Охрана - Александр Торопцев

Дазмир Осепайшвили, грузин, десантник, имя получил совсем невоенное, потому что родился ровно десять лет спустя после Великой Победы. Отцу его, железнодорожнику, часто бросались в глаза надписи вдоль железных дорог, сложенные из побеленных кирпичей: «СЛАВА КПСС!», «ДА ЗДРАВСТВУТ МИР!», «МИРУ МИР!» и др. Одна надпись ему так понравилась, что он решил назвать своего сына Дазмир, то есть Да Здравствует Мир, Да З Мир.

Сын его, прекрасный спортсмен, борец-вольник, стал военным человеком, не доверяя, видимо, лозунгам, их всесильности и долговечности, хотя, надо сказать, что имя его ему нравилось, и он часто говорил о происхождении своего имени друзьям. Друзей у него тогда было много. Он окончил военное училище ВДВ, служил достойно. Отцу за него краснеть не приходилось. И друзьям тоже. Но друзей с годами становилось все меньше. Знакомых, даже приятелей – больше. И, видимо, не зря некоторые люди считают, что имя дается человеку не забавы ради, что с годами человек и имя сливаются в некое духовное целое, обретают некую взаимозависимость, внутреннюю связь. Ты без меня никуда, и я без тебя никуда. Так или иначе, но, постреляв, побегав, попрыгав в разных горячих точках, чуть не получив Героя (ордена у него были), Дазмир устал воевать за мир, и как только подвернулся случай, уволился из армии. К тому времени вдоль железнодорожных полотен огромной страны и его родной Грузии увидеть буквы, давшие ему имя, было практически невозможно. Слова и буквы исчезли, и не только время было тому причиной. Дазмир остался жить-поживать да внуков и внучек воспитывать. Да в охране подрабатывать. Любой случайный собеседник при первой же встрече сказал бы о нем: это очень мирный человек, Дазмир. Он, конечно, не кричит, по природе молчаливый, на каждом перекрестке: «Да здравствует мир!», но ясно по его глубокому взгляду, по спокойным, взвешенным движениям, что ему очень хочется мира, что ему вполне хватает того, что у него есть. А если у него чего не хватает, то он устраивается в контору охранником и добывает себе мирным путем то, чего ему не хватает. Очень упрямая философия жизни очень сильных людей, борцов, бойцов, воинов, уставших воевать.

На гражданке он занимался разными делами. Но оказалось, что работать тренером не очень мирно, охранять рынок – совсем не мирно, даже разгружать обыкновенную картошку в Москве стало делом не мирным. Завалились однажды на базу люди в масках и давай туда-сюда мешки тягать да по сторонам их швырять. Тренированные ребятки, хотя и закрепощенные заметно, закованные. Для мирной борьбы уже не пригодные. Один великий тренер так говорил Дазмиру о подобных качках: «Кувалды они, понимаешь? Сила есть – ума не надо, понимаешь?» А чего ж тут не понять? По наводке работали ребятки, точно знали, что именно в этом вагоне есть мешок с наркотой. Хорошо, что тот вагон разгружала не бригада Дазмира – затаскали бы… В общем, не нашел Дазмир за несколько лет на гражданке мирной спокойной работы. А когда стало ясно, что без работы его внукам и внучкам жить не очень-то весело в Москве-столице, он в контору пришел работать, в охрану. Нельзя сказать, что здесь он обрел свое счастье, нет. Оно где-то в другом месте обитало, дазмирово счастье. Но тишина ему нравилась, и люди – сотрудники и охранники. Только вот, Нина Ивановна, чего-то очень нужного и важного недополучившая от жизни, доставала его частенько своим голосом. Зачем шумишь, зачем не даешь Дазмиру насладиться душевным миром, женщина?

Дазмир дождался вечера, попрощался с охранниками и в десятом часу ушел домой. Жил он неподалеку от Проспекта Мира.

В десять часов вечера пришел на объект Сергей Прошин, не очень, надо заметить, довольный, будто бы не выспавшийся. Втроем они вынесли со склада три мягких кресла, четыре почти новых стула, аккуратный столик, двухтумбовый стол, еще не старый холодильник, три телефонный аппарата, два книжных и один платяной шкаф… Что нужно было увязать, упаковать – увязали, упаковали, загрузили в грузовичок. Нина Ивановна демонстративно показала всем накладную, села рядом с водителем и махнула охранникам рукой. Спиртику она им оставила, вот только плохо, что Сергея Прошина у них забрала, уехал он с ней на вокзал в качестве помощника-приказчика.

– Хороший кабинет она сыну отправила, – сказал с некоторой завистью Касьминов.

– Пусть служит, – вздохнул Петр Польский, у которого старший сын тоже скоро служить начнет, а вот сможет ли отец ему такой кабинет по дешевке организовать в часть – вопрос!

– Давай ужин готовить. – Касьминов потер ладони и пошел в комнату отдыха.

На вокзале машину с кабинетной мебелью сына Андреевой ожидали три крепких парня. Двое из них работали в конторе, в гараже. Третьего Прошин не знал. Вчетвером они быстро загрузили мебель в контейнер, не перетрудились. Но Сергей возвращался домой злой. Противно. Командирский голос Андреевой, этакая барская спесь, приколы с секс-начинкой, оскальный наглый хохоток молодых парней, которые были не старше ее сына, похмельная усталость, бессонная ночь, прерывный отдых днем (телефонные звонки достали!) и базар-вокзал после загрузки вывели его из себя. Странная все-таки ситуация. Она им в матери годится, а они с ней, как с девочкой. И она туда же. Шутит вроде бы, а в шутках этих, почти деревенских, частушечных, не то намек, не то предложение, не то жуткая невостребованная похоть. Почему они при этом с ней еще и на «вы», да по имени-отчеству?

– Нина Ивановна, угостили бы?

– Угощают дома, а не на улице. На улице подают.

– А мы не откажемся и дома угоститься, пригласите – пойдем.

– Сразу все или по одному?

– А это как прикажите, можем и по одному, ха-ха!

– Ой, что вы можете! Карбюраторы разбирать вы можете…

– Мы можем и еще кое-что…

– А что это ты все мы да мы, ты за себя говори! Вместе-то вы герои, а как один останешься, так глаза в пол, а инструмент на полшестого.

– Это как сказать.

Они шли в метро тесной группой и болтали громко, как подвыпившие первокурсники. Сергей Прошин шел чуть сзади и понять не мог, всерьез они шутят или в шутку о серьезном говорят.

– Ой, держите меня, еще один сексуальный чемпион появился. Видала я таких.

– Обижаете, Нина Ивановна, я требую сатисфакции.

– Сатисфактор мне нашелся!

– Мне на переход, – буркнул Прошин. – До свиданья, – сказал всем и пошел по лестнице наверх, даже не глянув на Нину Ивановну, которая успела крикнуть ему: «Спасибо, Сергей!» Голос у нее был дерзкий, со смешинкой. Он отсчитал десять ступенек и услышал внизу ее нахальный смех.

«Фу ты, – выругался про себя бывший майор. – А я, дурак, с этой бабищей ночь провел. Лучше бы к Светке съездил. Подумаешь, две-три сотни потратил бы на водку, вино да конфеты с фруктами. Ну три с половиной, максимум. Фрукты-овощи еще недорогие».

Людей в метро много, вечный час пик в метро в последние годы. И все деловые носятся, вредные. Хотя злых людей совсем мало. Много просто спешащих куда-то и не заботящихся в своей спешке о масках, о выражениях глаз. Им всем хочется поскорее приехать домой – это желание написано в несложных иероглифах их лиц. Люди стараются всех опередить, войти первыми в вагон, сесть или хотя бы уж встать поудобнее. Трудно ездить в метро человеку, которому некуда спешить да к тому же совсем не злому. Да к тому же охраннику, да вдобавок бывшему майору. Слева врежет кто-нибудь локтем, справа пивным перегаром обдадут, сзади юнец со своей юньчихой тараторит, мешает сосредоточиться, успокоиться. А то еще бабка какая-нибудь встанет рядом с грязными сумками, загрустит перед глазами, маленькая, с трудом дотягивающаяся до высокой блестящей ручки. И шатается она от неровностей дороги, жмется то к мужику слева, то к Прошину, злость его качает, будто люльку. Но это же не люлька, это живой человек, Прошин стоит. Хоть бы место тебе кто-нибудь уступил, хоть бы эта герла с буферами десятого номера, между которыми покоится желтого цвета тяжелый медальон, встала. Эт-того еще не хватало! Нищие вошли. Подайте, подайте. Да вы что сегодня, с цепи сорвались или план не выполнили квартальный? Или пятилетку в три года решили выполнить? Подайте, подайте! Правильно Нина Ивановна говорит, всем подавать не успеешь скидавать. Разозлился совсем Прошин, думать стал невпопад. Причем тут в самом деле эта Нина Ивановна, в постели просто Нина? Тут же нищие идут по переполненному вагону, не мешай им. Подавать не хочешь, хоть не мешай. И не осуждай. Бабушка права была. Ты же не знаешь, почему эта красивая хохлушка, красивая даже в хламиде своей не драной, толкающая перед собой коляску с тридцатилетним парнем, усатым, суровым на вид, с обрубками ног, дошла до жизни такой – просяще-молящей? Уступи им дорогу, прижмись к старухе с грязными сумками или к молодой спине – ничего не случится ни с той, ни с другой. И молчи. Сопи в две дырки. Кто хочет – подаст. Кто не поверит – опустит глаза стыдливо. Люди дают на всякий случай. А вдруг? И не озлобляй ты себя, мирный, спокойный человек.