Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другой узел связей политэкономии возник относительно образа будущего России и выбора цивилизационной траектории. Здесь вначале соглашения не было, точнее, противоречия обострились да раскола, который сначала разделил большевиков и меньшевиков, а затем большевиков и «коммунистов-космополитов». Речь шла об отношении к крестьянству, за которым стояли разные представления о модернизации – или с опорой на структуры традиционного общества, или через демонтаж этих структур. Представления крестьян о благой жизни (образ чаемого царства справедливости) были подробно изложены крестьянами в годы революции, и перед социал-демократами стоял вопрос – принять их или следовать установкам марксизма.
Примечательно резкое неприятие Н.И. Бухариным поэтических образов будущего у Блока и Есенина. Бухарин так определял несовместимость прозрения Блока с антропологией марксизма: «С великой болью Блок угадывал по вечерним кровавым закатам и грозовой атмосфере грядущую катастрофу и надеялся, что революционная купель, быть может, приведет к новой братской соборности…
Но разве эта опоэтизированная идеология, эти образы, эти поиски внутреннего, мистического смысла революции лежат в ее плане?… Это воспевание новой расы, азиатчины, самобытности, скифского мессианства, очень родственное философской позиции Блока, не напоминает ли оно некоторыми своими тонами и запахами цветов евразийства?»
Так же верно оценил Бухарин несовместимость марксистской апокалиптики «производительных сил и производственных отношений» с есенинским образом светлого будущего – где «избы новые, кипарисовым тесом крытые», где «дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою брагой». По словам Бухарина, «этот социализм прямо враждебен пролетарскому социализму» [179, с. 256, 257]. Это был принципиальный спор о выборе цивилизационного пути.
Но в целом уже во второй части XIX века российское общество опасалось экспансии западного капитализма. Было предчувствие, что русская культура и ее картина мира пострадают под давлением железной пяты западной буржуазии. Этот риск был очевиден.
Й. Шумпетер писал: «Буржуазное общество выступает исключительно в экономическом обличье; как его фундаментальные черты, так и его поверхностные признаки – все они сотканы из экономического материала». Напротив, русская интеллигенция – явление исключительно внеэкономическое. Сказано было много раз и вполне ясно: интеллигентность с рыночной экономикой без защиты несовместима. Она могла и может существовать только в «культуре с символами» (Гегель), то есть в небуржуазном сегменте общества.
В заключение этой главы-предисловия можно вспомнить представление западного капитализма в начале XX века С.Н. Булгакова, который был «надеждой русского марксизма» (Г.В. Плеханов), но стал религиозным философом. Он писал (1917): «Капитализм есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии; он есть служение маммоне… Если по духовной природе своей капитализм в значительной мере является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть печальная, жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии» [180, с. 225].
Гл. 9. Военный коммунизм: классическая чрезвычайная политэкономия
Сто лет назад история дала нам прекрасный урок: проблемы и конфликты вокруг одной классической кризисной политэкономии, которую обычно называют военным коммунизмом. Эту особую политэкономию в России в период 1916–1921 г. пытались реализовать, по очереди, три разные политические силы: монархическое государство, коалиция Февральской революции с Временным правительством, затем силы Октябрьской революции с советской властью.
Все эти силы исходили из одной и той же кризисной политэкономии, но каждая из них опиралась на разные картины мира, в том числе на разные общности и их системы ценностей, на их разные образы будущего. Структуры, цели и отношения к основным общностям последовательно трех систем власти создали совершенно разные контексты. Соответственно, разными были и результаты. Сравнение этих трех программ – полезный урок, наглядно показывающий, что модель политэкономии как абстракция не действует. Она не действует сама по себе, к ней надо подключить много связей и отношений, которые в совокупности производят синтез и создают уникальную дееспособную систему.
Термин военный коммунизм многих вводит в заблуждение, он не имеет отношения к коммунизму или социализму. Смысл его – существование как в общине воинов, жизнь без производства и без торговли. Главные признаки военного коммунизма – перенос центра тяжести экономической политики с производства на распределение. Это происходит, когда спад производства достигает такого критического уровня, что главным для выживания общества становится распределение того, что имеется в наличии. Поскольку жизненные ресурсы при этом пополняются в малой степени, возникает их резкая нехватка, и при распределении через свободный рынок их цены подскочили бы так высоко, что самые необходимые для жизни продукты стали бы недоступны для большой части населения. Поэтому вводится нерыночное уравнительное распределение.
На нерыночной основе (часто с применением насилия) государство отчуждает продукты, особенно продовольствие. Резко сужается денежное обращение, продукты распределяются по карточкам – по фиксированным низким ценам или бесплатно. Наиболее изученными примерами служит военный коммунизм во время Великой Французской революции, в Германии во время Первой мировой войны, в России в 1918–1921 гг. Тот факт, что в обществах с очень разной культурой и разными идеологиями в чрезвычайных обстоятельствах возникает очень сходный уклад с уравнительным распределением, говорит о том, что это – единственный способ пережить трудности с минимальными потерями человеческих жизней.
Твердые цены, запрет на спекуляцию, реквизиции хлеба – издавна известные меры предотвращения голода, даже без войны. Хлеб как первое жизненное благо уже на исходе Средних веков даже на Западе был выведен из числа других товаров, и торговля им перестала быть свободной. Она стала строго регулироваться властью. А вне Запада так было всегда (о торговле хлебом в империи Чингисхана можно прочитать у Марко Поло – уроки XIV века для нас и сегодня актуальны).
Уже в XVI веке в городах Европы цены жестко контролировала власть, и на это из казны выделялись соответствующие масштабам проблемы средства. В XVI веке в каждом крупном городе была Хлебная палата, которая контролировала движение зерна и муки. Дож Венеции ежедневно получал доклад о запасах зерна в городе. Если их оставалось лишь на 8 месяцев, выполнялась экстренная программа по закупке зерна за любую цену (или даже пиратскому захвату на море любого иностранного корабля с зерном –
