Золотой век - Дмитрий Дмитриев

— А как думаете вы, ваше превосходительство?

— Я уверен, голубчик, что беглому каторжнику-само-званцу ты служить не будешь…

— Ваше превосходительство, я не знаю, как мне и благодарить вас за ваше правдивое мнение о мне, я скорее бы себя убил, чем стал слугою Пугачева! — с чувством проговорил молодой офицер.

— Верю, голубчик, а все-таки ты мне скажи откровенно, как это ты петли избежал?.. За что, про что помиловал тебя проклятый Пугачев?..

— Чика, его приближенный, взял меня к себе, чтобы я у него, безграмотного, писарскую должность исправлял, — откровенно ответил Серебряков.

— Так, так… тем ты и спасся от виселицы?

— Точно так, ваше превосходительство!..

— Ну, это нельзя почесть за службу самозванцу, ты учинил то нехотя, не желая напрасно потерять свою жизнь… В этом никакого преступления я не вижу…

— Как мне благодарить ваше превосходительство?.. — радостным голосом воскликнул Серебряков.

— Не за что, голубчик, я только не нашел тебя виновным, поэтому и от ответственности освобождаю… А если бы я узнал, что ты, русский дворянин, служишь самозванцу Пугачеву, в ту пору не помиловал бы я тебя, будь ты мне хоть брат родной. Служба требует справедливости… ни брату, ни свату, ни милому другу мирволить не буду… Ты у меня побудешь или в Москву поедешь?

— Как вы прикажете?

— Приказывать тебе я не могу, а советовать могу. Не спеши в Москву, поживи здесь… Хочешь на службу, и службу тебе дам, мне крепко нужны честные и правдивые служаки, а такими я здесь не богат.

— Я с радостью готов служить под начальством вашего превосходительства!

— Только, голубчик, ты ведь без вины виноватым оказываешься. Тебе государыня изволила вручить письмо для передачи фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому, и ты…

— Я не мог исполнить волю ее величества, потому что все время находился в заключении.

— Понимаю, потому и называю тебя без вины виноватым. Но все же императрица станет, пожалуй, на тебя гневаться. А письмо-то у тебя находится?

— Как же, у меня… Я берегу его как святыню.

— Береги, береги. А вот тебе, Серебряков, мой совет: останься у меня. Я здесь найду тебе дело, у меня дела по горло, а рук нет. Об тебе я отпишу в Питер, все подробности выставлю, постараюсь обелить тебя, героем тебя назову. На самом деле ты такой и есть.

— Помилуйте, ваше превосходительство, какой я герой!

— А разве не геройство самозванцу в глаза сказать, что он есть за человек?.. Над тобой, голубчик, ведь петля висела, нет, что ни говори, а ты герой.

— Я постараюсь, ваше превосходительство, это почетное название заслужить, вполне доказать его на деле.

— Докажи, докажи, Серебряков, я в ту пору о тебе вторую грамотку составлю, награды тебе буду просить.

— Премного благодарен, ваше превосходительство! — Серебряков низко поклонился главнокомандующему.

— Успеешь благодарить после, а теперь научи, как о тебе в Питер писать… Тут выходит дело щекотливое, нешуточное: правду писать, надо князя Полянского припутать и его дочь, а впутывать их мне не хочется, я уважаю и что Платона Алексеевича, а также и его дочь — примерную девицу. Никакого пятна класть нам на них не приходится, так я говорю или нет?

— Совершенно так, ваше превосходительство, я только что хотел вас о том просить.

— Вот и давай думать, как князю Полянскому сухим из воды выйти. Только ты уже, голубчик, думай, а у меня, чай, сам знаешь, много других дум в голове, те думы, пожалуй, поважнее будут. Ну, прости покуда… Тех мужиков, что с тобою ко мне привели, отдаю в твое полное распоряжение, запиши их хоть в ополчение: люди, говорю, нам нужны. Жить ты будешь при мне. Я к себе тебя адъютантом назначаю. Горницу, где будешь жить, покажет тебе мой денщик. Ступай!..

Бибиков протянул Серебрякову руку, которую тот с чувством пожал.

Теперь бедняга Серебряков вздохнул свободнее: за него есть кому заступиться, на генерала Бибикова, честнейшего и правдивого, он надеялся.

LXXVII

Разбитый наголову Пугачев поздним вечером прискакал в Берду только с четырьмя своими приближенными; между ними был Бородин.

Пугачев был бледен и сильно встревожен.

— Бородин, неужели всему конец… А? — подавив в себе вздох, спросил самозванец у своего приближенного.

— А я почем знаю!.. — мрачно ответил тот.

— Да нет, мы еще погуляем по матери сырой земле!.. Попьем винца и поиграем с боярами. Ведь так?..

— Может и так, а может, скоро и с нами расправа начнется и угодим мы в петлю.

— Типун тебе на язык, собака! — прикрикнул Пугачев на своего приближенного.

— Ругайся не ругайся, а петли нам не миновать, — ворчал Бородин.

— Ты получишь ее раньше, чем думаешь, если не дашь каши своему проклятому языку! — грозно крикнул Пугачев.

Бородин замолк, но затаил в сердце злобу к Пугачеву.

Опасаясь наступления князя Голицына и вылазки из Оренбурга, Пугачев приказал тотчас же сменить с караула всех крестьян и солдат, а на их места поставить яицких казаков как людей, более ему преданных и более опытных в сторожевой службе.

В Берде еще не знали о поражении Пугачева, и потому распоряжение это удивило многих казаков.

— Что за чудо, что нас сменяют не вовремя и гонят целыми толпами в Берду? — спрашивали караульные друг друга, а кто полюбопытнее обращались за разъяснениями к своим «командирам», а те, сами не зная ничего, шли в «военную коллегию».

В числе явившихся в главное управление самозванца был Хлопуша. Он застал в комнате одного писаря, от которого не получил удовлетворительного ответа.

— Тебе что за нужда, — сказал писарь, — знал бы ты свое дело да лежал бы на своем месте. Вот и все!

Хлопуша отправился к Творогову и проходя по улице, увидал, что яицкие и илецкие казаки укладывают на воза свои вещи.

— Что это значит? — спросил Хлопуша.

— А это те казаки, — уклончиво отвечал Творогов, — что приехали из своих мест за хлебом и теперь собираются домой. Я с ними жену свою отпускаю, а ты поди распусти свою команду.

Хлопуша исполнил приказание и пошел было к Шигаеву, но тот ушел из дома с Чумаковым и Бородиным.

Бородин, как очевидец всего происшедшего под Татищевой, был уверен, что дело, затеянное яицкими казаками, окончательно проиграно, и потому в тот же вечер отправился к Шигаеву и рассказал ему происшедшее.

— Знаешь ли ты, нашей волюшке конец настал! И надо бежать, пока можно…

— Как, разве ты хочешь бросить царя? — спросил Шигаев у Бородина.

— Вора-самозванца ты царем называешь… Больше я ему не слуга…

— Ох, Бородин, поберегись…

— Ты как хочешь, Шигаев, а я убегу… в Оренбург поеду с повинной.

— А как тебя там повесят!

— Повинную голову и меч не сечет… Куда бы хорошо было связать нашего самозванца да к Бибикову!

— Поди-ка скрути, скорее он тебя скрутит да в петлю!..

— Руки коротки… Было время да прошло!..

Казак Григорий Бородин выполнил задуманное и бежал с повинной в Оренбург.

Эта измена произвела сильное впечатление на Пугачева. Он упал духом и догадывался, что расплата за все его злодеяния близка.

Пугачев не стал более скрывать, что под Татищевой его разбили наголову, и ранним утром призвал к себе своих приближенных Максима Шигаева, Андрея Ветошнова, Федора Чумакова, Ивана Творогова, Тимофея Падурова и Коновалова.

Он рассказал им о своем поражении и обратился к ним за советом, как быть, что делать.

— Как скажете, детушки, как посудите, как быть, куда идти?

— Мы сами не знаем…

— Одно знаем: пришла беда — растворяй ворота!..

— Надо спасать свои животы…

Отвечали ему приближенные. Они были хмуры и мрачны.

— Я так думаю, братья-казачество, что нам способно теперь пробраться степью… через Переволоцкую крепость в Яицкий городок. Крепость мы возьмем непременно, укрепимся как следует и станем защищаться.

— Твоя власть, государь, куда ты, туда и мы.

— Поедем лучше, царь, под Уфу, — говорил Творогов, — а если там не удастся, то будем близко Башкирии и там найдем спасение.

— Не лучше ли, — заметил Пугачев, — нам убираться на Яик, там близко Гурьев городок, в коем еще много хлеба оставлено, и город весьма крепок и силен.

Эти последние слова были поддержаны и Шигаевым.

— Пойдем в обход на Яик, через Сорочинскую крепость, — сказал он.

Решаясь двигаться по этому направлению, Пугачев послал казака за Хлопушей.

Тот пришел тоже мрачный и угрюмый.

— Ты много шатался по степям, — сказал Пугачев, — так не знаешь ли дороги общим Сыртом, чтобы пройти на Яик?

— Этой дороги я не знаю, — отвечал Хлопуша.

— Тут есть хутора Тимофея Падурова, — заметил Творогов, — и он должен знать дорогу.

Однако Падуров не брался быть провожатым по степи в зимнее время.