Сигнал сбора - Уильям Форстен

— Именно здесь все и решится, джентльмены, — сказал Эндрю, указывая на оборонительные сооружения. — Я планирую задержать их у брода на день или два, а также в проходах между холмами. Но разобьем мы их здесь.

Эндрю замолчал и посмотрел на телеги с первым урожаем, громыхавшие мимо них к городу.

— Как дела, Флетчер?

Толстый капитан на секунду остановился, схватил с проезжающей телеги два яблока и предложил одно из них Эндрю. Тот с удовольствием вонзил в яблоко зубы.

— Часть пшеницы уже на мельницах, но уйдут недели, пока доставят все из отдаленных районов. У нас есть несколько тысяч голов скота и вдвое больше свиней, все они находятся в загонах к югу от города. При первой же опасности мы пригоним их в город и начнем забой.

— Сколько сейчас в городе еды? — спросил Эндрю.

— Еды хватит на шестьдесят дней, — ответил Флетчер. — Нужно еще два месяца, чтобы накопить достаточное количество, которое позволит нам протянуть до следующего урожая. Ваше дело — война и сражения, сэр, а мое дело обеспечить, чтобы в случае победы нам хватило пропитания до следующего лета.

— Понятно, Боб, — ответил Эндрю невозмутимо. — Продолжай в том же духе. Майна? — окликнул он главного оружейника.

Майор с осунувшимся от недосыпания лицом подошел к Эндрю.

— Мы уже производим до трехсот мушкетов в день, сэр, сейчас их немного больше десяти тысяч, — начал он сухим, почти механическим голосом. — Кроме того, мы делаем по двадцать винтовок в день, и всего их у нас примерно пятьсот штук. Если мне дадут еще два месяца, я смогу производить даже больше винтовок, чем мушкетов.

— Я не могу обещать тебе столько времени, Джон, — тихо сказал Эндрю.

— А как с артиллерией? — спросил О’Дональд.

— Три легкие пушки ежедневно. Были установлены литейные формы для тяжелых, но производить их мы начнем не раньше чем через две недели. Так что на сегодняшний день всего девяносто штук.

— Что с другими ресурсами? — терпеливо спросил Эндрю, понимая, что Майна находится на грани нервного истощения.

— Сейчас, сэр, мы работаем с последней доставленной партией свинца. У меня есть около четырех миллионов пуль для мушкетов и на сто тысяч больше для наших ружей, а также двадцать тысяч артиллерийских снарядов. В день выпускается сто тысяч пуль и пятьсот снарядов. Проблема сейчас в том, что пороховая фабрика достигла максимума выработки, и это наше слабое место. Нам нужно больше тонны серы в день, но столько не поступает. В противном случае я мог бы выпускать больше.

— Ты молодец, Джон, я горжусь тобой. Никто не мог бы делать больше. — Майор рассеянно кивнул в ответ.

Этого недостаточно, мрачно подумал Эндрю, нужно вдвое больше. Под Геттисбергом каждый из его людей расходовал за четыре часа по сто патронов. Четыре крупных сражения, и у них почти ничего не останется. Им нужно время, нужно очень много времени.

Демонстрируя тем не менее спокойную уверенность, Эндрю кивнул молодому телеграфисту.

— Мы тянем линию по мере того, как мастерские выпускают провода, — сказал Митчелл. — Пока что готовы четыре линии к главным бастионам от вашего командного поста в соборе, линии к литейному цеху, пороховой фабрике и в Форт-Линкольн. Я также сделал одну линию для воздушного шара и завтра начну тянуть провод к броду. За бродом мы поставили сигнальные башни на расстоянии двух миль друг от друга до самой степи. Это даст нам хорошую возможность предупредить о приближении врага. Пару миль телеграфного провода я оставил про запас, если понадобится тянуть линию, когда начнется осада. У нас есть двадцать обученных операторов. У некоторых Суздальцев действительно хорошие руки, один из них может передавать до двадцати слов в минуту.

— Ты хорошо поработал, сынок. Продолжай.

Пустив лошадь легким галопом, Эндрю поскакал в сторону холмов и, добравшись до нижнего гребня, оказался на строевом плацу.

— Ну, генерал Ганс, как у них дела?

Эндрю улыбнулся старому сержанту, который носил теперь звездочки генерал-майора Суздальской армии, но старые сержантские лычки не спорол.

— Никогда не думал, черт возьми, что буду генералом, — рявкнул Ганс.

— Мы в последнее время только и делаем, что повышаем сами себя в званиях, — добродушно сказал Эндрю.

Он хорошо представлял себе, как позавидовали бы его старые товарищи такому быстрому продвижению по службе, если бы он вернулся домой. Ганс стал командиром корпуса, в его подчинении находились три дивизии пехоты и два дивизиона артиллерии. Офицеры и сержанты Тридцать пятого, которые исполняли приказы Ганса, не особенно возражали против этого, но О’Дональда распоряжения Ганса поначалу коробили. Эндрю подозревал, что этот конфликт был разрешен где-то за сараем, потому что однажды они оба появились, щеголяя фингалами, после чего вдруг стали закадычными друзьями.

Хьюстон и сержант Киндред из роты E стали командовать первой и второй дивизиями, а сержант Барри — третьей. В подчинении были командиры шести бригад и двадцати четырех полков по четыреста человек в каждом. Четвертая дивизия проходила строевую подготовку и пока еще только ждала выдачи оружия, в то время как пятая и шестая были уже полностью укомплектованы. Почти половина людей Тридцать пятого полка нашла себе место на командных должностях, но Эндрю хотел сохранить ядро старого Тридцать пятого как группу профессионалов, находящуюся непосредственно в его подчинении. По совету Калинки он пополнил Тридцать пятый полк Суздальцами-ветеранами, принимавшими участие в сражении у перевала, и теперь двести Суздальцев гордо носили голубую форму армии Союза.

Сто пятьдесят тысяч других были организованы в части ополчения, в основном под командой Суздальцев. Несколько представителей местной знати и многие бывшие маркитанты сейчас руководили этими частями под началом Калинки.

Устроившись поудобнее в седле, Эндрю наблюдал, как бригада, только что выпустившая несколько залпов, отрабатывала перемещение вправо. При этом правый фланг стоял на месте, в то время как две шеренги из тысячи шестисот человек, растянувшиеся на три сотни ярдов, начали разворачиваться, подобно створке гигантских ворот; над их головами развевались голубые полковые знамена и белые государственные флаги. Левый фланг был чуть нарушен, люди бежали слишком быстро, и командиры кричали, стараясь поправить положение.

— Неплохо, — тихо сказал Эндрю. — Совсем неплохо, Ганс.

— Могло бы быть и лучше, черт побери, — проворчал сержант, но Эндрю видел, что его старый учитель горд за своих новых питомцев.

— Они никогда не делали этого на поле битвы, — задумчиво сказал Ганс. — Вот где все станет ясно.

Отдаленный крик прервал их мысли, и, обернувшись, Эндрю увидел вестового, галопом мчавшегося по направлению к ним из города и яростно хлеставшего свою лошадь.

— Я думаю, — спокойно сказал Эндрю, — все станет ясно уже совсем скоро.

Музта натянул поводья и посмотрел на деревянную башню на холме. Ее единственный обитатель лежал мертвый на земле, из груди его торчало несколько стрел.

Кубата стоял рядом, задумчиво глядя на тело.

— Что это? — спросил Музта.

Кубата показал на красный с зеленым флаг, валявшийся рядом с телом.

— Они знают, что мы идем, — тихо сказал он. — Сигнальщик увидел нас за тысячу шагов, но оставался на своем месте, посылая сигналы, пока мы не застрелили его. Ему недостаточно было просто сообщить о нашем приближении — он должен был точно сосчитать, сколько нас.

Музта прикрыл глаза от солнца ладонью и посмотрел на северо-восток. Отдельные группы деревьев постепенно сливались вместе там, где земля поднималась выше, а отдаленные холмы были полностью покрыты лесом, уже пестревшим красными и желтыми листьями.

Передовая разведка уже почти скрылась из виду, пустив своих лошадей галопом.

— Смотри — вон там! — вскричал Кубата, показывая на красную точку вдали, подпрыгивавшую вверх-вниз.

— Эта башня дала сигнал той, а за холмом должна быть еще одна, и так на всем пути до брода, восемьдесят башен на расстоянии тысячи шагов друг от друга. Полагаю, что весть уже достигла города.

— Чтобы добраться до брода, нужно скакать два дня без отдыха, — проговорил Музта.

— Они будут ждать нас там, — невозмутимо откликнулся Кубата.

Музта повернулся в седле и увидел на холме знамена олькты, десятитысячного гвардейского умена тугарской армии. Знамена с подвешенными конскими хвостами развевались на ветру, командиры на полном скаку приветствовали Музту поднятыми кулаками. За ними следовали построенные сотнями всадники, лучшие из лучших, элитная гвардия тугарской орды.

Сердце Музты забилось от гордости. Уже более оборота подобная демонстрация силы была всего лишь ритуалом — с тех самых пор, когда под Ончи олькта двигалась так в бой. Тогда в рядах гвардейцев были их отцы, теперь же перед ними гарцевали их сыновья, и Музта увидел, как трое его собственных мальчиков от первой жены проехали мимо, весело помахав ему. Музта бросил на них гневный взгляд, возмущенный таким нарушением дисциплины.