Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - Александр Майоров

Джихад… На самом-то деле он идет уже год — но всеафганским единством не отмечен, идет разрозненно по аулам, где муллы потверже. Но нам известно, что пешаварские лидеры стремятся объединить все силы, весь мусульманский люд на борьбу с неверными. И они чуть-чуть не достигли этой цели: с захватом Герата мог вспыхнуть все-афганский джихад. Но в Герате пешаварские вожди потерпели от нас поражение.

Теперь преступление под Джелалабадом давало им новый козырь в руки.

Нельзя было сбрасывать со счетов и вероятность распространения антисоветской ненависти и на афганскую армию, Царандой, Хад, госаппарат, интеллигенцию. Тогда все пропало: 40-ю армию действительно втянут в войну с народом и его армией. Не хотелось даже строить предположения о том, чем это могло завершиться.

На 7.00 я вызвал к себе генералов Самойленко и Бруниниекса. Они вошли в кабинет взволнованные и настороженные. Не предваряя свои слова разъяснениями — поймут по ходу дела, — я приказал:

— Первое: в Кабуле, Джелалабаде, Кандагаре, Герате, Мазари-Шарифе и Кундузе — установить с сего дня комендантский час с 18.00 до 7.00; в светлое время ввести патрулирование центральных улиц этих городов на БТР или на БМП; удвоить-утроить охрану и оборону государственных, административных и партийных учреждений, мостов, радиостанций, почты, банков, кинотеатров, мечетей, дорожных развязок и т. д.; сегодня ночью провести в этих городах облавы с задержанием всех подозрительных лиц и передачей их в СГИ для определения их дальнейшей судьбы.

Второе: все эти и другие меры согласовать с Бабаджаном, Наджибом, Гулябзоем, ЦК НДПА, правительством — до 10.00 сегодня. Поставить об этом в известность наше посольство.

Объявленные меры нацелены на срыв организованного джихада. Генерал Черемных вот-вот будет здесь. Доложите обо всем и ему. В 9.00 я буду у Кештманда. Обо всем договорюсь с ним. Думаю, что получу согласие на наши действия. Все.

На прощание я напомнил обоим, что ответственность за точность исполнения приказа лежит на них.

В 8.00 я приказал генералу Петрохалко докладывать мне каждые два часа об обстановке в стране, в случае же ее обострения, каких-либо ЧП — докладывать немедленно.

Я посмотрел на фотографию Раббани, не сводившего с меня глаз из-под стекла на столе.

— Не дай ему, Господи, опять нас околпачить.

— Вы не допустите, — твердо и ободряюще сказал мне Петрохалко.

В девять без пяти минут мы с полковником Алексеем Никитичем Карповым — оба в форме для повышения уровня официальности — вошли в приемную Председателя правительства и неожиданно столкнулись там со Спольниковым и Наджибом, выходившими от Кештманда. Поприветствовали друг друга прохладно, лишь за руки поздоровавшись, и не сказав при этом ни слова. Курносое лицо Наджиба ничего не выражало, никаких эмоций. А вот по лицу Спольникова явно блуждала нахальная ухмылка. Оба вышли из приемной Председателя с такой скоростью, что Карпов обронил им вслед: «Очумелые».

Чтобы выиграть несколько секунд для оценки ситуации, я попросил Кештманда повторить сказанное. Вижу: он мою уловку разгадал, по его большому лбу мелькнула тень, а вокруг черных глаз прорезалась сетка морщин. Он умел владеть собой и потому четко, неторопливо, отделяя слово от слова, произнес:

— Председатель СГИ Наджиб и генерал Спольников мне только что доложили: преступление совершено переодетыми душманами.

Я вспомнил ухмылку Спольникова.

— Нами проведено расследование преступления на месте. К сожалению, оно совершено воинами 40-й армии.

— Не может быть! — И, хитро глядя на меня, Кештманд сказал о необходимости еще раз все проверить.

— Сегодня же это и сделаем. В состав комиссии прошу включить одного из ваших заместителей.

Затем я долго и путано плел извинения за случившееся. Дескать, война, у не$ свои трагические издержки. Но все это звучало неубедительно… Кештманд слушал молча. Он понимал мое состояние. Но помочь ничем не мог. Весь запас унизительно-извинительных слов у меня кончился. Я чувствовал, что мои лоб и спина стали влажными. А он — спокоен. Как знать, может быть, получал удовольствие, видя меня в таком состоянии.

Я почувствовал, что чаша позора испита мною до дна, и уже спокойно и уверенно изложил Кештманду суть превентивных мер, вводимых в стране для предотвращения волнений.

— Хорошо, — согласился Председатель правительства.

Я облегченно вздохнул, мы попрощались, и он, как подобает, пожелал мне удачи.

Кабинет главы правительства я покидал с ощущением перелома в позвоночнике. Перед глазами снова возникла ухмылка Спольникова.

А тем временем меня дожидался командарм Борис Иванович Ткач. Понимая его тревогу в связи с ЧП, я пригласил его в кабинет.

Генерал-лейтенант Ткач командовал армией около года. Это был коренастый чернявый украинец «з-пид Полтавы», хитроватый, всегда старавшийся что-нибудь выгадать для армии и для себя. С обязанностями командующего в целом справлялся,“но положение дел всегда оценивал с некоторым «резервом». В боях бывал нечасто, больше пребывал в Кабуле, занимаясь административными делами армии. В последнее время предпочитал не появляться у меня для утренних докладов, а сообщал обо всем по телефону.

Тому предшествовала заминка в наших отношениях. После нескольких его докладов у меня в офисе я поделился с ним рекомендацией начинать утро со стакана хорошего крепкого чая. Он, не поняв намека, сказал, что употребляет «кохфий». Вскоре кто-то из его ближайших подчиненных растолковал ему, что Главный военный советник, будучи человеком некурящим и непьющим, обладает обостренным нюхом. Когда эта информация была правильно усвоена генералом Ткачом, он перестал ходить ко мне на утренние доклады, а связывался по телефону. Добавлю, кстати, что крепкая дружба связывала Ткача со Спольниковым, а третьим у них был посол.

Мне было известно, что в управлении ГВС командарма-40 называли между собой длинным прозвищем «В огороде бузина — у Кыиве дядько». Я на это сердился: командарм есть командарм и его авторитет надо поддерживать. Но иной раз и я срывался…

— Товарищ генерал армии, — четко, как курсант, произнес генерал Ткач, — вам передает привет командующий войсками ТуркВО генерал-полковник Юрий Павлович Максимов.

— Спасибо.

— Он просил доложить: ему передали из Москвы, что виновниками чрезвычайного происшествия под Джелалабадом являются душманы, переодетые в советскую форму.

Так вот, оказывается, с чем пожаловал ко мне командарм.

Он продолжал:

— Командующий приказал мне это подтвердить.

— Подтвердил?

— Так точно!