Рим. Цена величия - Юлия Голубева

Силан, облаченный в белую тогу и тунику с широкой пурпурной полосой, зашел в ларарий. Он принес свои жертвы во славу процветания будущего супружеского союза.

– О боги! Как ты прекрасна, дочь моя! – счастливо сказал он. – Ауспиции уже дали благоприятный результат. И сам день обещает быть солнечным и не слишком жарким. В атриуме собралась невиданная толпа, все жаждут увидеть самую прекрасную невесту Рима. Пойдем, скоро должен прибыть жених.

Юния опять побледнела. Ливилла со смехом стала ее успокаивать.

– Что ты смеешься, сестра? – возмутилась Друзилла. – Забыла, как сама лила слезы перед свадьбой? Ты последней из нас выходила замуж и была совсем еще сопливой глупышкой. Агриппинилла, помнится, даже руки хотела наложить на себя, до чего боялась Агенобарба. Одна я держалась с достоинством.

– Конечно, конечно! – подхватила Энния. – Я помню твои расспросы, Друзилла, про надлежащие пятна на простынях.

– Не продолжай! – воскликнула та и густо покраснела.

Все рассмеялись.

Роскошный атриум бывшего дома Ливии был полон. Громкие приветственные крики раздались при появлении прекрасной невесты. Тучный Силан ловко сновал меж гостями, принимая поздравления. Юнию и ее подруг тут же обступили знатные патриции в белоснежных тогах, невеста всем улыбалась, но глаза ее смотрели точно в пустоту пред собой. Приятное волнение вновь заставило сжаться маленькое сердечко в ожидании приезда жениха.

XXXIV

Макрону было тесно в тяжелой парадной тоге. Выпитое вино временами давало о себе знать звонким гулом в ушах. Его седые волосы были искусно уложены парикмахером, грубые руки умащены маслами, подбородок гладко выбрит. Он с ненавистью смотрелся в зеркало – гораздо лучше он чувствовал бы себя в привычной преторианской тунике и панцире. Префект не любил внешнего лоска, считая его более подобающим для слащавых юнцов вроде Ганимеда. Ловко же их разыграли эти бестолковые девчонки! Дорого бы он дал, чтобы узнать, в чьей дерзкой головке зародилась эта блестящая идея! Скорее это Юния или несносная ветреница Друзилла. Он ненавидел Гая Цезаря за то, что тот не поддался чарам переодетой Юнии. Кто знает – ответь Калигула на страстный призыв египтянки, может, и не состоялась бы сегодняшняя свадьба? Тогда слабая искра надежды, тлеющая до сих пор в глубинах мрачной души Макрона, обрела бы ослепительную силу. Он завоевал бы Юнию, умолил бы старого Тиберия поженить их своей волей, но… вместо этого должен присутствовать на мучительной для него церемонии в качестве посаженого отца жениха. Макрон еще раз посмотрелся в зеркало, тяжело вздохнул и приказал подавать носилки.

Калигулу он застал во дворе. В ослепительно белой тоге, из-под которой виднелись длинная туника и высокие сандалии, тот нетерпеливо вышагивал рядом с золотой колесницей, запряженной Инцитатом в паре с черной кобылой.

– Ах, Невий! – крикнул он, по обыкновению забыв о приветствии. – Что же ты медлишь? Я жду тебя уже вечность. Толпа за окнами с раннего утра не дает мне покоя громкими криками, народ с нетерпением ожидает нашего выезда из дворца. Свита уже готова. Видел бы ты нарядные экипажи наших сенаторов.

– Я видел, Гай Цезарь! Именно эта суета и давка задержали мое продвижение. Я умираю от жары, тога, будто сизифов камень, давит грудь, – ответил Макрон, любуясь лошадьми в раззолоченных попонах.

– Не хнычь, старик! Лучше поехали быстрей к моей ненаглядной невесте.

Калигула с легкостью вскочил в колесницу, дождался, пока Макрон займет место рядом, и Евтих хлестнул длинным бичом. Они выехали за ворота.

Крики толпы оглушили Невия: казалось, весь Рим собрался у ворот дворца Тиберия. Преторианцы с трудом освобождали дорогу, давая путь свадебному кортежу.

Они продвигались медленно, из толпы кидали охапки цветов, отовсюду неслись приветствия, пожелания счастья. Каждый крик будто бичом хлестал Макрона. Больше всего ему хотелось на глазах этих глупых плебеев схватить за горло Калигулу, излучавшего счастье и непомерное самодовольство, придушить и услышать, как хрустнут его шейные позвонки. Эта мысль настолько завладела им, что руки сами собой потянулись к горлу Гая, но тот неожиданно обернулся, и опомнившийся вмиг Макрон дружески его обнял и замахал рукой, приветствуя толпу. Ненависть ушла, затаилась глубоко в сердце, и тупое равнодушие завладело душой, принеся временное облегчение.

Дом Силана украсился гирляндами цветов, дорога была покрыта густым ковром розовых лепестков. Преторианцы сдерживали толпу, прижимая людей к стенам домов. Марк Юний сам встречал процессию на пороге.

Калигула резко осадил лошадей и легко соскочил с колесницы.

– Приветствую тебя, Гай Цезарь! – громко сказал Силан.

– Приветствую благородного сенатора Марка Юния Силана!

Громкие крики одобрения неслись отовсюду. Калигула переступил порог дома, номенклатор отдернул пурпурный занавес, и Гай замер в восхищении. Ослепительная Юния стояла пред ним, ее мантия и корона сияли, как тысячи солнц. Свита жениха несколько мгновений безмолвствовала, мужчины жадно рассматривали прекрасную невесту. Макрон даже дышать перестал: ему показалось, что сердце сжала цепкая рука, не давая ему сделать толчок. Казалось, все уже видели Клавдиллу в различных обличиях, но именно сегодня, в свой самый счастливый день, она была несказанно красива. Вечная, божественная любовь сделала ее такой.

Вчерашний образ соблазнительной египтянки вмиг стерся из памяти Макрона. Пред ним стояла истинная римлянка, белокурая патрицианка. И бешеная, всепоглощающая страсть безумной волной окончательно затопила его измученную душу.

Даже Калигула был потрясен тем, каким целомудрием и невинностью веяло от ее нового облика. Он нерешительно и нежно взял ее тонкую руку и, склонившись, тихо прошептал:

– Моя! Наконец-то моя! На всю жизнь, что отмерили нам боги!

Юния крепко сжала его ладонь, глаза ее сияли, наполненные безграничным счастьем. Он не выдержал и страстно поцеловал ее на глазах у гостей. Громкие рукоплескания послышались со всех сторон, Силан аккуратно промокнул краешком тоги заслезившиеся глаза. Макрон заметил, что мачеха Юнии наблюдает из-за колонны. Она была одета в скромную столу, и он догадался, что ее не позвали на праздник. Ему стало жаль эту печальную женщину – так же, как он, Кальпурния была здесь чужой. Ее преследовала старая ненависть, а его – страшные муки неразделенной любви. Он насильственно улыбался в ответ на приветствия, с трудом отвечая на вопросы друзей, а женщина просто стояла одна за колонной, обделенная вниманием окружающих. Было заметно, как глубоко она страдает.

Неожиданно для себя Макрон шагнул к ней.