Ужас в городе - Анатолий Афанасьев

Мышкин его пожурил. Сказал, что из-за его любовного каприза подставилась Роза Васильевна, хотя, конечно, она такая женщина, которую ихними челюстями не разжевать.

– Ну и что? – спросил Мышкин. – Сходил, повидался? Доволен?

– Увы, – вздохнул Егор.

– И что увидел?

– Ее силой взяли. Она меня любит.

– Я не про это.

– А про что?

– Кодлу разглядел? Справишься?

Егор задумался. В ясном стекле перед ним растекались Анечкины глаза, наполненные такой тоской, какой он раньше не видел у людей. Как два гаснущих в ночном костре уголька. Мертвая тоска, запредельная.

– Справлюсь, Харитон Данилович, – сказал он. – Но только под вашим руководством.

Глава 4

К Лене Лопуху заявился гонец от Никодимова и передал необычную просьбу: поехать в Москву, в "Гардиан-отель" и проведать там одного человечка, который якобы имеет к нему, Лопуху, бубновый интерес.

Лопух, разумеется, знал Никодимова и знал, кого он представляет, но по делам никак с ним не пересекался.

Никогда. Более того, он по-прежнему работал на Монастырского, но как бы по контракту, не на постоянной основе. То есть он был человеком для разовых поручений при официальном лице, которое вот-вот подведут под монастырь. Может быть, просто выкинут из мэрии на ближайших выборах, а может быть, досрочно пришьют.

Посвященные это понимали. Планы тех, что верховодили в городе и произвели в нем чудовищные перемены, были покрыты мраком, но ясно, что Гека Монастырский, в недавнем прошлом блестящий политик с завидным будущим, для них уже перепрел. Следовательно, печать обреченности лежала и на всех его сотрудниках, обслуге, наперсниках и доверенных лицах. На всей тусовке. Лопух давно подготовил себе отходной маневр и только ждал удобного момента, чтобы слинять. Он не предавал Монастырского, напротив, полагал, что сам Гека искупал в дерьме всех преданных ему людей, когда согнул хребет перед пришельцами. Обиды на босса Лопух не держал, потому что никогда не считал его нормальным мужиком.

Властолюбивый позер, козел, самовлюбленный придурок, так ведь других наверху не бывает. Но платят они.

И пока не скупятся, он пашет. Обычный расклад.

Иное дело – Никодимов. Миллионер, колдун, тайный властитель федулинских предместий, уцелевший отчасти потому, что ни при каком режиме не лез чрезмерно на глаза. Отсиживался в берлоге. Оттуда клешней цеплял добычу из разных кормушек. Тоже нормально.

Время глухое. Умеешь взять – бери, не умеешь, подохни.

Или становись в очередь за бесплатным супом, что в представлении Лопуха было хуже, подлее смерти.

Вопрос в том, зачем старику понадобилось протягивать руку помощи стрелку, которого должны пустить в распыл новые хозяева? До сего дня Леня Лопух не предполагал, что тот вообще подозревает о его существовании, хотя, разумеется, сам себе цену знал. В сущности, в этом занюханном городишке, оккупированном иноземцами, он был лучшим чистильщиком и перехватчиком, овладевшим всеми современными приемами технического обеспечения акций.

У гонца Никодимова, невзрачного бомжишки, спросил:

– Когда надо ехать?

Бомж открыл в красноречивой ухмылке пасть без единого зуба. Он не был ни накурен, ни привит. Старик держал обслугу в аккурате, что характеризовало его как рачительного хозяина, ибо требовало больших средств.

– Прямо сейчас и дуй.

– Тот человек уже ждет?

– Чего не знаю, про то говорить не велено. (Чисто федулинский идиотский сленг, Лопух сам владел им в совершенстве. Когда нарвешься на рашидовских громил, иначе с ними не объяснишься.) – Как зовут человечка?

В ответ бомж назвал номер комнаты в отеле и этаж.

Логично.

– Чего хозяину передать? Поедешь?

Лопух ответил красиво:

– Не имею права отказать такому человеку, как Степан Степанович. Пернуть не успеешь – я уже в Москве.

Бомж разинул пасть шире, и Леня углядел, что в глубине все же торчали два-три стертых коричневых резца.

– Тогда привет всем нашим.

– И вашим тоже, – поклонился Лопух.

С полчаса покрутил по городу. Хвоста не было, и сделал он это на всякий случай, по доброй киллерской привычке. Из Федулинска выскочил по малой дороге на своем старом "жигуленке". На выездном посту показал ментам удостоверение с золотым тиснением "Мэрия Федулинска" и с двуглавым орлом с переломанными клювами. И отсюда за ним в угон, кажется, никто не кинулся. Малая дорога вела в деревню Жабино, дальше – тупик. Жабино целиком пустовало уже пять месяцев: часть населения перевезли на Федулинский рудник, стариков в основном усыпили. Из домов пожгли не больше половины. Машину Лопух оставил в одном из уцелевших дворов, загнал под навес для скота, а сам лесом, быстрым шагом, потратив около часу, выбрался к станции Заманиха, где была уже не федулинская территория, пока ничейная. Здесь работала на платформе билетная касса и изредка останавливались электрички. Но у кассирши, пожилой дамы в ватнике, глаза светились подозрительно счастливым огнем. Билет она не продала, сказала, беззаботно смеясь, что старые билеты кончились, а новый образец подвезут не раньше, чем через месяц.

На платформе в полном одиночестве прождал еще часа три, пока неожиданно не притормозил поезд дальнего следования Воркута – Санкт-Петербург. По всем косвенным признакам выходило, что, хотя территория Заманихи пока ничейная, рука Сани Хакасского сюда уже дотянулась.

В Москву Леня приехал Под вечер, в отель добрался около десяти. У входа швейцар в пышной ливрее с характерным припуханием под мышкой поинтересовался его документами. Пришлось сунуть зеленую пятерку. Швейцар отступил: дескать, прошу пожаловать! – тем не менее в лифт вместе с Лопухом сели двое приземистых крепышей, о роде занятий которых не приходилось гадать.

Он подошел к нужному номеру и нажал кнопку обыкновенного, правда, позолоченного, звонка.

Отворил молодой человек, одетый в черные брюки и голубую футболку.

– Вроде я к вам, – сказал Лопух.

– Леонид?

– Ага.

Молодой человек сделал приглашающий жест, и Леня очутился в таких роскошных апартаментах, какие до этого видел только в кино про американскую жизнь.

Хозяин – светлоликий, стройный, с ясной улыбкой – ничем его не поразил, кроме одного: трудно было определить его возраст, можно дать ему шестнадцать лет, двадцать, а можно и сорок. Леня Лопух, достаточно погулявший по свету, прекрасно знал, что это значит.

В гостиной работал телевизор. Передавали новости, и обрыдлые всем уже до тошноты политические деятели уныло обсуждали, как бы слупить с МВФ хотя бы еще один траншик. Который вечер подряд они приходили к печальному выводу, что теперь, вероятнее всего, денег шиш дадут, потому что в правительство проник коммунист. После этого обычно на экран вылезали экономисты, политики, актеры, домашние хозяйки, писатели (тоже шесть-семь человек одних и тех же из года в год) и начинали подвывать дурными голосами: бяда! бяда! бяда!

Леня Лопух политикой не интересовался, но по складу ума привык подмечать многое такое, что ему вовсе было не нужно.

Молодой человек выключил телевизор, указал на кресло – и Леня спокойно уселся, достал пачку "Кэмела" и зажигалку. Хозяин устроился в кресле напротив.

– Меня зовут Егор Жемчужников, – сказал он.

– Очень приятно. – Лопух щелкнул зажигалкой. Ему было не то чтобы скучно, но как-то все безразлично.

На Егора он произвел приятное впечатление: в невысоком, темноглазом пареньке таилась убойная сила, но узнать ее размеры можно лишь на практике.

Улыбаясь, он спросил:

– В лоб хочешь, Леня?

Лопух сразу понял, что парень не шутит. Но не удивился. Затянулся дымком. Сказал вяло:

– Можешь попробовать. Но не потянешь, нет. Предупреждаю.

– Почему так думаешь?

– Ты, видно, в спортзалах накачался, а за мной Афган, Чечня. Я в игрушки не играю. Бью насмерть. Учти.

– Какие там спортзалы, – возразил Егор. – Я два года в горах жил у одного деда. Хороший дед. Учитель… Ладно, проехали, извини. Выпить хочешь?

– Не пью.

– А вот куришь.

– Да, курю.

Лопуху не нравился улыбчивый паханок: он пока не видел смысла в их совместном пребывании в номере.

– Ты мне нужен, Леня, – сказал Егор.

– Слушаю тебя.

Егор ногой выудил откуда-то из-под кресла спортивную сумку, нагнулся, достал пластиковый пакет и положил его на столик перед Лопухом. Сквозь прозрачную обертку зеленели пачки долларов, перехваченные банковскими лентами.

– Тут пятьдесят тысяч. Это задаток.

Лопух почувствовал, как зачесалось между лопатками.

Такого гонорара (задаток!) ему еще никто никогда не предлагал. Но, в сущности, на деньги ему было наплевать.