Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - Александр Майоров

Бабрак Кармаль с гордостью сообщил, что товарищ Брежнев и другие товарищи из советского руководства — верхушку он назвал поименно — пригласили большую делегацию из Афганистана для участия в работе XXVI съезда КПСС.

— Мы готовы доложить КПСС и мировому революционному движению, — сказал Бабрак, — насколько успешно идет вооруженная борьба, насколько успешно укрепляется народная власть и развивается демократия в славном, древнем и любимом нами Афганистане.

Посол одобрительно кивает и, похоже, готов подсказать Бабраку нужные слова. Весь вид главы советской колонии выражает уверенность в том, что Афганистан скоро станет шестнадцатой советской республикой.

Все радостно аплодируют. Товарищ О. подпрыгивает на месте. И только на лице Кештманда — восковая маска.

Вот посол обнялся с Бабраком и выпил с ним до дна по полному фужеру.

Спокоен и безупречен Халиль Ула, радостно блестят глаза близнецов-братьев Нура и Зерая, хмурится курносый Наджиб, рядом улыбается, не стараясь согнать с лица тень озабоченности, Лоэк. Очаровательна в своей загадочности Анахита — похоже, она лишь терпит все происходящее…

Ни словом, ни звуком не обмолвился Бабрак о идущих по всей стране боях.

Вот и скажи-ка теперь, дядя, ведь недаром?..

Мутный осадок остался у меня на душе от этого мероприятия в резиденции главы государства.

Мы вернулись в офис, и Черемных опять повторил:

— Пора менять конька.

— Ему еще выступать на съезде в Москве, — напомнил я.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

К середине февраля 1981 года мы ужесточили режим комендантского часа во всех провинциальных центрах страны, выставили засады на дорогах и караванных путях, усилили охрану и сопровождение автомобильных колонн, идущих с грузами из Союза. Боеспособные подразделения афганской армии и советских войск были выставлены для жесткой обороны всех административных, партийных и общественных учреждений. Работала на нас и официальная пропаганда, осуждающая террор и диверсии. Разумеется, главное внимание мы уделяли боевым действиям по плану января-февраля. Все это вместе взятое позволило свести к минимуму эффект от террористических и диверсионных актов моджахедов.

Казалось, мы могли теперь сосредоточиться на установлении власти в отвоеванных у душманов волостях и уездах. Конечно, что-то делалось и решалось успешно. Но, к сожалению, особой твердости и веры в победу не было. Не прибавляла этой веры и помпезность, с которой Бабрак и его делегация улетели 15 февраля в Москву на XXVI съезд КПСС. Проводы делегации обставили с истинной восточной торжественностью.

Постепенно я освобождался от сплина после Герата. Пришла пора разрабатывать план боевых действий на весну, то есть на март-май месяцы. (На этот раз вместо планирования на два месяца сочли целесообразным планировать на три месяца. Цель, естественно, была та же: добиться полной победы и установления власти по всей стране.)

Над этим планом уже вторую неделю трудились два штаба — Туркестанского военного округа и Главного военного советника в ДРА. Полученная и обсуждаемая нами информация — я, как обычно, анализировал ее вместе с Самойленко и Черемных — давала возможность по-новому взглянуть на происходившие события во всей их взаимосвязи и сложности.

В Союзе шла подготовка к съезду. (Сейчас даже странно об этом говорить, настолько нелепо представляется теперь «всенародная подготовка к партийному съезду» — столько теперь партийных съездов!) Это означало, что все наиболее значительные дела анализировались руководством страны, всеми ее главными ведомствами. И конечно, обстановка в Афганистане анализировалась самым тщательным образом в Кремле, КГБ, МИДе.

У нас были все основания полагать, что организованное сопротивление моджахедов сломлено, задавлено и они в ближайшее время не смогут предпринять сколь-нибудь серьезных действий. Однако более 60–65 процентов аулов, уездов и волостей находятся либо в прямом подчинении исламских комитетов, либо выполняют волю мулл, поддерживающих душманов и действующих по их указке.

А 60–70 лагерей (учебных центров) по подготовке боевиков-моджахедов в Пакистане и 20–25 таких же центров в Иране серьезно подпитывают оппозиционное подполье. А с началом весны движение племен (полуторадвух миллионов кочевников) из Пакистана в Афганистан значительно усложнит обстановку в провинциях юга страны.

Что же делать? Как и что нам дальше планировать и как действовать? Над этими вопросами мы и раздумывали у меня в кабинете. Я старался не раскрывать своих замыслов, прежде чем выслушаю Владимира Петровича и Виктора Георгиевича. И все не выходили из моей головы слова отца Бабрака, слова Халиля и Лоэка о том, что победить Афганистан нельзя. Я — воин. Меня сюда послали воевать. Однако Афганистан можно купить!

Со своими помощниками я пока об этом не говорю.

Вошел генерал Бруниниекс. По его лицу вижу: стряслось что-то невероятное.

— Где?

— Под Джэлалабадом, — отвечает Илмар.

— Что?

— Изнасилованиэ. И расстрэл свидэтэлэй.

Ничего себе «подарочек» к съезду партии!

Самойленко спросил разрешения вылететь на место происшествия. Естественно, я согласился и попросил его взять с собой Голь Ака и кого-нибудь из прокуратуры.

— Есть!

— Возвращайтесь сегодня.

Гнусные издержки войны, ничем не оправданная жестокость… Позор нашей армии, призванной сюда для «выполнения интернационального долга». Я, может быть, и не стал бы останавливаться на этом ЧП, если бы оно не помогло раскрыть моральный облик некоторых должностных лиц самого высокого положения.

В больших-то делах все респектабельны и мудры. Но как быть, если произошло позорное с моральной точки зрения событие?

Я постараюсь описать все как можно более точно.

С Самойленко в кабинет зашел и Бруниниекс. Виктор Георгиевич выглядел бледно-зеленым и уставшим.

— Страшное дело, — произнес он, — Джелалабад гудит, вот-вот взорвется.

— В унивэрситэтэ в Кабулэ митингуют. Трэбуют начать всэафганский джихад. В акадэмии наук объявлэн траур. Кинотэатры нэ работают, — добавлял Илмар Янович. — Нэ исключэно…

— Ну это ясно, — перебил я его, — хорошая весточка под лавочкой лежит, а плохая — по свету бежит.

Часы показывали 21.45.

Подобного, насколько мне известно, за год войны в Афганистане не было. А если учесть, что по шариату подобное вообще недопустимо и немыслимо, то можно предположить глубину грязи, в которую нас, 40-ю армию, толкнули…

Итак, вот что рассказал мне Самойленко.

14 февраля в первой половине дня группа патрулей разведбатальона дивизии в составе одиннадцати человек под командой старшего лейтенанта К. несла службу в одном из аулов под Джелалабадом. Командир этой группы решил в подарок батальону пригнать овец — на шашлыки. Когда К. и его группа зашли за дувал в один из больших саманных дворов, надеясь там прихватить овец, то увидели в доме трех молодых женщин, двух древних седобородых стариков аксакалов и шестерых или семерых детишек возрастом примерно лет от шести до десяти. Один из сержантов, не скрывая эмоций, заметил, что «молодки хороши».