спора послужил, насколько я смог установить, инцидент в столовой. Господин Ц. простудился и спросил стюардессу, которая торгует в столовой, есть ли у них в продаже бумажные носовые платки. Стюардесса якобы ответила: „У нас их нет. Можете жаловаться“. А господин Ц. понял это так: „Я вам их не продам, можете жаловаться!“ Господин Ц. почувствовал себя оскорбленным из-за ложного утверждения искаженных слов и пожелал очной ставки со стюардессой, организовать которую господин О. обещал на следующий день, но, однако, до вечера ничего не сделал…»