Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - Александр Майоров

— Командующий приказал мне это подтвердить.

— Подтвердил?

— Так точно!

— Устно?

— Шифровкой. Мне так выгоднее, — доверительно сообщил командарм.

Терпение мое лопнуло.

— Выгодно, командарм, в одно место влезать, а из другого выглядывать. Да, только говорят, это не совсем чистоплотно.

— Мне приказали, — начал скисать Ткач.

Бог мой, подумал я, значит и Максимова, интеллигентного, покладистого и доброго человека втянули в эту грязную ложь. Или я действительно чурбан с глазами? Все видят то, чего я не вижу и не понимаю.

— Где сейчас находится командующий?

— Пока в Ташкенте. Через двое суток вылетает в Москву на съезд.

Вошли Самойленко, Черемных и Бруниниекс.

— Все согласовано, приказ вступил в силу, — доложил Черемных.

— Тебе, Владимир Петрович, и тебе, Виктор Георгиевич, еще раз надо тщательно расследовать происшествие на месте. С вами полетит один из заместителей Кештманда. Пригласите с собой и Наджиба, или его заместителя. Возвращайтесь не позднее 18–19 часов.

Я повернулся к Ткачу и спросил, кому он больше всего доверяет в армии — как себе.

— Начальнику особого отдела армии, — выпалил, не задумываясь, Ткач.

— Его и направь в полет с ними, — я кивнул в сторону Черемных и Самойленко.

— А он мне не подчинен. — И добавил, как будто специально для меня, ничего не смыслящего в субординации: — Он чекист.

— А ты, Ткач, случайно сам в прошлом не был чекистом? (Я чуть было не сказал: «стукачом».)

— Никак нет, оперативником я не был.

— Запомни, командарм, все, что находится под флагом армии, подчинено командарму!

— Так точно!

Разговор был окончен. Я попросил Бруниниекса пригласить ко мне на 12.00 полковника Халиля и его советника генерала Бровченко.

Я вновь остался один.

У пуштунов в дополнение шариата есть еще кодекс чести «Пуштун-Валай». Его нарушение карается смертью. Так неужели пуштун Наджиб нарушил этот кодекс? А Максимов?.. Неужели он не понимает, что его втягивают в нечестную игру?

Звонить ему и разговаривать с ним я не буду!

В 11 часов пришел Бруниниекс и доложил, что боевые 250 действия ведутся по плану. В Кабуле и Джелалабаде сохраняется спокойствие. И добавил: внешнее.

Ну слава Богу!

В 12 часов прибыли Халиль Ула и его советник гене-рал-майор Бровченко. Тепло поприветствовали друг друга.

— Скажи, комкор, мусульмане способны изнасиловать мусульманок, а потом расстрелять их вместе со свидетелями своего преступления?

— Нет, — не задумываясь ответил Халиль. — Их самих и их потомков до седьмого колена проклянет за это Аллах. — И он зашептал молитву.

Затем продолжал:

— Приказ получен, будет выполнен. Ни в Кабуле, ни в Джелалабаде волнений не допустим. Да поможет нам Аллах. — И опять молитва.

Мы попрощались.

В 14.00, в 16.00 и в 18.00 Бруниниекс, Степанский и Петрохалко докладывали мне оперативную обстановку в стране. Наши действия совместно с действиями афганских воинов проходят согласно приказу. Группа Черемных из Джелалабада вылетает в 18.30.

Около 20.00 Черемных и Самойленко докладывали мне:

— Все подтверждаем. Наши злодеи совершили преступление.

Условились, что завтра в 9.00 мы втроем с переводчиком Костиным и Вакилем — заместителем Кештманда, летавшим в Джелалабад для участия в расследовании, — пойдем на доклад к Председателю правительства ДРА.

— Командарма-40 пригласить? — спросил Черемных.

— Обязательно! — ответил я.

Самойленко на всякий случай напомнил, что Вакиль приходится Бабраку то ли троюродным, то ли сводным братом.

— Родословная вождя тут ни при чем, — буркнул я.

— Москва молчит? — спросил Черемных.

— Молчит, — подтвердил я.

— Значит, будет буря… — и он зло засмеялся.

— Не окажись злым пророком… Все. Все свободны. Отдыхайте.

За пятью высокими окнами в мавританском стиле, с витражами, изображавшими сюжеты древнеисламской мифологии, ярко светило февральское солнце. В Кабуле чувствовалось приближение весны. Несмотря на ужесточение нами режима комендантского часа, на улицах стало заметно оживление. Природа и жизнь людей противились войне.

В кабинете Председателя правительства ДРА Кештманда одиннадцать человек (что за навязчивое число!). Шестеро советских — генералы Черемных, Самойленко, Ткач и я — все в форме с орденскими ленточками на тужурках, полковник Карпов, тоже в форме и переводчик Костин в штатском. Афганская сторона представлена, помимо хозяина кабинета, генералами Бабаджаном и Голь Ака, тоже в форме, заместителем Председателя правительства Вакилем и сидящим вдали от нас на банкетке возле низкого столика помощника, или секретаря, Кештманда с блокнотом и карандашом в руке.

Виктор Георгиевич докладывает. Слушать все это в третий раз у меня нет уже ни сил, ни желания. Осматриваю кабинет. Он огромен. Потолок высок и украшен изящной лепниной. А по центру — огромная хрустальная люстра на несколько тысяч ватт. Есть в кабинете официальный двухтумбовый стол. К нему, как принято в Европе, приставлен стол для нескольких собеседников. За этим столом, на полумягких стульях и сидим мы теперь. Лишь Карпов, переводчик и секретарь расположились в стороне. Карпов, приставив стул слева от меня, дышит мне почти в ухо.

Когда Самойленко дошел до слов сержанта о «молодках», Костин на мгновение замялся, испытывая трудность с переводом. И в этот момент Вакиль, бросив несколько непонятных для Костина слов Председателю, обменялся с ним молниеносным взглядом. Оба нахмурились. А Бабаджан с Голь Ака опустили глаза. Черемных пылал яростью. За моей спиной тяжело дышал Карпов. Невозмутимый Ткач, тихо сопя в чашечку, медленно пил кофе и поглядывал на меня.

Кештманд глядел поверх наших голов в одну точку и тоже казался невозмутимым.

Самойленко продолжал печальный рассказ. А я все разглядывал мягкие низкие диваны с маленькими подушками, мягкие низкие банкетки, хрупкие изящные столики. Посетителям должно быть удобно. Муллы, дехкане, дуканщики, поэты, писатели…

Смотрю на Бабаджана, замещающего теперь министра обороны, и думаю о том, как тесен мир…

…В 1975 году я был председателем Государственной экзаменационной комиссии по выпуску слушателей Академии Генерального штаба ВС СССР.

Экзамен по военной стратегии сдавала группа из пяти афганских военнослужащих, среди которых был и Бабаджан. Билеты, подготовка к ответу, ответы и вопросы экзаменаторов — все как принято. Пятеро членов комиссии не особенно налегали на афганцев, видя их довольно поверхностные ответы и понимая значение «интернациональной дружбы». Однако ответы Бабаджана совсем уж никуда не годились. После экзамена члены комиссии определили, учитывая «политический момент», завышенные оценки слушателям. Объявить эти оценки я поручил председателю подкомиссии генерал-майору Шиашвили, первому заместителю начальника штаба Закавказского военного округа.