Экспансия – I - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Затем, что этого хотела мама. И папа тоже, а он был профессором математики. А я им обещала, когда они были живы. А они приучили меня держать слово.
— Хорошие у вас были папа и мама.
— Очень. А вы чем занимаетесь?
— Бизнесом.
— Вы не англичанин.
— Нет.
— Американец, да?
— Он. Никогда раньше не были в Мадриде?
— Никогда.
— Нравится город?
— Так ведь я с аэродрома — в бюро аренды, оттуда — вам в бампер и после этого в вашу машину. Я здесь всего два часа.
— Устроили себе отпуск?
— Да. Мои друг сказал, что в октябре здесь самые интересные корриды. И билеты не очень дороги.
— Слушайте больше ваших друзей… Билеты всегда стоят одинаково, здесь нет туристов, закрытая страна, цены регулируются властью… Кто только болтает такую чушь?!
— Вы рассердились?
— Ничего я не рассердился, просто не люблю, когда люди болтают чепуху.
— Вы ревнивый?
— А вы наблюдательная.
— Математик, — усмехнулась Криста, — ничего не попишешь, мне без этого нельзя… Как в шахматах… Знаете, как называют шахматы?
— Как?
— Еврейский бокс.
Роумэн снова сломался, даже стукнулся лбом об руль; отсмеявшись, сказал:
— После того как мы все отрегулируем с вашей машиной, я отвезу вас к себе. У меня большая квартира, можете жить у меня.
— Сначала позвоните жене, она может быть против.
— Ладно. Позвоним от меня, она в Нью-Йорке, я спрошу, не будет ли она против, если у меня поживет пару недель очень красивая девушка, вся в веснушках, с длинными голубыми глазами, но при этом черная, как воронье крыло.
— Я крашеная, — сказала Криста. — Вообще-то я совершенно белая. Вы видели хоть одну черную норвежку?
— Где вы так выучили английский?
— Родители отдали меня в английскую школу… Они были англофилами… У нас часть людей любит немцев, но большинство симпатизируют англичанам.
Они приехали в бюро проката, Роумэн зашел к шефу, который дремал за стеклянной дверью, расфранченный, в оранжевом пиджаке, невероятном галстуке, с двумя фальшивыми камнями на толстых пальцах, поросших острыми щетинистыми волосками.
— Хефе, — сказал Роумэн, — ваша клиентка чуть было не погибла в катастрофе. Вы всучили ей автомобиль без тормозов.
— Кабальеро, — ответил шеф, — все мои автомобили проходят самое тщательное обслуживание. За машинами следят лучшие иностранные специалисты. Я не доверяю мои машины испанцам, вы же знаете наш народ, тяп-ляп, никакой гарантии, все наспех, бездумно. Я дал сеньорите прекрасный «шевролете», на нем можно проехать всю Европу.
— Хефе, дрянь этот ваш «шевролете», — в тон хозяину ответил Роумэн, ох уж эти испанцы, они вроде немцев, не говорят «пежо», а «пегеоут», не «рено», а «ренаулт» и обязательно «шевролете», а не «шевроле», тяга к абсолютному порядку, а существует ли он на земле? Мир взлохмачен, безалаберен, может, в этом-то и сокрыта его высшая прелесть. — Давайте уговоримся о следующем: сеньорита не обращается в страховое общество, у нее много ушибов, она может нанести вам серьезный ущерб, «шевролете» стоит возле Сибелес, пусть ваши люди приволокут его сюда и тщательно отремонтируют, а вы предоставите сеньорите малолитражку, если она ей потребуется. Договорились?
— Кабальеро, это невозможно. Мы должны поехать на место происшествия и вызвать полицию…
— Которая выпишет вам штраф.
— Мы с ними сможем договориться по-хорошему.
— «Мы»? Я не намерен с ними договариваться ни по-хорошему, ни по-плохому. — Роумэн достал из портмоне десять долларов, положил на стол хозяина и вышел; Криста включила приемник, нашла музыку, передавали песни Астурии.
— Все в порядке, — сказал он, — мы свободны. Знаете, о чем они поют?
— О любви, — усмехнулась девушка, — о чем же еще.
— Музыка — это любовь, ее высшая стратегия, а я спрашиваю о тактике, то есть о словах.
— Наверное, про цветы что-нибудь…
— Нет, «блюмен» — это немцы, у них все песни про цветы. Испанцы воспевают действие, движение и слово: «о, как горят твои глаза, когда ты говоришь мне про свое сердце, замирающее от сладостного предчувствия»…
— Вы странно говорите… И ведете себя не по-американски…
— А как я должен вести себя по-американски?
— Напористо.
— Вам об этом говорил друг, который знает цены на здешнюю корриду?
— Да.
— Пошлите его к черту. Американцы хорошие люди, не верьте болтовне. Просто нам завидуют, от этого и не любят. Пусть бы все научились так работать, как мы, тогда б и жили хорошо… Мы, может, только слишком пыжимся, чтобы все жили так же, как мы. Пусть и нам не мешают… Плохо о нас говорят только одни завистники… Правда… Вы голодны?
— Очень.
— Город будем смотреть потом?
— Как скажете.
— А что это вы стали такой покорной?
— Почувствовала вашу силу. Мы ж как зверушки — сразу чувствуем силу.
— Уважаете силу?
— Как сказать. Если это просто сила, мышц много, тогда неинтересно… Я же занимаюсь японской борьбой… А если сила совмещается с умом, тогда женщина поддается… Только сильные люди могут быть добрыми. Сильный врач, сильный математик, сильный литератор — они добрые… А те, кто знает о себе правду, кто понимает, что он слабый и неудачливый — хоть и в эполетах, и восславлен — все равно злой…
— Бросайте математику, Криста, — посоветовал Роумэн. — Ваше место в философии… Что больше любите? Мясо или рыбу?
— Больше всего я люблю готовить. Ненавижу рестораны. Если ты не понравилась официанту, он может плюнуть в жареную картошку, ведь никто не видит…
Роумэн снова сломался, постучал лбом о руль, вырулил от Сибелес на Пассеа-дель-Прадо, свернул направо, остановился возле крытого рынка; когда Криста начала закрывать окна, повторил, что здесь не воруют, испанцы народ удивительной честности, взял ее за руку (она была теплая и мягкая, сердце у него остановилось от нежности) и повел девушку в мясной павильон.
— Продаю, — сказал он, кивнул на ряды, полные продуктов. — Выбирайте что душе угодно.
— Не разорю?
— Ну и что? Сколотим банду, начнем грабить на дорогах.
— Тут зайцы есть?
— Тут есть все. При том условии, что у вас есть деньги.
— Я умею готовить зайца. С чесноком, луком и помидорами.
— Мама научила?
Криста покачала головой:
— Тот друг, которого вы сразу невзлюбили.
— В таком случае зайца мы покупать не будем. Что вы еще умеете готовить?
— Могу сделать тушеную телятину.
— Кто учил?
— Вы хотите, чтобы я ответила «мама»?
— Да.
— Бабушка.
— Годится. Покупаем телятину. Умеете выбирать? Или помочь?
— Что надо ответить?
— В данном случае можете отвечать, что хотите.
— Мой друг любит, когда я это делаю сама.
— Знаете что, давайте-ка говорите, где вы хотели остановиться, я вас отвезу в отель.
— Я и сама дойду.
— Чемодан у вас больно тяжелый.
— Ничего, я приучилась таскать чемоданы во время войны.
— Вы зачем так играете со мной, а?
— Потому что вы позволили почувствовать ваш ко мне интерес. Если б вы были равнодушны, я бы из кожи лезла, чтобы вам понравиться.
— Женщина любит, когда с нею грубы?
— Нет. Этого никто не любит… Я, конечно, не знаю, может, каким психопаткам это нравится… Но игру любит каждая женщина. Вы, мужчины, отобрали у женщин право на интригу, вы не пускаете нас в дипломатию, не разрешаете руководить шпионским подпольем, не любите, когда мы делаемся профессорами, вы очень властолюбивы по своему крою, и нам остается выявлять свои человеческие качества только в одном: в игре с вами… За вас же, не думайте…
— Вот хорошая телятина, — сказал Роумэн.
— Я на нее нацелилась. Квандо? — спросила она продавца.
Тот недоумевающе посмотрел на Роумэна, испанцы не понимают, когда на их языке говорят плохо, это же так просто, говорить по-испански.
— Сеньорита спрашивает, сколько стоит? — помог Роумэн. — Взвесьте два хороших куска. Если у вас остались почки и печень, мы тоже заберем.
— Сколько стоит? — повторила Криста. — Очень дорого?
— Нет, терпимо, — он протянул ей деньги. — Купите-ка сумку, они здесь удобны, продают в крайнем ряду.
— Зачем? — девушка пожала плечами. — Я сбегаю в машину, у меня всегда есть с собою сумка, это еще со времен оккупации… Дайте ключ.
— Так я же не запер дверь.
— Да, верно, забыла. Я сейчас, — и она побежала к выходу, и Роумэн заметил, как все продавцы, стоявшие за прилавками, проводили ее томными глазами.
А все-таки мы петухи, подумал Роумэн, настоящие петухи, те тоже очень любят пасти своих куриц и так же горделиво обсматривают соперников, и так же чванливо вышагивают по двору, не хватает мне шпор, честное слово, да еще золотистого гребешка. Самые глупые существа на земле — петухи… Вечером я поведу ее в «Лас Брухас», там поют лучшие фламенко, пусть таращат на нее глаза; это, оказывается, дьявольски приятно… Как это плохо — отвыкать от общества женщин, которым не надо платить, думаешь, как бы это сделать потактичнее, ищешь карман, а у нее нет карманов, в сумку конверт совать неприлично, мало ли что у нее там лежит, противозачаточные таблетки, фотография любимого или аспирин… Черт, неужели я встретил ту, о которой мечтал? Это ж всегда неожиданно, как снег на голову; когда планируешь что-то, обязательно все получается шиворот-навыворот… Но очень плохо то, что я испытываю к ней какую-то хрупкую нежность, я не могу представить ее рядом, близко, моей… Разочарования разбивают человека надвое, — живет мечтою, которая отрешенна, и грубым удовлетворением потребности; переспал с кем, ощутил в себе еще большую пустоту и снова весь во власти мечты, все более и более понимая, что она, как всякая настоящая мечта, неосуществима.